Конфликт Левинтон-Золотоносов


Г.Левинтон. Исцеление врачей

Отлуп Золотоносова

Ответ Левинтона

Ответ Морева

Комментарий Курицына

Комментарий Ольги Кушлиной




Исцеление врачей

М. Золотоносов выступил как автор пяти рецензий три в общем положительные, две резко отрицательные. В положительной сказано (с. 61), что "с общефилософской точки зрения Л. Зорин <...> совершенно прав" и что "Высшей ценностью для человека не может быть чтолибо социальное" (речь идет о бюсте некоей Наты Назаровой). В отрицательных наворочено куда больше. При этом, кажется, перевран сюжет ("согласно роману ["Generation П"] Ельцина давно нет в живых, а действует его изображение" я такого не помню, там за всех "действуют изображения", и "факт смерти" из этого не следует). Сопоставления колеблются между "интертекстуальностью" и обвинением в плагиате. "Идея компьютерной анимациии целиком (!) украдена у Оруэлла ("1984")" (с. 22) прошу заметить, что восклицательный знак поставлен не мной, а самим рецензентом! Это весьма сомнительно (имеется в виду создание "образа врага", портрета Гольдштейна?), так же как возведение к оруэлловскому новоязу (с. 19 "явный вариант новояза") языка "Голубого сала", последний похож скорее на язык из "Апельсина" Берджеса. И наоборот: обсуждая LOVELAG у Сорокина, он не узнает Министерства любви из того же романа Оруэлла. Я не защищаю ни Сорокина, ни Пелевина, но браниться надо профессионально. Вместо этого вылезает подсознание: рассуждение о X ("икс") и П (видимо, всетаки "пи") показывает что они, конечно, из одного гнезда. Вспоминается, как Золотоносов в анкете "Тыняновских чтений" жаловался, что стоит изложить интерпретацию, например, "Соломинки", как тебе советуют обратиться к врачу. Не стану повторять этого совета боюсь, что это неизлечимо. Невольно вспоминается и то, как тот же автор приписал шутку, восходящую чуть ли не к 1890м годам (чтение списка группы "Освобождение труда" как акростиха) ни в чем не повинному Н. Голю, которому и тут нашлось место в опечатках именного указателя к книге Топорова (В. Сажин, с. 63).
Эту же тематику, в гораздо более скромном виде, он выбрал и в рецензии на книгу Э. Г. Герштейн. Кроме странной формулировки "смешные протесты со стороны поклонников Н. Я. Мандельштам" (что в них смешного?), отмечу одну содержательную ошибку, в которой рецензент, в общем, не виноват, его ввела в заблуждение сама Э. Г. (но на то и рецензент, чтобы понять ошибку автора!): с ее легкой руки он прибавил к списку разоблачений9 "наконец, склонности Осипа Эмильевича [странная фамильярность, впрочем после Рудакова с его "Оськой"...] к садизму" (с. 58). Да не было у него никакой склонности! В садизме Э. Г. заподозрила его изза слов: "Раздевайтесь, я Вас высеку". Но когда пожилой мужчина говорит это молодой женщине, он менее всего думает о садизме. Разумеется, "высеку" говорится только для того, чтобы сказать "раздевайтесь".
В последней рецензии после всех комплиментов книге Вл. Тучкова приводится целый небольшой кусочек "Действие и противодействие" [позволю себе не цитировать все свои! посмотрите сами на с. 25], и после него только и остается, что сказать: "И с этой хохмой...?!"

Отлуп Золотоносова

Уважаемый г-н главный редактор!

