М А К С И М К А № 5

КРИЗИС ОБЪЕКТА*
Андре Бретон

Мерет Оппенгейм. Обед в мехах. 1936

К сожалению, у нас нет книги по сравнительной истории, которая позволила бы нам проследить параллельное развитие на протяжении последнего века научных идей, с одной стороны, и искусства и поэзии - с другой. Мы будем отталкиваться от двух дат, значимых прежде всего для литературы: 1830, апогей романтизма, и 1870, стартовая точка, заданная Изидором Дюкассом и Артюром Рембо, начало новых потрясений1, которые сегодня ощущаются все более и более остро. Интересно, что первая дата совпадает с открытием неевклидовой геометрии, которая потрясает основы всего картезианско-кантовского здания и, как известно, открывает рационализм. Это "открытие" рационализма кажется тесно связанным с более ранним открытием реализма под давлением романтических идей: необходимости слить воедино сознание и мир чувств, необходимости, взывавшей к чудесному. Не менее поразительно, что именно в 1870 была создана "обобщенная геометрия", которая вписывает Евклидову геометрию наряду с другими в единую систему, кладя конец ее временной опале. Здесь имеет место снятое противоречие, подобное тем, с помощью которых в другой области Дюкасс или Рембо совершили радикальный переворот в области чувства: разгром всех рациональных привычек, затмение добра и зла, открытое пренебрежение принципом когито, открытие чудесной изнанки повседневности. Обе стороны одновременно подрывают геометрические и поэтические представления о личности. Настоятельная потребность "деконкретизировать" различные геометрии, чтобы дать исследователю возможность работать по всем направлениям и сводить полученные результаты воедино, совпадает в искусстве с потребностью сломать барьеры, отделяющие deja vu от видимого, очевидное от доказуемого и т.д. В этом смысле, современная научная и художественная мысль представляют собой одну структуру: реальное слишком долго путали с данным, потому что и то, и другое распространяется по всем направлениям возможного и стремится слиться с ним. Вспомнив слова Гегеля: "Все реальное рационально и все рациональное реально", можно предположить, что рациональное повсеместно смешивается с реальным и, собственно, сегодня разум направлен не на что иное как на постоянную ассимиляцию иррационального; ассимиляцию, в ходе которой рациональному приходится постоянно реорганизовывать себя, наращивая одновременно силу и объем. Поэтому можно заключить, что сюрреализм необходимо сопровождается сюррационализмом, который служит ему двойником и мерой. Недавнее исследование Гастона Башляра о научных значениях слова "сюррационализм", свидетельствующее о наличии отдельного метода мышления, прибавляет актуальности и жизненной силы слову "сюрреализм", входившему до сей поры лишь в художественный лексикон. Снова один термин верифицирует другой: это ли не достаточная демонстрация общего фундаментального духа, вдохновляющего в наши дни любую человеческую деятельность, будь то поэзия или наука.
Со всех точек зрения, развитие остается одним и тем же - идея, которая порывает с тысячелетней традицией, идея, не сводящаяся более к редукции, но бесконечно индуктивная и экстенсивная, объект которой, вместо того чтобы быть поставленным на свое место раз и навсегда, создается заново, пока не теряется из виду. Для своего последнего анализа эта идея не может найти лучшей исходной точки, чем тревога, присущая временам, когда человеческое братство становится все большей и большей редкостью, а превосходно организованные системы - включая социальные системы - застывают в руках своих хозяев. Эта идея свободна от всех связей с тем, что прежде считалось определенным, она - саморазрушающее движение.
Сущность этой идеи выражается в беспрецедентной воле к объективированию. Давайте в самом деле поймем, что математические "объекты", так же как и поэтические "объекты" или предметы, - это нечто радикально иное, нежели их пластические качества и свойства в глазах тех, кто сконструировал их; и даже если им случается удовлетворять некие эстетические потребности, то было бы ошибкой пытаться оценивать их в этом контексте. Например, в 1924г., когда я предлагал начать производство и распространение объектов мечты, я рассматривал ввод этих объектов в наличное существование скорее как средство, чем как цель, несмотря даже на тот необычный оттенок, который они могли иметь. Конечно, я был готов к тому, что размножение этих предметов приведет к обесцениванию тех, которые загромождают наш гипотетически реальный мир своей полезностью (нередко сомнительной); это обесценивание казалось мне прежде всего способным высвободить силы воображения, которые, судя по тому, что нам известно о природе мечты, возрастают при соприкосновении с вещами онейрического происхождения, с воплотившимися желаниями. Но помимо создания таких вещей, я преследовал иную цель: не менее как объективирование мечты как деятельности, перенос ее в реальность. Аналогичная воля к объективированию, на сей раз в отношении к бессознательной деятельности сна, проявилась в "символических объектах", описанных в1931г. Сальвадором Дали, и, в общем, во всех предметах, которые восходят к этим двум взаимосвязанным категориям.
Весь пафос интеллектуальной жизни сегодня заключается в этой воле к объективированию, которая непримирима и которая предала бы сама себя, остановись она хоть на миг на ценности своих прошлых завоеваний. Разум не может долго держаться своих приобретений и пренебрегать противоречием, которое всегда готово предложить ему новый опыт. Погоня за опытом важнее всего; разум всегда гонится за ним, со светящейся повязкой на глазах.

