из шестого номера Беляево 99 и навсегда. Дмитрий Александрович Пригов Собственно, не приходится говорить, что такое Беляево и где оно находится. Мне и за границей не приходилось встречать не знающих о нем. Могли не знать Тбилиси. Могли не ведать, где обитается, скажем, Латвия или Люксембург. Но не Беляево. Только уж очень желающие как-то выделиться (или иные с какой иной неблаговидной целью) спрашивают: – Беляево? Где это? – Где, где? Где надо, там и есть. Иногда, правда, это имя связывают с маленьким пятачком между двумя выходами из известного одноименного метро. Однако же и это место из примечательных, привлекающих внимание сетью замечательных палаток с удивительными товарами местного и импортного производства. По соседству с ними разбросаны уютные кафе и ресторанчики с экзотическими названиями «Зурбаран» или «Кайман». Тут же нельзя не заметить огромный комплекс интерактивных и новоантропологических установок и Европейский исследовательский центр виртуальных стратегических разработок. По утрам толпы устремляются в штаб-квартиры и офисы различных министерств и представительств. Но не об этом речь. Влияние Беляево распространяется далеко за его пределы, достигая на юге, например, таких удаленных поселений, как Бутово. Само Беляево укладывается вдоль силовых линий вторжения эманаций южных эонов в северные, что проявляется в набегах мощных сухих ветров, порой выжигающих все на своем пути. Тогда по глубоким развалам и лощинам между дышащими и переползающими барханами бредут редкие группки людей. Грубая ткань защищает их от острого, секущего, просекающего до костей, проходящего насквозь и улетающего, уносящего мелкую остаточную пыль слабых организмов, алмазного песка. Проплывая мимо моего седьмого этажа, они вскидывают бурые кровоточащие лица и взглядом вопрошают: – Долго ли еще? – Терпите, скоро уже, – отвечаю я им. И они терпят. Долго терпят. Очень долго терпят. Однако же потом, уже в другие времена, мимо моего же балкона на ул. Волгина по праздникам проплывают веселящиеся толпы. Они минуют высотное общежитие Медицинского института, таинственную Высшую школу милиции и не менее, а, может быть, даже и более таинственный институт им. Шемякина (но не того художника, а настоящего, знаменитого Шемякина). Они минуют роскошный комплекс магазинов, расположенный в первом этаже девятиэтажного жилого дома №25, кор.1. И тут им открывается вид на мой балкон седьмого этажа дома №25, кор.2, где я стою в легкой белой шелковой рубашке с распахнутым воротом, приветствуя их. Рядом со мной в белом же платье жена. Местный ветер треплет ее светлые волосы и подол платья. Люди кричат, выкликая приветствия и лозунги независимости Беляево. Надо сказать, регулярно в течение многих лет целые депутации приходят ко мне и просят принять титул герцога Беляевско-Богородского со всеми вытекающими из этого политическими и социальными последствиями, с признанием полного и неделимого суверенитета нашей славной земли Беляево. И она, поверьте, достойна этого. Во все времена в ней проживали непоследние, неординарные, а порой и просто выдающиеся люди. Вот они, родные и милые – Аверинцев, пока не съехал в Вену, Гройс, пока не съехал в Кельн, Парщиков, пока в тот же Кельн не съехал, Ерофеев, пока не съехал под руку центральных властей на Плющиху. Съехал отсюда и Попов. И Янкилевский, но в Париж. И Растропович, и Рушди. Но еще живут Кибиров и Сорокин. Но съехали Кабаков с Булатовым. Но еще живут Инсайтбаталло и Стайнломато. Но съехали Шнитке, Пярт и Кончелли. И вот люди обращаются ко мне. И в том, что они обращаются ко мне, нет ничего необычного. Я ведь из пионеров последнего заселения этих мест, когда вокруг не было еще ни метро, ни строений, и только высился наш одинокий белый блочный, сиротливый домик. Трава, колышимая ветром, подбегала к самому подъезду. Помню, жена не решалась выходить из дома одна, даже опаздывая на работу, из-за коров, вплотную подходивших к входной двери и бодавших ее слоистыми рогами. Я выходил, отгонял их, провожал жену до дальнего единственного автобуса и шел гулять с сыном в брошенные яблоневые и вишневые сады, зацветавшие о ту пору первыми яркими белыми вспышками. Тогда еще попадались и следы диких зверей и древних неистерзанных захоронений. А то вспыхивало вдруг дикое, почти первобытное пламя вдоль Калужского шоссе. Когда я поспевал, от только что стоявших деревянных домов оставался один пепел, а пламя, гудя и торжествуя, уходило вглубь Москвы, уничтожая все на своем пути. И уже из центра доносился только мутящий тошнотворный запах гари. И тишина. Великая, страшная тишина. С вершины Беляево мы месяцами следили медленно, как бы нехотя заселявшийся и отстраивающийся город, заново присваивающий себя имя Москва. Но речь не об этом. Депутации же продолжают