Марат Гельман: - Что касается собственно выставки — она посвящена нашему зрению. Мы умеем привыкать к страшным вещам: сейчас больно, но если повторять много раз, перестает быть больно. В детстве мы ужасались мысли, что мы смертны, — ничего не изменилось, но это слово мы употребляем направо и налево. Атомный гриб — это символ смерти, принесший сотни тысяч смертей, просто стал элементом нашего быта — мы его разглядываем, он находится в нашей сетчатке. Мы всегда узнаем его по специфической форме. На самом деле, выставка посвящена этой специфической форме, которую мы перестали бояться, перестали даже замечать. Художник всегда ищет парадоксы — вроде, мы привыкли к ядерному грибу, но он помещает его в мирную ситуацию, такой безобидный ядерный гриб, и мы его заново видим. Второе, что, мне кажется, важно для Арсена, — это то, что он хочет доказать, что все становится шоу, даже ядерные бомбы. Сегодня все искусство становится шоу. И вот он делает шоу из страшной вещи. // Далее...

Третьяковская галерея родила свежий, остроумный проект. Редкий случай для нашего консервативного музея. Конечно, не обошлось без "мужского заговора": логотип выставки сделали с такой большой буквой "Ж", так обыграли две совершенно круглые ее половинки, что ассоциация со словом "жопа" стала очевидна. На открытие пришли одни дамы (ваше искусство - вы и веселитесь), особи другого пола были крайне редки. Накануне вернисажа уже появились скептические отзывы, а иные лихие критики (наверняка мужчины) успели обругать и каталог, хотя он еще не вышел. В общем, борьба продолжается. Но несмотря и вопреки, надо поздравить ГТГ с отличной выставкой. // Далее...

Комментарий: Разумеется, мы поздравляем ГТГ с ярким и весьма своевременным проектом, хотя и не понятно, что же в нем такого уж «отличного»? Ультрапрогрессивная инициатива, милостиво поддержанная музейными функционерами? Конечно, можно радоваться самому факту осуществления этой «эксклюзивной» выставки, но ситуация в корне не изменится, пока такого рода мероприятия не станут регулярными. Однако, какого-то особенного яростного «маскулинного протеста» в залах не наблюдается, что внушает определенный оптимизм: ощущается уверенность представительниц современной отечественной арт-сцены в собственных позициях. Даже несмотря на комплексантские, коварные и злокозненные мужские происки с логотипом.

Вот, например, герои Запада — Илья Кабаков со своим "маленьким человеком", страдающим в коммунальной квартире, и Олег Кулик со своей злой собакой. Если присмотреться повнимательнее, то обнаружится, что они расчетливо и цинично разрабатывают западную идею о России как о Буркина-Фасо с ядерными ракетами. Вся загвоздка в том, что в России многие очень сознательные люди говорят и думают то же самое, даже не пытаясь продать эту заманчивую идею в местах, где на нее есть спрос. В этой гипертрофированной самокритике есть нечто бесконечно привлекательное — но только для нас с немцами. Итальянцам или французам такое самоедство непонятно. // Далее...

Комментарий: Действительно, трудно понять (а уж аршина для того, чтобы измерить и вовсе никакого не хватит!) особую привлекательность русского мазохизма как доминантной черты национального характера. Все же у западных коллег русских художников агрессия и критика направлена вовне. Герман Нитч, Гюнтер фон Хагенс, Рик Гибсон, Джоэл-Питер Виткин и Андрес Серрано - все они делают очень жесткие проекты, которые, тем не менее, никак не связаны с идеей национальной идентичности. Невозможно себе представить Маурицио Каттелана, подобно Лаокоону истерично выпутывающегося из объятий удушающих спагетти. А у нас ничего, валенок на голову и вперед... Какое-то неизбывное экзистенциальное отчаяние.

Виктор Мизиано: - С другой стороны, я вспоминаю выставку "Виниловые кости" в ХL-галерее. Тогда создалось ощущение, что мы видим выставку, которая абсолютно отвечает всем представлениям о том, каким должен быть молодой художник. (Задорный, зрелищный, дискотечный и т.д.) Но на самом деле столкнулись с абсолютно сервильным розыгрышем наших ожиданий. Мы оказались в роли клиентов, которых профессионально обслужили. // Далее...

