|
|||||||
|
Вячеслав Курицын Саратовские исчезновения (май)Герой Валерия Володина пытается пропасть пропадом Некто средних лет, семейный и благополучный внешне человек, заболевает тягой к исчезновению, - такое начало повести Исчезнувший саратовца Валерия Володина (журнал Волга, № 2-3, 2000) напоминает о европейских экзистенциалистах, неплохо известных отечественному читателю, но по каким-то не совсем ясным причинам плохо освоенным нашими писателями. Действительно, дальше пойдет речь о человеке без имени, который одержим странной страстью измерять на неведомых весах степень своего метафизического присутствия во времени и пространстве, прокручивает многочисленные варианты исчезновения, обретения безымянности. Время и пространство – наши, но большого значения это не имеет, все события проистекают лишь в сознании героя. Он исчезает из поля зрения семьи и из областного центра, начинает одинокую жизнь в совсем маленьком городке (где-нибудь в Угличе или Плёсе? - спрашивает Володин, оставляя вопрос без ответа, зато задевая мистические струны в душе вашего обозревателя, который не далее как две недели назад впервые в жизни посетил как Углич, так и Плёс, а в последний даже захотел переселиться), но вскоре неожиданно обнаруживает себя вновь женатым, на страшных размеров и нрава женщине. Она так увесисто гваздает нашего героя кулаком и каблуком, что скоро он открывает свою тайну: никуда он не исчезал, а измыслил весь свой побег, лежа на диване. Тогда, оценив какую-никакую, а все ж таки красоту своей текущей жизни, он отдается с потрохами быту и течению серых будней. И действительно исчезает: но не в том высоком романтическом смысле, что имел в виду в начале текста, а в пошлом смысле превращения в опустившуюся, изверившеюся социальную единицу. Написана повесть блестяще точно, едва не ювелирно, но как-то, что ли, сквозь зубы. Автор будто нехотя тянет нить повествования. Неплохо сыпануть горстку рассуждений о том, как слово во время, самонадеянно называемое нашим, много значит, но особенный упор сделать на то, как оно много сегодня не значит: слово опустело, как дерево под октябрьским небом. Собственно, перед нами не повесть, а рассказ о том, как повесть могла бы быть написана, но не написалась. И этот текст/не текст - не подражание подражателем не Борхеса даже, а Павича, а такой взгляд правде в глаза: слово опустело, и человек пустеет. В финале Слов и вещей Мишеля Фуко человек исчезает, словно рисунок на песке, смываемый морской волной, и в постмодернистской перспективе это трактуется как апофеоз великой дискурсивной игры. А у Володина исчезновение – никакой не апофеоз, а просто изживание материи культурности-человечности, предвосхищающее другое исчезновение: пустую смерть. Очень грустное сочинение. Подзаголовок гласит повесть о настоящем человеке, и настоящий тут значит не ух какой, а реальный. Каждый. Герой Николая Кононова хоронит бабушку, Стелла Моротская думает о будущих болезнях Исчезновению посвящен и роман Николая Кононова Похороны кузнечика (СПб, ИНАПРЕСС). Действие его происходит в том же Саратове, где автор провел детство и юность, и разворачивается вокруг смерти бабушки лирического героя. Сопоставление исчезновения и настоящего, то есть каждого, человека, здесь подано интонационно в ином – изощренно-поэтическом (Кононов – известный стихотворец) ключе, но общим остается чувство бездонной – дискурсивно неразрешимой! - грусти. Бабушка умирает, день идет за днем, она еще жива, но ее давно нет здесь, процессу сопутствуют известные физиологические и нравственные эффекты. Циничная здравомыслящая соседка объясняет, что мозг давно уже мертв и никакого участия во всех хрипах и невозможности там глотать еду участия не принимает, и мамины нежные уговоры, обращенные к бабушке, не то что напрасны, а даже сверх того – попросту абсурдны. Так что, собственно, это уже не бабушка, а дышащий труп. И герой с мамой понимают, что она права, и не знают, что делать с этой правотой. Каждому, каждому знакомы эти неразрешимые проблемы: как оценивать свои чувства к пахнущему смертью родному человеку, к выкидыванию давно гнилых вещей, которые этот человек зачем-то хранил сто сорок лет, к необходимости одновременно плакать над остывающим телом и бежать в домоуправление за справкой. Что тебя заставляет сохранять до упомянутого абсурда совершенно бессмысленную, казалось бы, любовь? Высшие соображения