Вячеслав Курицын

Три из тридцати тысяч (декабрь)

Сегодня в Центральном Доме Литераторов будут оглашены имена первых лауреатов премии "Дебют" - для литераторов моложе 25 лет. Премия вручается по пяти номинациям - большая проза, малая проза, большая поэзия, малая поэзия, драматургия; каждый победитель получит $ 2000. Премия рекламировалась по телевизору, в результате чего организаторы получили тридцать тысяч конкурсных работ. Ридеры - терпеливые читатели мешков с рукописями - отобрали девяносто и передали их жюри. Жюри назвало 15 финалистов, среди которых примерно половина была уже известна узкой литературной общественности по публикациям в малотиражных изданиях, остальные имена - например, великолепных поэтов Василия Чепелева из Екатернбурга и Екатерины Боярских из Иркутска, юного прозаика из Саратова Оксаны Ефремовой, драматурга из Владикавказа Залины Хадиковой - оказались совершенно новыми. Сочиняя эту колонку, ваш обозреватель (один из членов жюри, вместе с Ольгой Славниковой, Дмитрием Липскеровым и Бахытом Кенжеевым) оказался перед дилеммой: представить пятнадцать произведений невозможно, представить пять победителей нельзя: нужно хранить тайну до вечера. Выручила магическая цифра три: я решил рассказать вам о каждом десятитысячном из номинантов. Три самых крепких прозаических проекта. Ближайшее будущее русской словесности.

Больше Бэнов, хороших и разных

Повесть Спайкера и Собакки (Сергея Сакина и Павла Тетерского) "Больше Бэна (Русский сюрприз для Королевы-Мамы)" существует пока только в рукописи, но публикации, надеюсь, долго ждать не придется: "Птюч" уже выразил готовность опубликовать журнальный вариант, и книжные издатели, уверен, захотят немедленно ознакомиться с рукописью. Правда, большинство из них, прочитав несколько страниц, отбросят текст как ядовитую змею: сочинение бьет все рекорды неполиткорректности. Белые англичане, скажем, именуемые "карнегианцами", выведены в качестве настолько тупых роботоподобных существ и описаны с такой гадливостью, что только за это можно начинать дело о разжигании межнациональной розни. Как выведены представители менее благополучных народов, я даже намекать не буду, чтобы раньше времени не инициировать судебный процесс. Повесть написана в жанре дневника двух московских подонков... Тут снова следует остановиться. "Подонок" - не моя характеристика, а самоназвание авторов, которые вводят этот термин для обозначения определенной части молодого городского населения, ведущего богемный и антисоциальный образ жизни, но вовсе не находящегося на дне: это не золотая молодежь, но вполне "позолоченная", имеющая хорошее образование и тылы в виде родителей и недвижимости. Так вот, Спайкер и Собакка отправляются в город Лондон, где на протяжении нескольких месяцев кормятся тем, что воруют в магазинах продукты, перепродают арендованные сотовые телефоны и ночуют при это то в общагах, то в подъездах, то в аэропорту Хитрово, не забывая при этом об истинных ценностях подонка и употребляя много наркотиков, алкоголя и книжек с кричалками футбольных фанатов.
Фактура в высшей степени увлекательная, но читается повесть на одном дыхании и благодаря стилю: напористому, рваному (дневники якобы писались по ходу дела на подручных поверхностях: залитых вином бумажках, сигаретных пачках) и завидно витальному. Ваш не первой молодости обозреватель грустно вздыхает: вот как некоторые умеют прожигать молодость! А вот как живая жизнь разрушает литературные стереотипы: через три месяца тягот крепкая мужская дружба идет такими трещинами, что спасает ее лишь досрочный побег одного из соавторов в Москву. Сленг "подоночьей" тусовки - опровергая правило, согласно которому субкультурный жаргон почти невозможно впаять в текст для массового употребления - уместен и виртуозен. Немногие из вас догадаются, что значат слова "кузьмич", "метростроевец", "двигать пальцем", "лабус", "лыжи", "маупа", "теннис", "сбрить бивни" и "щщи": отсылаю к первоисточнику. Нейтральные фамилии авторов и их чудовищные клички вы все равно не запомните, так что запомните название - "Больше Бэна". Она нашумит в 2001 году - здоровая антибуржуазная повесть: отвязная, порочная и больная в глубине души теми же болезнями (конформизм, клишированное мышление и пр.), что и ненавистная буржуазия.