Комментарий: Просто один большой ресторан...:)) Однако и в легендарные 90-е годы у значительного числа художников можно было без труда заметить некую угодливость, вызванную целым рядом причин. И прежде всего - жаждой адекватной интеграции в контекст интернационального контемпорари арта. Зависимость художников от фигуры влиятельного куратора видимо вообще предполагает пробуждение сервильных качеств, которые перешли «по наследству» и к новому поколению.

Психоаналитик грузит труп в лифт и на минутку возвращается в квартиру. Дверь предательски захлопывается, и лифт вместе с Ольгой уезжает по вызову на первый этаж. Когда лифт вновь поднимается, в компании трупа оказывается ни о чем не подозревающий слепой, насвистывающий мелодию из классического триллера «М» Фрица Ланга. // Далее...

Комментарий: Парадоксальным образом, зритель в свою очередь сталкивается с «неврозом переноса», осуществляемым самим режиссером. Жан-Жак Бенекс, будучи зажатым со всех сторон удушающими рамками постмодернизма, с наслаждением вымещает на ненавистной, и по своей сути «отцовской» фигуре психоаналитика (в обычной жизни фигуры влиятельной и могущественной) свои комплексы. Начиная с дискредитации профессиональных качеств психоаналитика, когда режиссер заставляет его заснуть(!) во время сеанса, заканчивая комичными и нелепыми манипуляциями.

Проект удался - это надо сказать сразу. Он красоты такой, что вспоминается еще один давнишний спор: музей ли галерея? Или магазин? На этот раз безусловно – музей. Социален ли этот проект, как это водится у Гельмана? Нет. Даже суперответственная гражданская позиция, столь безоговорочно свойственная художнику Чахалу и, в принципе, попадающая в поле интересов Гельмана, здесь превзойдена вовсе. Может быть, именно таким безоговорочным будет пафос изобразительного искусства ближайших лет, но пока Чахал единственный, кто позволил себе роскошь отказаться от иронии, легкости, волюнтаризма и социальной обеспокоенности. Он предлагает разговор о последних истинах и требует предельных степеней ответственности. Жестко. Или главные (основные, изначальные) ценности - или никаких. Позиция, тяжело усвояемая нами, привыкшими к иронии и рефлексии, к дистанцированности и технологичности. Привыкшими к активности и самостоятельности зрителя современного проекта. // Далее...

Вера Павлова свою мелодию нашла -- восемнадцать лет она пишет о счастье. О счастье, а не о детстве, музыке, соитиях, изменах, ревности, беременности, родах, сотворении мира, России, Моцарте, синяках, коньках, джинсах, лифчиках, слезах, одиночестве. Все это (и много иного-прочего) в стихах Павловой, конечно, есть. Но зима и лето, гаммы и прописи, отрочество и юность, губы и ладони, грех и похоть, страх и трепет, тяжесть и нежность, кровь и любовь, жизнь и смерть в ее стихах существуют, обретают смысл, перестают быть «просто словами» только при свете счастья. Ускользающего, дразнящего, грозного, ненужного, мучительного, вожделенного, предреченного, проклятого, но остающегося счастьем. // Далее...

Чего-чего, а жалоб на обстоятельства герой Гандлевского себе не позволяет, хотя представлены все мерзости не менее узнаваемо, чем удивительная, колдовская и многоцветная Москва, восторг от весны, влюбленности и стихов, сладкая боль неразделенного чувства... В том и дело, что есть в романе незаемные любовь к жизни и чувство собственного достоинства. Не только герой бросает дурную тень на автора, но и автор одаривает его своей благородной осанкой и поэтическим тембром. Кто способен так помнить, так себя судить, так трезво смотреть на дешевку новых соблазнов (пусть им порой и поддаваясь), тот остается живым человеком. Тайной. <НРЗБ>. Даже если полагает, что все уже <РЗБ>, а за литерами этими -- хрестоматийное разбитое корыто. // Далее...