или же страх перед собственным будущим? Все мы, черт подери, навостримся со временем в гроб. И всякому хочется, чтобы к его полутрупу отнеслись нежно. Остро эти ощущения – по моим собственным наблюдениям, по опыту Володина и Кононова, по разговорам каким-то – приходят, когда актуальной – реально ли, на горизонте ли – становится цифра 40. Даже если только начинает маячить… Вот недавно Стелла Моротская, поэтесса в самом расцвете сил, красивая девушка (кстати, тоже волжанка: Стелла из Нижнего), сочинила вдруг пронзительное стихотворение о том, что в старости супругам следует спать отдельно, чтобы не мучать друг друга кашлем и скрипом костей. Чтобы любимое тело страдать не мешало. Герой Кононова после смерти бабушки обнаруживает ее молодую фотографию: мало того, что молодую, еще и обнаженную – на лодке, на веслах, на волжском просторе. Этот очень выразительный снимок украшает обложку книги, а ниже, под переплетом он становится объектом влюбленности лирического героя, и начинается еще более откровенный разговор с читателем, чем разговор о простынях умирающего; начинается рассказ о любви к давнему образу покойной старухи. Рассказ, который, боюсь, в исполнении большинства мастеров пера оказался бы пошлостью и извращением, а у Кононова оказывается… Ладно, что поэзией – Бог с ней, что мы, поэзии не видали – а реальным, самым, во всяком случае, настоящим из доступных нам способов препятствовать исчезновению: своему, чужому, всеобщему. Самым реальным – и настолько же бесполезным, как любой другой. Журнал Волга на грани закрытия. Малый Букер будет жить Умирает саратовский журнал Волга, тот самый, где напечатан Исчезнувший, где работает В.Володин. Тираж его, изготавливаемый прямо в редакции, не превышает нынче полутысячи экземпляров, денег у редакции нет и не предвидится, номера сдваиваются и т.д. Любопытно, что у текстов из журнала судьба более радужная, нежели у журнала: они представлены в интернете и доступны всем, в то время как бумажный тираж в российском море – жалкая капля. Журнал как человек: если он начинает умирать естественной смертью, то ты можешь оплакивать его, грустить по нему, анализировать свои чувства, но не идти против природы. Можно, наверное, найти спонсоров. Об этом говорит пример екатеринбургского толстого журнала Урал (его тираж в три раза больше волжского): старый редактор Валентин Лукьянин уступил свое место энергичному и широко популярному Николаю Коляде, который тут же что-то выбил из областного правительства. Точно так же, если бы Волгу отдали, например, известному прозаику Алексею Слаповскому, он бы смог найти для нее свежий финансовый ручеек. Так можно подключить тело, в котором уже угас мозг, к суперсовременным системам жизнеобеспечения, к космическим капельницам.… Продлить агонию. Но принципиально это ничего не решит. Никакой спонсор читателя не заменит. Так что, как это ни грустно, скоро мы, очевидно, распрощаемся с Волгой: будет повод вспомнить ее славную историю, первые (одновременно с Новым миром) главы из Архипелага ГУЛАГ, открытие широкой публике упомянутых А.Слаповского и В.Володина, Сергея Солоуха и Олега Рогова, публикацию Души патриота Е.Попова (лучшее, на мой взгляд, произведение этого автора) и Падежа В.Сорокина (единственное его появление в толстых журналах), Малую Букеровскую премию в 1994 году… Разбавлю историю об исчезновениях одним противоположным примером: Малый Букер остался жить. Недавно он по идейным соображениям развелся с Большим: последний упрямо поддерживает совписовскую линию русской литературы, а Малый посвятил себя свежим веяниям. Дальнейшая судьба его была под вопросом, но вот на прошлой неделе компания Экспо-парк провела пресс-конференцию: премия будет вручаться под ее эгидой в декабре на книжной ярмарке Нон-фикшн в ЦДХ. Призовые деньги - $6500 – дает британский меценат Фрэнсис Грин, сын писателя Грэма Грина. Фрэнсис и раньше спонсировал Малого Букера, но делал это анонимно. На пресс-конференции представитель общественного совета премии Наталья Перова впервые официально огласила его имя. Кроме того, было сообщено, что Ф.Грин подал в суд на водочную компанию Смирнофф (ей принадлежит Большой Букер), которая аккуратно получала на свои счета гриновские деньги, но почему-то очень неаккуратно выплачивала их лауреатам, последний из которых, эссеист и переводчик Владимир Бибихин, всей суммы еще не получил. Оглавление
|