Во втором (по валовой нумерации) номере Вашего издания опубликована статья Г. Левинтона "Исцеление врачей". Поскольку примерно 20% объема этой статьи посвящено моим рецензиям, напечатанным в номере первом, а все, что о моих рецензиях и обо мне лично написал Левинтон, является злонамеренным вымыслом, я не считаю возможным дальнейшее сотрудничество с Вашим изданием без публикации этого письма в полном объеме, без сокращений, и без категорических заверений, что Г.Левинтону за все его хамства от "дома" будет отказано.
Задача, которую Левинтон перед собой поставил в той части, которая касалась пяти рецензий Золотоносова, видимо, заключалась в том, чтобы обругать любой ценой и любой же ценой скомпрометировать меня. Какова технология?
Вот, скажем, Левинтон заявляет, что я, кажется, переврал сюжет романа Пелевина: я написал, что, согласно роману, Ельцина нет в живых, в то время как он, Левинтон, такого не помнит ("я такого не помню").
Но на стр. 212 романа читаем такой диалог:
-- А давно его... того?
-- После танца в Ростове. Когда со сцены упал. Пришлось в коды переводить а аварийном режиме. Помнишь, операцию делали по шунтированию? Проблем была куча. Когда доцифровывали, все уже в респираторах работали.
Из этого диалога версия Пелевина о смерти Ельцина вполне очевидна: ясно, что респираторы нужны были оттого, что тело разлагалось. Но если рецензент не помнит, то зачем приводить этот пример в качестве аргумента против моей компетентности? И что это за фраза: "кажется, перевран сюжет". Кажется или перевран? Лень было перелистать роман, Георгий Ахиллович? Очень хотелось меня по-скоренькому обделать?
Вот Левинтону не пришлось по душе мое предположение, что буква "П" в названии романа Пелевина отсылает к обсценному наименованию женского полового органа. Я, между прочим, опирался, с одной стороны, на аналогию с названием романа "Generation "X"", а, с другой стороны, на фрагмент трактата Вавилена Татарского: "Учитывая патриархальный характер российского общества и ту определяющую роль, которую играет в формировании общественного мнения мужская часть населения, наиболее целесообразным представляется сформировать подсознательную ассоциативную связь "телевизор - женский половой орган" . Эту ассоциацию должен вызывать сам телевизор вне зависимости от фирмы-производителя или характера транслируемой передачи <...>" (с. 256). Или Левинтон этого не читал, или просто не понял, что тут-то и описана символика нового поколения, его "брэнд". Но представить, что он, Левинтон, может что-то не понимать, ему уже трудно. Поэтому он изрекает с ученым видом знатока: "П" - это "пи". А мою интерпретацию буквы "П" рецензент называет сначала непрофессиональной, а потом и вовсе плодом "вылезшего подсознания". Дескать, я думаю все время "об этом". Но если что и вылезло из подсознания, то у героя романа, Татарского. Однако обвинение в непрофессионализме в мой адрес, не основанное решительно ни на чем, просто голословное, просто вытекающее из того, что у Левинтона другое мнение -- уже прозвучало. А это для Левинтона самое главное. Логика проста: я не профессионален потому, что Левинтон подумал про букву "П" иначе. И всё, я вычеркнут из списков профессионалов! Как просто!
Почему-то Левинтон обвинил меня в том, что я в LOVEЛАГе из романа Сорокина не узнал Министерство любви. А с чего он взял, что я должен был привести в короткой рецензии все ассоциации, аналогии и возможные заимствования, осуществленные Сорокиным. Мало ли чего я еще не привел! Из этого же не следует, что я непрофессионален, что я именно "не узнал". Но лишь бы чего-то написать, чтобы удлиннить список. Кстати, у Сорокина написано LOVEЛАГ (с. 261 - 262), а не LOVELAG, как указал впопыхах Левинтон. Но ему не до деталей и точности, ему же надо меня уличить! Вот он, не приводя цитату из моей рецензии на книгу В.Тучкова, советует: посмотрите ее сами на с. 25. Не смотрите там, читатели, ибо цитата на с. 27. Рецензент, исцеляющий врачей, тяжко болен сам.