Самым громким событием встречи стал предпремьерный показ комедии-детектива новомодного режиссера Франсуа Озона "8 женщин". Официальная премьера фильма пройдет в феврале - в Париже и на Берлинском кинофестивале. Озон - тот самый режиссер, который всего за три года снял "Крысятник" (он же "Ситком"), "Криминальных любовников", "Капли дождя на раскаленных скалах" и "Под песком". Корреспонденту "Известий" повезло не только посмотреть фильм, но и пообщаться с самим Озоном и его знаменитыми актрисами. // Далее...

Провинция, маленькие остроумные людишки, странные ситуации, комедийный секс, неброские, но приятные идеи, ироническое повествование. .. Подумаешь, невидаль, скажете вы - и не то чтобы ошибетесь. Вся свежепереведенная поп-литература - от превосходного барнсовского "Метроленда" до бросового сатклиффовского "А ты попробуй" - так или иначе про это. Но Яновиц пошла в деле увеселения реальности далее прочих и сфабриковала свое прозаическое пространство почти в стилистике комедий от братьев Маркс. Здесь дантисты практикуют веселящий газ, распутные девицы вовсю декламируют "Песнь о Гайавате", шестилетний ребенок страдает, что с ним никто не желает трахаться, такой уж он жирный. // Далее...

Псой Короленко: - Элитарными я свои песни не считаю. Скорее, они эзотеричны: обращены к вовлеченным, к подключенным. Но принадлежность к элите, например филологическое и т.п. образование, здесь ни при чем. Иногда, чтобы понять какую-то из моих песен, лучше знать, скажем, иностранный язык, а иногда наоборот - лучше не знать. А демократизм мой сродни демократизму Карлсона или Винни-Пуха. С одной стороны, эти персонажи очень экзотические, ни на кого не похожие из ребят. С другой - чем-то они близки народу, их все любят и держат за своих. Так же и я. Я люблю и уважаю своего слушателя. Поэтому всегда учитываю специфику аудитории, подбирая репертуар для концерта. Если в зале сидят люди, большинству которых какие-то элементы моего творчества будут заведомо чужды или оскорбят их вкусы и чувства, то у меня нет ни малейшей цели их эпатировать. Но иногда всё же надо провоцировать, чтобы заставить думать, прорабатывать свои какие-то неизжитые процессы. Ведь мои песни и концерты также очень психотерапевтичны, это ещё одна их сторона. // Далее...

Джикия увлекся древнегреческой вазописью, потому что обнаружил тождественность черно- и краснофигурных росписей собственному почерку. Его графика так же не знает дали и глубины, ей столь же свойственны гротеск, динамика жеста, обаяние легкой и быстрой линии. Синий и красный цвета его рисунков -- первоначальные цвета древнегреческих храмов. И вместе с тем кажется, что мифологические ландшафты его новой серии -- плоть от плоти прежних рисунков, где повседневность прорастала абсурдом или же смешными превращениями. Этот мир абсурдной обыденности был не то чтобы очень страшным, но как бы не во всем благополучным. И главное, совсем непредсказуемым. Такая непредсказуемость в античном цикле обернулась счастливой способностью пластической метаморфозы: если что не так, можешь стать деревом, быком или, например, золотым дождем. Хочешь быть кентавром -- будь им. И точка. // Далее...

"Автопортрет художницы" придумала Анна Альчук. В перестройку Альчук была участницей первых выставок московских концептуалисток. Теперь - продолжение: как ни странно, московские художницы все еще думают об истории искусства. Сама Альчук - об американке Синди Шерман, Вера Сажина - о шаманах, Ирина Вальдрон - о Набокове с его "Лолитой", Татьяна Антошина - об Уорхоле, Хичкоке, Ван Гоге и прочих. Они строят свои работы на диалоге с чужими. Татьяна Хэнгслер вышла за грань этой московской традиции историзма. Она работает с собственным телом. Еще в середине девяностых она выставила автопортрет "Я лучше, чем роза". Новая ее серия творчески развивает старую работу. // Далее...