Мертвая змея не шуршит; живая стелется под ноги десятком стремительных петель и извивов. Яуза - змея ни живая, ни мертвая. Если вы едете, допустим, из центра в Мытищи, она может напомнить о себе трижды или четырежды: раз - полноводным потоком, пойманным в гранит, другой раз детсадовским ручейком, третий - ядовито-зеленым болотом, в которое если ложку поставить - торчать будет, а если покрышку автомобильную кинуть, чем сограждане изрядны шутить, то завязнет в тине навек. Куски воды, отрезки идеи течения, мало схожие друг с другом, даже берега - где гранит, где бетон, где трава, где забор. Иногда речка прячется за оградами промышленных предприятий и автобаз, и Бог знает, речка она там, или жидкий пламень.
Иссечена плотинами (от Сокольников до устья кишела мельницами век-другой назад) и шлюзами (ими обязана Сыромятническому гидроузлу - как встретились времена в имени этого технического сооружения!). Притоки-штришки, все как на подбор с мальковыми кличками - Чермянка, Лихоборка, Каменка, Горячка (немногим доводится в нее не впадать, а напротив), Копытовка, Путяевский ручей, Олений ручей, Рыбинка, Чечера, Черногрязка, Ичка, Будайка, Хаиловка, Синичка, Золотой Рожок… Яуза - коллекция скобочек, нервный пунктир, россыпь шрамов.
Есть такие существа - исчезатели рек; скорее всего, они люди, но это не точно и не так важно. Допустим, люди. Исчезатели рек, пуще прочего страшащиеся двух несовместимых вроде вещей - умереть от жажды и утонуть, - склонны запропастить речку в себя, сделать ее даже и не моделью своей психики, но основой своего внутреннего ландшафта. Крутые впускают в себя полноводные волги, отчаянные объемлют Урал (условную реку абсолютной любви) и сами становятся абсолютными до условности. Средним людям, вроде нас, честно взращивать свою внутреннюю Яузу. Трамвайный мосток в районе Ботанического и голубую голубятню с солидной табличкой "Покровские выселки номер-не-записали". Отрешенность от больших идей, милую охоту к перемене мест. Набор штрихов, шрамов, отрезков, скобочек, траекторий. Поросшая мхом, завзятая ряской, местами речка напоминает усталую рептилию. Как Яуза перебирает город (изгороди предместий, площадки для выгула собак окраин, душистые берега Лосиного острова и интимные берега Сокольников, смог-асфальт центровых улиц, приближающиеся блики серебряного стикса Москва-реки…), так душа перебирает жизнь. Перебирая город, Яуза постепенно впадает в оцепенение чугунных набережных. Яузский бульвар - последний в бульварном кольце - самый кривой и самый пустынный.
Если пошла речь о языковых родственниках, то впору вспомнить Заяузье, Швивую горку, один из семи легендарных московских холмов, закрытый, по остроумному словцу одного краеведа, ширмой котельнической высотки. За ширмой - самое, может быть, сутолочное место столицы. Трехэтажный сталинский двор и монастырские подворья, горбатые улицы, пересекающие горку, откосики и лесенки, склоны, раздольные для летних пьяниц, - ландшафтная карусель. Пространство скомкано-смято. Усадьба девятнадцатого века с палатами семнадцатого мнут загадочную школу, выстроенную в лучших традициях новорусского постмодерна, и невнятные лабазы глядятся в монастырь с колокольней. Просится на язык слон в посудной лавке, дополнительно спровоцированный названиями здешних слобод - Таганская, Котельническая, Гончарная… И иллюзионистка-высотка схлапывает холм.
Что-то подобное представляет из себя и душа родственного нам исчезателя рек. Понахватавшись, пооткусывав, учредив тесный сусек из всего милого - да, может и постылого, важно, что родного - ты понимаешь, что человек есть прежде всего скомканность бесконечного числа километров, килограммов, литров, органов и диафрагм, запертых в его теле и смятость милых, смешных, провинциальных мелочей памяти. И это хорошо, и это нельзя променять на широкий гранитный простор, державную волну, магистральность, крутизну Большой Реки.