Попутно, ни к селу ни к городу, чтобы уже вовсе похоронить миф о моей компетентности, Левинтон вспоминает, что я якобы приписал "шутку, восходящую чуть ли не к 1890-м годам (чтение списка группы "Освобождение труда" как акростиха) ни в чем не повинному Н.Голю". Опять преднамеренная ложь!
Левинтон имеет в виду мою старую статью "Слово и Тело" (Петербургские чтения. 1992. № 1. С. 182 - 215), в которой на стр. 203 сказано так: "По-своему пансексуализм характеризует обсценный акростих, вмонтированный петербургским поэтом Николаем Голем в стихотворение "Группа освобождение труда" <...>". Т.е. я на самом деле эту шутку Голю не приписал, а лишь указал, что Голь эту res nullius в свой текст вмонтировал. Но Левинтон понимает, что никто не знает, о какой моей статье идет речь, что я там на самом деле написал... Кто пойдет все это перепроверять? Такова нехитрая технология лжи. К слову: а откуда Левинтону известно, что акростих известен с 1890-х гг.? Где подтверждения? У него в кармане? Так там только колода фальшивых карт, больше ничего.
"<...> Браниться надо профессионально", -- самодовольно поучает меня Левинтон. Да, он бранильщик именно профессиональный: брань следует не за моими реальными ошибками, а за теми подложными, которые мне приписал Левинтон.
Тем же методом профессионал обделал и мою рецензию на книгу Эммы Герштейн. Тут я просто уличен в малоумии, в слабой сообразительности. Ясное дело, что эталоном и тут является Левинтон. Речь идет о приведенной Герштейн на стр. 426 ее книги "Мемуары" фразе "Разденьтесь, я вас высеку", из которой я, вслед за Герштейн, вывел мандельштамовский "садизм". Левинтон уличил меня в том, что я не догадался, хотя и должен был, что "когда пожилой мужчина говорит это молодой женщине, он менее всего думает о садизме. Разумеется, "высеку" говорится только для того, чтобы сказать "раздевайтесь"".
Почему Левинтон знает все это лучше самой Герштейн, которая упорно пишет о садизме Осипа Эмильевича, я объясню чуть ниже. Сначала напомню, что Мандельштаму в ту пору, когда он произнес эту фразу, не более 43 лет и называть его "пожилым" немного странно (Герштейн в то время за 30). Но Левинтон думает о другом, фантазия заполнена тем, что прет из подсознания... Дело, скорее всего, в том, что пожилым мужчиной является не Осип Мандельштам, а сам Левинтон, которому, конечно, лучше знать, что надо говорить молодой женщине, чтобы она быстрее разделась, несмотря на преклонный возраст партнера. Отсюда такая странная самоуверенность, с которой Левинтон исправляет не только меня, но и мемуаристку. О том, почему бы Мандельштаму просто не сказать "раздевайтесь", Левинтон не подумал: некогда, захватило дух от старческих фантазий! По этой же причине, я думаю, Левинтону не смешно от шуток В. Тучкова. Возраст уже не тот, чтобы шутить.
Итак, можно констатировать, что все "базовые аргументы" Левинтона основаны на лжи. Налицо желание нахамить. Если нет доказательств моего непрофессионализма - можно соврать. Так Левинтон, видимо, воспринял современный журнальный стиль - как полную вседозволенность и хулиганство. Таков его левинтонно-моветонный профессионализм. Не исключаю, что автор болен психически или страдает запоями. Однако из этого не следует, что я соглашусь терпеть умышленную ложь и распространение через журнал сведений, порочащих мою профессиональную репутацию. Хам, шулер, хулиган после того, как его отхлещут по щекам (такова функция моего письма), должен быть навсегда удален из приличного общества. Этого я жду от руководства журнала.

Ответ Г.Левинтона

Мне не следовало читать этого текста вообще, так с детства приучаешься вовремя зажимать нос или отворачиваться. Тем более не следует, попросту невозможно на него отвечать. Нужно вымыть руки и забыть. Приличное общество, о котором печется г. Золотоносов, известно ему разве что понаслышке. Но поставить некоторые точки над "и", видимо, все-таки необходимо.
Г. Золотоносов весьма преувеличивает мой интерес к его персоне; после первых нескольких работ, где, казалось, еще была надежда извлечь какой-то смысл, я давно перестал читать всю ту многостраничную продукцию, которую он обрушил на читателей за последний десяток лет. Упаси Боже, чтобы я ставил себе задачу доказывать непрофессионализм г. Золотоносова. Откуда бы у него взяться профессионализму? И те 2-3 темы, с которыми он вечно носится - дело не в том, что он завсегда об них думает (как полагает едва ли не большинство читателей), а просто он не научился другим исследовательским операциям, не знает, что еще можно искать. И сексуальная подоплека литературы и скрытый антисемитизм - вещи реальные (мне ли червонцев не знать, я об этом писал и говорил в докладах, когда Золотоносова еще не было, если не на свете, то в печати - он, кстати, так подчеркивает мои преклонные лета), но всему же есть мера.
Итак, я не исследовал творчества г. Золотоносова, я всего лишь рецензировал номер журнала, вернее составлял список ляпов и огрехов, а в этом номере его рецензии занимали много места. Я уделил ему не больше времени, чем он заслуживал (может быть, все-таки, больше) и сформулировал свои замечания так, как они были первоначально записаны на полях журнала. Да, в книжку Пелевина лень было заглянуть, не было под рукой. Постараюсь больше не делать этой ошибки и в сочинения, произведенные г. Золотоносовым, тоже не заглядывать. Он, кстати, кажется, думает, что его фамилия не напрашивается на каламбуры? Недаром он все время подозревает меня в желании его "обделать". И дух мой снова призывает / Ко испражненью прежних дней. Не буду цитировать "Кюхлю" про "подлое искажение моей фамилии", а то он еще возомнит, что я его считаю дуэлеспособным.
В двух случаях он, кажется, заблуждается искренне, а не передергивает мои слова (как, скажем, в случае, когда фразу "рассуждение о X ("икс") и П (видимо, все-таки "пи") показывает, что они, конечно, из одного гнезда" - определяет так: "он изрекает с ученым видом знатока: "П" - это "пи""; - и каким образом это произношение "П" может влиять на его трактовку?).
1. Почему Мандельштам не мог просто сказать: "раздевайтесь"? Да потому что уже пытался, как нам известно из рецензируемой книги (кстати, Мандельштаму было вовсе не 43 года, а собеседнице он казался стариком).
2. Утверждение об авторстве Голя я взял не из "Петербургских чтений", а из газетной статьи: М. Золотоносов. Слово и тело // Час пик, 1992, № 17 (114), 27 апреля, с. 14 (статья написана об "эротическом" номере "Литературного обозрения", а рецензии на журналы, где я участвую, я обычно читаю, кем бы они ни были написаны). Там сказано: "Скажем, если интерпретировать (идея петербургского поэта Николая Голя) как акростих фамилии членов "Группы освобождения труда"...". Этот анекдот я слышал, когда Коля Голь еще ходил в школу, та же устная традиция относила его ко времени существования самой группы "Освобождение труда" (таково ее правильное название, так что по истории КПСС тоже двойка).
А объективного читателя (если такие бывают) я просил бы учесть, что никто по доброй воле не занимается ассенизационными работами. В филологии, особенно русистике, засилье советской бездари (которая тоже никуда не делась) сменилось нашествием беспардонных и безграмотных дилетантов. Некоторые из них через сколько-то лет работы усваивают профессиональные навыки, некоторые - только жаргон и апломб профессионалов. Иногда нужно разгребать эти Авгиевы конюшни.
Георгий Левинтон

