"Отруби поскорей
Тень мою, дровосек."
(Федерико Гарсиа Лорка.
"Песня сухого апельсинового дерева")
Мы не виделись ровно месяц. В нарушение традиций, пожалуй, надо бы поздороваться. Я рад, что мы опять вместе. Можно снова перечитывать книжки и болтать обо всем, что взбредет в голову. Чтение, кстати сказать, представляет собой одну из самых приятных разновидностей самоотверженности. Читатель порой увлекается так, что забывает себя; он "отрубает свою тень", и начинает видеть - как минимум, сны.
Пока вас не было рядом, я занимался странными и приятными вещами. В частности, как одержимый кружил по старой Праге, а по вечерам, с трудом разбирая мелкие буквы, читал Гарсиа Лорку, спрятавшись от добродушных сувенирных Големов в ветвях гостеприимной ивы, растущей на берегу Влтавы. Прага оказалась колдовским городом. Там (особенно, если прихватить с собой в дорогу карманные издания хороших стихов) легко научиться не бояться смерти:
"Когда умру,
стану флюгером я на крыше,
на ветру."
В Праге перспектива стать флюгером совершенно не пугает, скорее уж наоборот - обнадеживает. Призраки, которые бродят по ночным улицам Праги - счастливчики, какими бы драматическими подробностями не изобиловало их посмертное бытие.
Прага, кстати сказать - настоящий новый Вавилон. Смешение языков породило своего рода туристический пиджин, достойный центра Европы: все присутствующие понимают друг друга ровно настолько, чтобы процесс товарно-денежного обмена протекал без проблем - а большего и не требуется. Я сам стал автором лаконичного полилингвистического заявления, каковым горжусь по сей день: "Мадам, кава капут". Объясняю: у меня в чашке иссяк кофе, а душа требовала продолжения банкета. Невероятная, почти неуместная красота Праги удачно уравновешивается изобилием забавных бытовых эпизодов, каковые, очевидно, в тех местах совершенно неизбежны: мой личный опыт в этом отношении совпадает с наблюдениями моих многочисленных предшественников. Забавное и вечное смешано там в правильной пропорции - если (что вполне в духе каббалистической традиции) считать мир, в котором мы живем, беспорядочными черновиками бога, то Прага - удачный абзац, который будет без изменений переписан в окончательный вариант Книги. Возможно, именно поэтому в существование Праги почти невозможно поверить: этот город - меньше, чем сон... потому, что это - чужой сон.
В Праге я почему-то читал Гарсиа Лорку - и только его, "развеяного ветрами", того кто говорил: "Смотрите - у меня в руках пламя. Я понимаю его, я владю им, но не могу говорить о нем". Призрачные улицы его Кордовы и Севильи то и дело сбивали меня с толку, причудливым образом пересекаясь с пражскими переулками. Многочисленные карты Праги (я с маниакальной одержимостью неофита покупал их примерно по две - три штуки в день) служили скорее первобытными талисманами, придававшими мне некоторую уверенность в себе, чем путеводителями. Возможно, именно в этом и заключается таинственное предназначение литературы: сбивать нас с пути, кружить голову, выбивать почву из-под ног, превращать надежные путеводители в бессмысленные сувениры...
Главное в этом метафорическом путешествии (как, впрочем, и в обычной поездке) - не брести вслед за экскурсоводом. Массовый туризм, в отличие от индивидуального, смешон, жалок и не сулит ничего, кроме усталости.
"Глубину
мутят пороги.
Звезд не видно
быстрине.
Все забудется
в дороге.
Все воротится
во сне."
