Как известно с его собственных слов, Александру Ройтбурду в детстве "было очень жаль погибших космонавтов". Жаль настолько, что уже в сознательные годы он создал на эту тему художественное произведение. И еще он чуть ли ни с младенчества полюбил искусство, отчего "ему всегда хотелось иметь много хороших картин". А вот, к примеру, юному Ивану Крамскому – еще до поступления в Академию художеств – случилось работать ретушером в фотоателье. И прежде, чем прославиться в качестве главного из 14 бунтарей-передвижников, он уже считался в Петербурге "богом ретуши". Неудивительно, что ретушерская манера моделировать тонкой кисточкой и мелкими штрихами, бесфактурная поверхность, да и сам коричнево-бурый фотографический колорит остались с ним на всю жизнь. Василий Суриков вспоминал о нем: "Написал он портрет мой, и я говорю ему – ни одного мазка. Положите хоть на лбу блеск мазком. А Крамской говорит: "А где же вы видите на лицах мазки?" И все же положил мазок. "Вот он, мазок", – и засмеялся".

Ройтбурда впору было бы просить об обратном: "Можно ли хоть раз без мазков, без фактуры?". А в ответ он сказал бы... Впрочем, не знаю, что бы такое он сказал, зато живо представляю себе тональную фактуру его речи, собирающейся в характерные фигуры, связь между которыми безнадежно утоплена в плотном фонетическом веществе. Сколько я знаю Шуру Ройтбурда, его всегда пёрло. И напор природной энергии обгонял всякую мысль. В чем, кажется, Ройтбурд проблемы никогда и не видел, постфактум закутывая любые свои художественные детища в слои текстов – с той же ошеломительной сноровкой, что и изображенных героев в ворох мазков.

Как уже понятно, мазок здесь не одна физика, но общая метафора его персональной манеры, знак, простите за выражение, стиля жизни. Фактура для Ройтбурда все равно, что ретушь для Крамского. Крамской укутывает "правду жизни", а Ройтбурд – искусство, но инстинкт у них один и тот же. Чтоб деточки, не приведи Господи, не простыли-не померли, но заботами родителя явили себя миру во всей красе.

Впрочем, Бог с ним, с Крамским, гораздо любопытнее, что же за отпрыски у любвеобильного Ройтбурда. Но стоит об этом задуматься, как с ужасом понимаешь, что дети-то не совсем его. Что все они из бесконечного выводка героев староклассической культуры и искусства, с древности до модернизма включительно. Да и вообще с ними что-то не то. Вроде бы, все они разные, но при этом какая-нибудь огородная бузина точно сиамский близнец своего киевского дядьки. А, главное, у них на всех один родовой, классически-художественный, красно-желто-черный окрас. И хотя в свою характерную гамму автор время от времени вмешивает истерически-веселые красочки, это ничего не меняет. Так же, как и его дюбюффетовские граффити – все они лессируют-ретушируют картинную поверхность картины, ничуть не затрагивая ее преисподней. Обитатели которой – ожившее мясо, основательно подтухшие зомби, походя анимированные избыточным магнетизмом своего создателя.

Большую часть своей профессиональной жизни Ройтбурд не просто провел под постмодернистские рассуждения о "десакрализации культуры", "ритуальных жестах осквернения", "трансгрессии как сущности творческого акта" и "искусстве post-mortem", но и охотно соучаствовал в умножении этого концептуального мусора со всеми нами, у которых в этом руки по локоть. И ради "контекстуализации" своих работ, и просто так, от избытка витальности. Сегодня его "апология безобразного" выглядит наивной, зато витальность убедительна по-прежнему. И, кроме того, стало яснее, в чем смысл навороченного ройтбурдовского арт-производства. По мне, так это чистейший, стихийный формализм: страсть к производству форм, перепрофилированный сексуальный инстинкт, мимикрирующий под господствующую атмосферу эпохи.

Была у него в 1995 году инсталляция под названием "Гипнотический сеанс Э.Тронси": там из духовки обильно вываливалась какая-то протоплазма. Демонстрировалась инсталляция на одесской выставке "Синдром Кандинского", в тексте к которой этот самый Э.Тронси и цитировался:"Искусство расползается по всем возможным территориям, где беззастенчиво берет взятки у реального". Это, как кажется, точно про Ройтбурда, у которого темперамент, искусство и вещество составляют абсолютное тождество. И чем бы он ни занимался помимо живописи – объектами, инсталляциями, медиа-артом, организационной, кураторской, коллекционерской (см.биографию) деятельностью – все неизменно складывалось в непристойно-брутальный коллаж, пульсирующую фактурную рябь.

Всю героическую историю рождения и взросления новейшего украинского искусства просто невозможно представить без Ройтбурда. Он – живой символ национального "постмодернизма", идол его "мясной ментальности". И в смысле самой струи художественного процесса, и в плане его бестолковой, сумбурно-гротескной институализации. Одесса – Киев – Москва – Нью-Йорк и обратно. Перемещения, невыносимо плотная коммуникация, строительство очередных оргструктур, распадавшихся с той же быстротой, что и создававшихся... Все это ни что иное, как ройтбурдовская же живопись, неустанная вещественно-психическая протоплазма, не удержавшаяся в раме, извергшаяся из картин в физическое, человеческое пространство.

Не знаю, как сейчас там у них в Киеве. Вроде бы, социальная магма существенно подостыла. А Ройтбурда называют классиком. Звучит это противоестественно, совсем не в его стиле. Хотя и заслуженно, да и для рынка хорошо.