Ответ Глеба Морева

Кажется, нет нужды публично объяснять отчего не оправдались надежды М. Золотоносова, возлагавшиеся им на "руководство журнала". Но теперь, когда текст его письма пусть и не в "НРК", но все же, к сожалению, обнародован, приходится повторить его автору очевидное: "Новая Русская Книга" принципиально открыта для полемики по любым вопросам, имеющим отношение к тематике журнала, но далека от готовности выполнять чьи либо ультиматумы и предоставлять свои страницы для выяснения отношений с помощью агрессивной брани, личных оскорблений и лексики, памятной (во всяком случае мне) по антидиссидентской публицистике 70-х-80-х годов и по формулировке пресловутой 90-й статьи советского УК ("заведомо ложные измышления, порочащие советский общественный и государственный строй"), с тою только разницею, что на место советского госстроя ставится "профессиональная репутация".
О Золотоносове-профессионале я как раз недавно http://www.russ.ru/krug/kniga/20000112.html писал в Сети. Увы, когда выясняется, что объект исследования непоправимо деформирует реальность - а сейчас, кажется, очевидно, что случай Золотоносова, безоглядно посвятившего себя изучению "субкультуры русского антисемитизма" с ее мифом о еврейском заговоре (ср. в письме бесконечные утверждения о злонамеренном и преднамеренном умысле, задаче... его обругать и скомпрометировать и т. п.) и дешифровке сексуальных подтекстов ("Дело, скорее всего, в том..." и т. д.), принадлежит именно к таким - о профессионализме говорить уже не приходится. Что же до репутации - вакансия скандалиста, не будучи опасной, никогда не пустует.

Комментарий В.Курицына

Дискуссии с обильными взаимными оскорблениями - неотъемлемая черта литературного ландшафта. Предпочитая не записываться в ряды оскорбляющих, я, тем не менее, вовсе не возражаю против дискурса брани: градус эмоции, а зачастую и литературности там обычно выше, чем в среднетекущей лит-ре. Брань Павла Басинского, Александра Проханова или Дмитрия Галковского - это искусство. Кто прав, кто виноват, обычно разобрать невозможно, поскольку собственно факты в таких перепалках обсуждаются меньше, нежели литературные вкусы и личности дискуссантов, а о вкусах и личностях внятно судить нереально. Вот, однако, дискуссия очень компактная и посвященная обсуждению нескольких локальных аспектов одного небольшого текста. Возможно ли хотя бы на таком пространстве поставить вопрос "кто прав-виноват" и как-то симулировать ответ?

Итак, дискуссия велась по двум основным направлениям: факты и хамство. Левинтон в своей заметке опровергает 4 факта (смерть Ельцина в романе Пелевина; скрывающееся за пелевинским "П" матерное слово; садизм Осипа Мандельштама; принадлеждность Н.Голю аббревиатуры "ПИЗДА" применительно к списку членов группы "Освобождение труда": о корректности опровержений ниже), высказывает сомнение в одной гипотезе (связь каких-то элементов романа Пелевина с романом Оруэлла; это сомнение неверифицируемо, обсуждать его мы не будем), высказывает две стилистические (в начале пассажа) и одну вкусовую (в конце пассажа) претензии (это тоже обсуждать нельзя, хотя мои вкусы в данном случае ближе к золотоносовским), наносит одно прямое оскорбление (утверждает, что Золотоносов больной - см. словосочетание "боюсь, что это неизлечимо") и одно косвенное (стилистические "ошибки" Золотоносова подаются весьма презрительно - "наворотил", "И с этой хохмой?!").

Золотоносов в своем раздраженном отлупе отвечает на 4 факта так: Ельцин в романе мертв (а это так - Левинтон написал неправду); левинтоновская трактовка "П" ничуть не лучше золотоносовской (это тоже очевидно); левинтоновское утверждение, что Мандельштам не был садистом, пустословно (и это очевидно: Левинтон отвергает садизм О.Э. на основании сомнительного предположения из области психологии); Голю "ПИЗДУ" он не приписывал (здесь, как будет следовать из следующего текста Левинтона, Золотоносов не прав).