Сальвадор Дали. Телефон-Омар. 1936


Современная физика предпочитает основываться на неевклидовых системах; творчество "сюрреалистических объектов" отвечает, по слову Поля Элюара, потребности в настоящей "физике поэзии". Точно также теперь в таблицах математических институтов мира отыщутся объекты -одни, созданные на евклидовой базе, другие - нет; но и те, и другие равно ставящие в тупик обывателя - которые поддерживают в пространстве отношения не менее двусмысленные и страстные, чем предлагаем мы. Объекты, появившиеся на сюрреалистической выставке в мае 1936г, способны прежде всего снять запрет, возникший в результате постоянного повторения тех объектов, которые предстают нашему взгляду ежедневно и преследуют нас, отметая все, что может существовать помимо них, как иллюзию. Важно любой ценой выстроить оборону, способную предотвратить оккупацию чувственного мира вещами, которые люди используют скорее по привычке, чем по необходимости. Здесь, как и повсеместно, необходимо истребить бешеного зверя привычки. Все уже готово; здравый смысл способен создать только мир конкретных вещей, на котором основано его одиозное превосходство, подорванное и плохо защищенное со всех сторон. Поэты и художники встречаются с учеными в самой сердцевине "силовых полей", созданных в воображении посредством совмещения двух разных образов. Эта способность примирить два образа позволяет им выйти за пределы обычных представлений познания о жизни объекта. В их глазах объект, неважно насколько завершенный, восходит к непрерывной последовательности скрытых состояний, которые ему не свойственны и которые обусловливают его изменения. Для них ценность данного объекта самого по себе исчезает за ценностью его как представителя чего-то иного, и это побуждает их подчеркивать образную сторону объекта, его провокативную силу. "Что такое вера в реальность, - пишет Башляр, - Что такое идея реальности, какова метафизическая функция реального? Не что иное как убеждение, что сущее превосходит свои непосредственно доступные качества или, точнее, это убеждение, что в скрытой реальности кроется больше, чем дано в непосредственно доступном качестве". Такое признание оправдывает курс сюрреализма, курс на тотальную революцию объекта. Изменить судьбу объекта: дать ему новое имя и поставить на нем свою подпись, что ведет к изменению качеств объекта по выбору художника (ready mades М. Дюшана); показать его в том виде, какой ему некогда придали внешние силы - землетрясения, огонь, вода; присвоить его именно из-за непонятности его прежнего назначения или из-за двусмысленности, возникающей благодаря его полностью или частично иррациональному положению, которое приобретает ценность в результате открытия (найденный объект) и выявляет ценные побочные смыслы при самой активной интерпретации (интерпретированные найденные объекты Макса Эрнста); и, наконец, воссоздать его из осколков, начиная от рассеянных частиц, отвоеванных у непосредственной данности (собственно сюрреалистические объекты). Пертурбации и деформации здесь ценны сами по себе, хотя известно, что от них нечего ждать, кроме настоятельного и живого повторения закона.
Объекты, созданные таким образом, роднит тот факт, что они исходят из, и существенно отличаются от, окружающих нас предметов благодаря простой перемене роли. Мы попали бы в ловушку рационализма, если бы пытались сравнивать математические объекты - которые их конструкторы нумеруют стерильными стандартными терминами: "показатель эллиптической функции Р1 (U) при G2=0 и G3=4" - с поэтическими объектами, которые отзываются на более броские имена. Учтем же, что философия, которая дала жизнь поэтическим объектам, двигалась с неослабным упорством от абстрактного к конкретному, когда одна из частей современного искусства (абстракция) взяла обратное направление и - публикуя подобные же документы - оставила далеко позади все теоретические построения на свой счет.
________________________________
* впервые опубликовано в Cahiers d'Art, май 1936

перевод Анны Матвеевой

М А К С И М К А № 5