из седьмого номера

Кривая красоты
Таня Арзиани

Режиссер Владимир Берзин поставил пьесу Клима «Джульетта и ее Ромео». Премьера состоялась на Новой сцене МХАТа в Камергерском переулке

В ПОДВАЛЕ жил Клим – беззубый гуру, свалившийся с луны, игрок и провокатор, каких мало. Ходил босиком по дощатому полу волшебного подземелья, ел гречневую кашу, варил Кастанеду с Антоненом Арто, подливал к ним Идзинь с каким-нибудь Лао Дзе, а потом подмешивал простые человеческие чувства. Получалось очень здорово. Всегда про вечность, бога, любовь и смерть. Все возможные личные истории, интриги и поступки разыгрывались на ковре Вселенной. Ковер был самый настоящий – шерстяной, разноцветный, купленный не то на ярмарке в Сокольниках, не то на Каширке. Короче говоря, на меньшее, нежели небо, рассчитывать было глупо, спускаясь в преисподнюю Клима. Еще он вел сумасшедшие тренинги, после которых капитально срывало крышу, и писал тексты в столбик (пото-му что вертикаль – древо бога) и называл актеров проводниками. Актерами же были всякие люди. И мы, бестолковые девушки с театроведческим образованием, в том числе. Однажды у Клима «выросли» сцены из «Укрощения строптивой» Шекспира. Потом целый «Гамлет», которого играли три дня подряд по шесть часов, то есть в общей сложности двадцать с копейками. На самом деле так все и было: Клим написал пьесу Шекспира «Гамлет». Называлось это переводом, а переводчик назывался медиумом. Берзин в подвале не жил, пьес в столбик не писал, и не был ничьим гуру, и зубы у него имелись. Сын контр-адмирала, логик и физик, он давал знакомым девушкам читать про теорию относительности Эйнштейна, был немногословен и подчас жесток в обращении. Говорил, мол, сначала пойми эту книжку, а потом уже думай о театре. В его котле варились ясные чувства и сложные, но все же ясные мысли, и еще вполне земные желания. Берзин был своего рода антигуру. И Подвал без него был бы таким же пустым, как и без Клима. Иногда они объединялись, и тогда получались проекты вроде «Укрощения строптивой». Иногда они покидали подземелье вместе, чтобы подняться на поверхность Театра и тогда получались проекты вроде «Платонова» (по «Безотцовщине» А.П.Чехова), которого играли в филиале театра Моссовета с «образованными» актерами. В общем, они редко разлучались при всей своей антиподности, постоянно ругаясь и споря, существовали где-то очень рядом. Не знаю даже, насколько им самим понравилось бы такое «соединение», скорее всего, нет. Но это уже мое дело.
Впрочем, все это события прошедших дней. Подвал давным-давно закрыли. Люди разошлись кто куда. Клим исчез в Питере, Киеве и еще бог знает где. Берзин уехал главным режиссером в Красноярск. И долго-долго Москва была безвидна и пуста без них. Пока не случилось одно приятное обстоятельство. Клим где-то в своих недрах произвел на свет перевод «Ромео и Джульетты» в столбик. Сорос дал денег, а МХАТ – площадку Новой сцены. Берзин взял молодых актеров и поставил с ними спектакль. Вот и мы на Олимпе! Спектакль получился разноцветный и увлекательный, отрада для глаз и пища для ума, несмотря на продолжительность – 4 полных часа полета.
На зеленом ковре – лужайке, отражаясь в черной зеркальной стене, где-то между такой родной вечностью и родным небытием, актеры низвергают, выкрикивают и вышептывают водопады слов, смыслов и чувств. Спектакль Берзина – это, конечно же, история не только Ромео и Джульетты (было бы глупо на это рассчитывать). Это история всех, кто вплетен у Шекспира, чтобы продвигать трагедию влюбленных к злосчастному концу, и кому Клим подарил свою собственную жизнь в пьесе. Например, Парис – вовсе не банальный жених Джульетты, но гораздо шире – гомеровский, естественно, герой. А история матери Джульетты – это целая история отчаяния тридцатилетней женщины. Кормилица – не то шут, не то колдунья, не то чеховская Шарлотта. Брат Лоренцо – аптекарь и конферансье одновременно, толстенький демиург, бесконечно поясняющий про бога, Шекспира, вечность и орнамент.
Я слушаю его и думаю, как все-таки хорошо, что всего в пятидесяти метрах от телеграфа, где люди день и ночь посылают кому-то короткие, ограниченные списки важных слов с тэ-чэ-ка, есть странная возможность погрузиться в незамкнутые потоки слов – изящных, грубых, сладких и еще бог знает каких. Увидеть, как умирают рядышком очень маленькая Джульетта и очень маленький Ромео, как их укрывает Кормилица прозрачным белым покрывалом, а сверху сыплет лепестки роз, как трагично молчит в кровавом платье Мать Джульетты, как возбуждающе брутально (аж вскрикнула бабка на первом ряду) отбивает монолог о ночи красавец Меркуцио, как медленно ползет прозрачный красный занавес по сцене... Я смотрю на все это и думаю, как, в сущности, хорош в своей бессмысленности театр! И еще, как хорошо, что Клим написал трагедию, а Берзин поставил счастье.




www.reklama.ru. The Banner Network.