Кроме того, Золотоносов позволил себе несколько пассажей, которые можно счесть оскорбительными: о старческих фантазиях Левинтона, о том, что он может страдать психболезнью или запоями и о том, что ему следует надавать по щекам. Разберем эти пункты по порядку. "Старческие фантазии" - не фантазия Золотоносова: именно ТОЧКОЙ ЗРЕНИЯ ПОЖИЛОГО ЧЕЛОВЕКА И НИЧЕМ БОЛЬШЕ Левинтон мотивирует свою трактовку эпизода с Герштейн и Мандельштамом. Про психболезнь и пьянство было бы необъяснимо, если бы мы забыли, что про болезнь первым нахамил Золотоносову Левинтон. И, наконец, отхлестать по щекам: конечно, Золотоносов мог бы пожалеть Левинтона и не стал этого делать. Но я его, в общем, понимаю: человек произвел серьезный продукт и вдруг получает наезд со стороны ерничающего не по делу и хамящего автора, который уличает тебя в нескольких ошибках (в 3 случаях из 4-х несправедливо) и в нескольких стилистических погрешностях (причем и эжио улчиение весьма сомнительно). Левинтон подставился абсолютно,и претензия к Золотоносову может быть одна: он не пощадил Левинтона. Не проявил милосердия. Что же, Золотоносов немилосерден, этот факт известен давно... Да, вот что еще есть в его отлупе: уверенность, что Левинтон хотел обгадить его СПЕЦИАЛЬНО.

Смотрим ответ Левинтона. Два первых и один последний абзац посвящены прямым оскорблениям Золотоносова. В середине Левинтон что-то пробует возразить по-сути спора: в случаях с "П" и с Мандельштамом крайне невнятно, в случае с "Освобождением труда" несомненно справедливо.

Редактор журнала Глеб Морев не стал высказываться по существу вопроса, лишь указал, что Золотоносов пытается выяснять отношения с помощью брани и что у него наличествует комплекс "злонамеренности и предумышленности". Морев, в общем, прав, непонятно лишь, почему он не отметил, что в тексте Левинтона, послужившем началу дискуссии, тоже присутствует откровенное хамство?

Итак, подведем итог. Левинтон посвятил Золотоносову фрагмент с примерно восемью претензиями: из четырех верифицируемых три беспомощны, четыре остальные - сомнительны. А заодно нахамил. Виртуоз желчности Золотоносов ответил Левинтону так, что мало не показалось. Левинтону и Мореву, отвечая Золотоносову, пришлось перевести разговор почти исключительно морально-нравственную плоскость, причем Левинтон вновь прибег к оскоблениям, а Морев занял подчеркнуто одностороннюю позицию. Что касается комплексов Золотоносова, связаных с его мнительностью, думаю, что они и впрямь имеют место, думаю, что предроложение об это можно высказывать в печати, ибо сам Михаил в таких вопросах не стесняется. Совет будущим дискуссантам: знать об этой черте характера Золотоносова и не лезть на рожон.

Фу… Впервые я предавался такому роду анализа. Если кто-то захочет меня поправить - милости прошу. Если захотите написать не об этом конфликте, а вообще о возможностях коректного суждения о чужих дискуссиях и корректной брани - пишите тем более.

Комментарий Ольги Кушлиной
КЛИМАКС - стилистическая фигура в поэтической речи.
Словарь литературоведческих терминов.

Название моих заметок призвано снять некоторую неловкость, возникшую при чтении перекрестных эпистол М.Золоносова и Г.Левинтона. У стороннего наблюдателя может сложиться впечатление, что оба критика какие-то монстры, извращенцы, психически больные и страдающие запоями, ни на что не годные дряхлые мужские особи. Примите свидетельство очевидца: обмен любезностями происходит между двумя привлекательными, интеллигентными господами. Так что не верьте их взаимным характеристикам, и постарайтесь все сказанное перевести в плоскость филологического спора. Это к вопросу о корректности литературной полемики, о чем и попросил высказаться В. Курицын. Все остальное, в сущности, - на ту же тему.
Когда Вячеслав Курицын, самый неутомимый путешественник по литературным пространствам, говорит в изнеможении "фу" в конце своего виртуального пути и взывает о помощи, совесть не позволяет пройти равнодушно мимо. Видит Бог, одному ему ношу не снести, хотя идти с ней надобно не до линии горизонта, а всего лишь до ближайшей помойки. Поэтому, благословясь, приступим.
Третьего дня почтенный московский редактор принес к нам в дом свежий номер "НЛО" с рецензией на "Новую русскую книгу", а мы тут же отдарились выпечаткой с интернетовского сайта - на ту же тему. Читали одновременно, с живым интересом, даже чай простыл. В доброжелательном энелошном отзыве едва ли не единственным упреком было: "Жаль, что журнал столь "уравновешен" и "выдержан"... подавляющее большинство отзывов - положительные, а в тех редких случаях, когда рецензия резко отрицательная (как, например, у М.Золотоносова), ее уравновешивает другой отклик на эту же книгу. Я думаю, что доля полемичности и дискуссионности сделала бы журнал более живым и динамичным".
Как сглазил нас столичный критик! Игорь Немировский, издатель НРК, хорошо знал, что его может ожидать при малейшем крене в сторону "полемичности". Честно говоря, я уже на презентации смотрела на него с жалостью, как на камикадзе. Что москвичу малина, то питерцу - хрен знает что. Смертоносная полынь. Во втором номере журнала Г.Левинтон обиженно затопал: "Не трогайте мои игрушки-цитаты!". Михаил Золотоносов резонно возразил: "Тогда ты не писай в мой горшок". И тут же перешли к выяснению возраста, то есть, кто в какую группу детского сада ходит.
Десять лет наблюдаю за обитателями ленинградской коммуналки, а привыкнуть не могу, все удивляюсь. Зато начала понимать сюжетостроение кухонных скандалов и потому попытаюсь объяснить новичкам особенности приготовления пищи на общей кухне. В опусе Г.Левинтона есть фраза-ключ, отпирающая дверь этой вороньей слободки: "Позволю себе не цитировать - все свои!". Нет, господа хорошие, ошибаетесь, - не все. Мы с вами на одних кухнях не сиживали, с кухаркиными детьми в одной ванночке не мылись, так что извольте цитировать, к тому же - цитировать точно, особенно когда исправляете чужие искажения тоже по памяти.
Левинтон удивительно хладнокровно пожимает плечами, когда ему указывают на его собственные ошибки: "Да, в книжку Пелевина лень было заглянуть, не было под рукой". Оторопь берет. Лень заглянуть для статьи, единственный пафос которой: "Точнее цитировать, сволочи! Всех к стенке за одну запятую!", а главный метод исследования - вылавливание чужих блох. Блоху умелец Левинтон подковал, а то, что она скакать перестала - так у нас по-другому и не бывает.
Но дело, конечно, не в Г.Левинтоне, и не в его писаниях - они предсказуемы. Все это мы в начальной тартусской школе проходили: явные и скрытые цитаты, вторые планы, изощренный нюх на подтексты, при полном равнодушии к самому тексту. Это ведь такая специально обученная порода филологов, натасканных на чужое слово, как таможенная собака - на наркотики. И те, и другие - замечательно умные и чуткие профессионалы. Если только не путают героин с зубным порошком. От Левинтона, в сущности, вреда немного, так что пусть и дальше бдит на своем посту, мы только спасибо оловянному солдатику скажем, даже если он выбивает одно очко из ста.
Хуже другое. Придирки к цитатам стали универсальным поводом для сведения личных счетов. Исправление одного слова или знака препинания в чужом тексте дает корректору право не только наглядно продемонстрировать свое превосходство, но и высказать мнение об умственных способностях автора, его внешности, характере, возрасте, о родных и близких, национальности и сексуальных проблемах. Это как услышать в темной подворотне претензию от незнакомца: "Ты как на меня посмотрел, козел?" Даже отморозки, согласно уличному этикету, не начинают мордобой без обоснования причины, они, видимо, тоже чувствуют себя правдоискателями и учителями жизни.