Запах шахмат, украинских и альпийских

Произведения киевлянина Антона Фридлянда, в том числе роман "Запах шахмат", прошедший в финал "Дебюта", можно прочесть в интернете, на личном сайте Антона по адресу http://www.f.com.ua. Сайт удивительно красив: лаконичный изысканный дизайн, строгая буква-логотип F на белоснежном фоне напоминает что-то обобщенно восточное: иероглиф на свежем снегу. И весь роман "Запах шахмат" - начиная с удивительного названия - напоминает то модный дизайн, то сложно сконструированный коан. Некто Альбрехт Дюрер (все имена-фамилили в тексте позаимствованы у великих художников), сочиняющий под чужими фамилиями тупые боевики, приезжает с девушкой на европейский горнолыжный курорт (все таки скажу, что значат "лыжи" в повести "Больше Бэна": секс; здесь этот каламбур уместен). Через некоторое время девушка исчезает, герой остается один, сидит, пишет очередную халтуру. Вдруг появляются некие Вера Мухина и Поль Гоген, которые ведут расследование исчезновения девушки Дюрера. Они впутывают его в загадочный детектив, везут в Киев, заставляют менять имя, каждая следующая главка романа не приближает к тайне, а еще больше запутывает историю, которая в результате ничем не кончается. Роман может казаться своего рода поздним изводом концептуалистской "номы" с ее апологией "пустого действия" ("Прогулки за город" А.Монастырского) и "пустотного канона" (термин П.Пепперштейна). Вспомните "Сердца четырех" В.Сорокина, боевик, финал которого свелся к ледяному полю, залитому жидкой матерью. Но важны отличия: шахматы дышат альпийской свежестью, а не прокуренными московскими кухнями, автор не творит стилистической революции, а меланхолично собирает бессмысленные головоломки. Его лед не залит жидкой матерью: это Кай, складывающий узоры из прозрачных льдинок. Радость этой литературы: странный шахматный ход. Простой и эффектны. Деталь: обитателю опустевшего курорта, где нет других отдыхающих, звонит владелец ресторана: придет ли он обедать? Если не придет, открывать заведение незачем. Штрих: очередной герой не любит сидеть и потому у него в комнате нет стульев. Образ: кнопка внутри головы, которую нужно нажать языком при поцелуе. Такие вот пространственные штучки-фокусы. Названия главок - отдельная японская поэзия. Буквы из коробки, Медузы на снегу, Состояние поцелуя. В общем, удивительно изящная "вещь в себе", игрушка, сыгравшая сама в себя. Вещь, которую писатель может позволить себе один раз.

Опыты бессердечия, во сне и на прогулке

Москвич Данила Давыдов - автор для своих лет достаточно известный. Куратор литературных салонов, редактор молодежных журнальчиков, автор нескольких сборничков, один из которых - "Опыты бессердечия" (издательство "Арго-риск") - и вышел в финал "Дебюта". Данила принадлежит к неоформленной группе молодых московских литераторов, которых можно назвать "затерянными в городе" (другой яркий представитель - Сергей Соколовский). Субъект письма пребывает в двух ипостасях: он либо спит и видит сон (герои часто просто спят внутри текста, а если и не спят, то соответствует сну характер письма - так, более менее развернутые сюжетные истории в сборнике происходят в пространстве литературы или истории, вполне далекой от реальных социальных обстоятельств автора), либо путешествует - пешком, заглядывая в окна и фиксируя фрагменты заоконной жизни, в трамвае или в метро (в тексте "Большая московская игра" описывает странный такой способ времяпрепровождения: добраться из Теплого Стана в Мытищи электричками и автобусами за четыре с половиной часа). Собственно, это субъект-лунатик, а проза его: фрагменты действительности, освещенные вспышками сознания в редкие секунды пробуждения. Читателю редко удается узнать, о чем, собственно, идет речь в давыдовском (как правило, коротком) тексте: рассказ "Фельдман", например, просто начинается с фразы "После этого сели пить чай". Об ЭТОМ чаще ничего не сообщается, что такое ЭТО читателю остается догадываться, и даже не догадываться, а просто чувствовать, что за кромкой письма плещется океан большой чужой жизни, в который нельзя войти ни единого раза. Человек идет по улице, заглядывает на автомате в чужое окно, и видит там не какой-то конкретный смысл, а случайное расположение малопонятных предметов. Нам никогда не проникнуть в чужое окно, единственно, чем мы можем помочь миру: аккуратнее располагать предметы собственной единственной жизни.


Оглавление


СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА