|
|||||||
|
Вячеслав Курицын Кабачок 13 стульев (май)Варвара Клюева, Мария Жукова, Дарья Калинина, Ирина Волкова подражают Иоанне Хмелевской. О Хмелевской мы узнали в perestroikу, когда издатели наперебой стали штамповать ее иронические детективы. Со всем прилагающимся перестроечным беспределом: вижу как-то обложку – И.Хмелевская, Этюд в кровавых тонах, вспоминаю – нет не читал, покупаю, а потом выясняется, что эрудит-переводчик нарисовал такое имя повести Все красное… Сумятица кончилась, когда за дело взялся московский Фантом-пресс, купивший права на все тексты и последовательно издавший их аккуратными томиками. Эти книжки были эффектно оформлены – может быть, помните, портреты миниатюрной женщины с огромными синими глазами? Я было решил, что это оригинальное польское офрмление – с ликом самой пани Иоанны. Оказалось, художник изобразил директора Фантом-пресс, женщину по имени Алла, которая и впрямь заслуживает сравнения с главной героиней своих любимых книг: подняла хрупкими руками такое дело. Но Алла оказалась лишь первой нашей соотечественницей, примерившей шкуру Хмелевской… Оригинальные тексты кончились, но стало ясно, что иронический детектив - жанр, имеющий в России не слишком большой, зато стабильный рынок. Фантом-пресс, ОЛМА, Эксмо стали искать русских авторов, пишущих под Хмелевскую. Авторы нашлись. Читатели уже были. Свою связь с польским оригиналом русские двойники скрывать и не думают. Есть серия, которая так и называется – Иронический детектив. В этой серии вышел роман, который называется Я, Хмелевская и труп. В нем, например, написано: Я обнаружила значительное сходство между слегка взбалмошным и непредсказуемым характером польской писательницы и моим собственным. Как и панни Иоанна, я… Как и панни Иоанна, ее русские племянницы пишут книги, героинь которых зовут так же, как и авторов: Варька, Маша, Даша, Ира. Все они – одинокие (принципиально: из эмансипации) современные женщины – со свободной профессией (писатель, художник) и с автомобилем. Все они, как сказано выше, взбалмошны и очень даже не слегка. Все они имеют удивительный дар влипать в криминальные истории, все как одна непременно берутся эти истории расследовать, перманентно попадая в ситуации, описанные Хмелевской (вроде глубокого подземелья, откуда надо выбираться с помощью вязальной спицы). Все они язвительны и интеллигентны, отчего, собственно, и происходит стиль иронического детектива: всякая фраза излажена с легкой усмешкой, а вся прямая речь и мысли героев длинны и витиеваты, как будто написанные на бумаге. Поразительно, но все без исключения подражательницы Хмелевской пишут, в общем, неплохо. У всех без исключения есть смешные и удачные места. Шутка Волковой о китайцах, которые так ненавидят японцев, что напившись до чертиков переходят на японский язык, чтобы осквернять пьяными устами его, а не свой; сцена Калилиной, в которой две женщины, одетые в простыни, летят в мотоцикле по ночной деревне в поисках кладбища, не могут затормозить, и кружат по площади вокруг одинокого пешехода, одновременно ища способ остановиться и испрашивая дорогу к погосту, - право, очень недурные фрагменты. В ироническом детективе сошлись стиль и жанр: грамотные писательницы, из числа школьных отличниц, хорошо владеющие русским литературным, получили для самовыражения удобный формат. Но почему именно жанр Хмелевская оказался популярен у писателей, издателей и читателей? Ответ лежит скорее не в культурологиченской области (де, после радикального постмодернистского нагнетаний и самопожирания иронии эта стилистическая фигура некоторое время раздражала, а теперь. возвращается, но в легком девичьем исполении), а в социологической. В русской словесности не было до сих пор такого типа героини: самостоятельной молодой женщины, уверенно себя чувствующей в буржуазном контексте: автомобили, контракты, кредитка, частые поездки за границу. Героине неоткуда было взяться хотя бы потому, что отсутствовал сам буржуазный контекст. Мужчина может только гадать, какая глубинная грусть шевелится в отечественной образованной девушке, не знающей, куда пристроить свои слишком культурные таланты, когда она смотрит французское кино семидесятых или, не знаю, американское кино девяностых: героиня, пышущая свежестью, выставляет надоевшего любовника из своей чудного дизайна квартиры (белые стены, лабиринт стеллажей и матрасы вместо кроватей), закрывает на недельку свой йога-салон или откладывает контракт со студией флористики, бросает в сумочку купальник, едет в Орли и улетает проветриться к океану, где ее ждет такое… Все это уже принадлежность российской действительности – правда, крошечного ее фрагмента. Жизнь средней россиянки бесконечно далека от нарисованной сценки. Серьезная дамская проза – скажем, Людмилы Улицкой или Ольги Славниковой – до сих пор посвящена несчастной советской женщине, которая тяжело тащит через трагический сюжет крест нищеты, идиотизма отечественного быта и коммунальных морально-нравственных перепуток. Детективная дамская проза – в лице Александры Марининой – апеллирует к интеллигентскому позднесовесткому дискурсу, Настя Каменская – простая женщина, озабоченая вареной колбасой и недопехой возлюбленым, и тиражи у Марининой потому на порядок больше, чем у иронистов, что в ее героине узнают себя жительницы Хабаровска и Серова, которым никогда не видать Орли (правда, создатели кинофильма Каменская решили осовременить героиню: Елена Яковлева играет едва ли не модную барышню, в то время как в книжках Настя больше похожа на саму Александру Маринину). Если в текущей культуре и появляется остро-актуальная женская жизнь, то либо в реалистично-жестоком изводе (скажем, героиня Дара слова Эргали Гера или выходит на тропу ново-русской войны, и тут уж не до мечтаний об эмансипации с евродизайном), либо в виртуально-глянцевом (женщины, образ которых моделируют журналы Космополитен и Мари Клер, существуют в природе, но в весьма заповедном ее уголке: в редакциях этих журналов). А жанр Хмелевская - это вроде реальный быт, никакой фантастики. Дающаяся, наконец, в ощущениях рутинная буржуазность. Осваивается слово прайвеси, но воспринимается все это пока как чудесный подарок. Тут и национальность Хмелевской кстати: у Польши давно статус доступного, адаптированного Запада. Но вот грустный и, увы, естественный эффект: из чаемой буржуазности торчат ослиные уши социализма. Воспитание, происхождение, память о жизни в коммунальных квартирах: все это, оказывается, еще слишком близко. Подражание образцам и добрая воля не заменяют опыта; независимая достойная буржуазность дается не столько желанием и трудом, сколько – временем. От лица Ирины Волковой будто бы говорит восхищенный подросток, которому дядя-моряк привез из плавания американскую жвачку. Она восхищается западной экзотикой, как сорока блестящими штучками. Латиномериканские и итальянские имена, марки автомобилей, интерьеры навороченных клубов, принцессы, франки, украденные из банка, и специальное приспособление для чесания спины, - все это описано с такой страстью, будто Волкова сама явила на свет и чесалку для спины, и испанский язык. В некотором смысле так оно и есть: Волкова открывает этот роскошный мир читателю, который, по допущению, лишен счастья посещать загородные клубы и прикасаться спиной к чесалке (я не читал Ирину раньше, но сдается мне, что она сочиняла лет пять назад под псевдонимом розовые романы, дразня пэтэушниц фазендами, курасао и кабальеро). Все это настолько густо и приторно, что даже художник избразил на обложке кнгиги огромный кусок торта… И героини Дарьи Калининой – при всей своей эмансипированости и авторском остроумии – настолько последовательно следует заповеди Хмелевской быть взбалмошной, что напоминают вовсе не евопейски образованных девиц, коими, вроде бы, являются, а двух деревенских клуш, пораженных свободой студенческого общежития. Еще более экзотичен случай Варвары Клюевой (на мой взгляд, самой интересной из русских иронисток): ее героиня просто обросла коллективым телом из студенческих друзей, которые приходят к ней в квартиру со своими ключами, ездят на пикники исключительно впятером, пользуются деньгами друг друга, живут классической комсомольской коммуной, что не мешает героине упрямо утверждать свою независимость и эмансипацию. Такая буржуазность по-русски: это не претензия к сочинительницам иронических детективов, а признание того, что они выражают по-своему дух эпохи. Оглавление
|