прибывать и, не отступая от своих просьб и пожеланий, теперь уже прямо бросают мне в лицо: – Вот, все из-за твоей нерешительности! – Но вы сами рассудите, какие же деньги надо вложить, народные деньги, в сооружение контрольно-пропускных пунктов и обустройство границы, на всеобщую паспортизацию и перепись, на прописку и выселение неместных. Вы только представьте себе размер гуманитарной катастрофы! Почему должны страдать простые люди? Нет, пока к нашим границам не подтянуты танки и самоходные орудия, я не стану предпринимать никаких резких шагов. И они в который раз соглашаются. Да ведь и то, еще на памяти беляевских старожилов неоднократные трагические события прошлых лет, когда коньковские, возымев нечеловеческие амбиции встать вровень с беляевскими, пошли на чистое безумство. Столкновения начались по границам улиц Островитянова и Профсоюзной. Сначала были задействованы мелкие группки наиболее экстремистски настроенных коньковцев. Наши дали достойный отпор. Стычки вспыхнули по всему периметру юго-западных окрестностей Беляево. Коньковцы кликнули на подмогу теплостановцев и битцевских. Возмущенные ясеневцы и тропаревцы, почувствовав угрозу и для себя, встали на нашу сторону. Вскоре, пытаясь разрешить свои давнишние необоснованные претензии, на сторону коньковцев встали калужцы и вавиловцы. Нас, в свою очередь, поддержали ленинско-проспектцы и университетцы. Чуть позже подоспели ополчения от Кунцево и сводный отряд с Садово- и Триумфально-Кольцевой. На их стороне стояли варшавско- и каширо-шоссейцы. На подступах дружинами свибловцов были разгромлены дикие и свирепые коломенцы. Основные же сражения откатывались в беляевскую зону отдыха, к гигантскому озеру. Скоро все подъезды и подходы были заполнены толпами беспрерывно вовлекаемых людей. Подходящие подминали передних и по их телам, превращая их в хлюпающую однородную слякоть, словно страшной овладевающей силой влеклись в неодолимый центр притяжения. Со стоическим отчаянием наблюдал я, как мощные потоки стекали в кипящие воды озера и исчезали в них, пока, наконец, поднявшиеся воды не накрыли оставшихся и не хлынули на город, затянув его тяжелым, неколышащимся, ровно поблескивающим под моим взглядом многометровым слоем воды. Со своего седьмого этажа я следил редкие лодки и струги, которые, ловя парусами южный ветер, устремлялись куда-то к северу. Островная жизнь редких уцелевших была по-природному неизощренна. Приходилось все налаживать и выстраивать заново. Однако, все как было. Уже гораздо позднее на границе усмиренного Коньково был возведен вещевой рынок. На углу же улицы Миклухи-Маклая вознесся манящий комплекс авто-сервиса «Мерседес» и прекрасный магазин «Седьмой континент». Казино и гостиница на улице Островитянова. Уютно раскинулся дом для престарелых в зеленом шелестящем окружении. В самом дальнем и тенистом углу зоны отдыха разместился зоопарк, где самый старый сохранившийся носорог, говорят, глядел в глаза как-то навестившего его Ильича и пережил фашистское нашествие, подкатившееся к самому сердцу Беляево. Но Беляево выстояло. Теперь вы по достоинству можете оценить мое сдержанное и взвешенное отношение ко всякого рода рискованным и неоднозначным предложениям власти и суверенитета. Да и то, недостатка в этом я не испытывал и не испытываю. Тут же у меня под боком, на той же центральной улице Белево – улице Волгина – расположился Институт русского языка им. Пушкина, куда тучами стекаются, вернее, слетаются, со всех стран студенты, доценты, аспиранты и профессура – в общем, все иностранное, говорящее по-русски. И, естественно, все они мои желанные и сами того страстно желающие гости. Они навещают меня и разлетаются по своим странам. Они занимают там ключевые позиции в университетах и исследовательских центрах. Естественно, все свои шаги они тщательно и ежедневно сверяют с моими ожиданиями и советами. То есть, практически, делают то, что я пожелаю. Ни один проект не проходит без моего одобрения. Ни один человек не может доехать до университетов Америки, Германии, Франции, Англии, Италии, Японии и др. без моего согласия. Бывает, известнейшие российские литераторы ждут на то моего согласия годами, доходя прямо-таки до неприятного мне подобострастия и пресмыкания. А что поделаешь – поехать хочется каждому. Их можно понять. И я их понимаю и прощаю. И это касается не только литературы или, там, искусств. Мои ставленники разлетаются и размещаются по влиятельнейшим центрам геополитического влияния. Так что, практически, ни одного сколько-нибудь значительного мирового события не может произойти без моей санкции и одобрения. Так что, подумайте сами, зачем мне распри народов? Зачем мне лишние обузы и регалии малопривлекательной власти. Одна моя забота – чтобы жили и процветали народы Беляево.