Это - о содержании полемики, теперь о единстве содержания и формы. "Фу" бедный Слава издал после титанических усилий, пытаясь извлечь хоть какие жалкие останки смысла из-под увесистых оплеух двух петербургских интеллектуалов. Но смысл происходящего следует искать совершенно в другом месте, а не там, где полагают наивные москвичи и екатеринбуржцы. К литературе вдохновенная перебранка не имеет ни малейшего отношения, о читателе же в северной столице вообще давно все забыли. "Здесь все свои!!!" начертано на триумфальных воротах питерской словесности. Пишут друг для друга, никого не смущает, что "зоилки", расходящиеся тысячными тиражами, понятны в лучшем случае десятку посвященных.
Может быть, кто-то за пределами Петербурга считает, что работа критика - это прочитать книжку и понять, почему она тебе нравится или не нравится, стоит ли ее покупать, или гипотетическому читателю лучше на эти деньги пивка попить. К тому же, если критик как-то пытается аргументировать свои выводы и дает минимальную информацию о тексте, - то вообще может спать спокойно, совесть у него чиста.
Но из вашего окна, люди добрые, - площадь Красная видна, а также кремлевские звезды, лужковские мишки и прочие российские тотемы и обереги. А когда заснул в комнате с видом на Неву, то рискуешь проснуться утром, а у тебя за ночь руку отгрызли, ногу, или вообще - голову. Специально цитирую неточно, чтобы собак подразнить, да вроде я никогда и не стремилась свою ученость показать - по причине отсутствия оной. Честно признаюсь, что про руку-ногу, применительно к нравам литературоведческой среды, сказала Ахматова, а я только что вычитала это в # 41 "НЛО", вот и тащу с поверхности. Мне теперь терять нечего, этот мой "имейл московскому другу" - что-то вроде прощальной записки, в смысле - "...никого не винить".
На самом деле, конечно, есть смысл классифицировать критиков не по месту жительства, а по другому признаку. Для меня все сочинители давно разделяются на две большие категории: первые в процессе написания текста думают о предмете разговора, вторые - исключительно о своей персоне. Одним интересна литература, другие наслаждаются собственным остроумием, образованностью, талантом, гениальностью (вот эта риторическая фигура, вроде бы, и называется климаксом, - но это так, к слову пришлось). Просто вторая порода исследователей встречается почему-то в Питере чаще. Вячеслав Курицын, например, до сих пор простодушно радуется и удивляется, что можно пару дней проваляться на диване с книжкой, а потом получить за проделанную работу денежки. (Это я по его писаниям сужу, в приятельстве нас можете не подозревать). Признаться, до переезда в самый умышленный город на свете я тоже радовалась такой счастливой профессии, читала-писала в свое удовольствие. Но в Питере обломовский диван - редкость, здесь в интерьере чаще увидишь кушетку дедушки Фрейда.
Вот потому всякий разговор об изящной словесности у нас неминуемо сбивается на обсуждение застарелых комплексов, на возрастные проблемы мужской потенции и на прочие восхитительные предметы. В диалоге участвуют, как правило, не собственно критики, но литературные политики, кому литературная борьба (попросту говоря, - скандал, истерика, игрец и падучая) заведомо интереснее любой страницы любого текста. Только на скандале и хамстве зиждится их собственная популярность. До сих пор мне удавалось не посещать эти игрища, но на этот раз, похоже, не отмолчишься. Не след прятаться за чужими спинами, потому как и сама я любезный журнал - в числе прочих благодарных авторов - подставила.
Что же произошло? Вышло два номера "Новой русской книги", младенчик еще только-только головку начинал держать, как его объявили отморозком. Сначала Левинтон наехал на Золотоносова и тогда началась разборка авторитетов. .Морев и Курицын попробовали сделать разводку; Глеб как редактор защищает крышу - НРК, Слава призывает всех жить по понятиям.
Я включаюсь в передел территории тоже чисто конкретно - Топоров заказал меня Витковскому (последнему я приписала несуществующую цитату в мемуарах предпоследнего). Принесенных публичных извинений во втором нумере НРК показалось мало, начался шантаж издателя, угрозы членам моей семьи и совершенно запредельные оскорбления. Как понимаете, даже для криминальной столицы все это - уже полный беспредел.

НРК, конечно, появилась в нужное время и в нужном месте, но обстановочка сложилась задолго до рождения журнала. Все ритуальные танцы-пляски в Питере традиционно исполняются только "на лице автора" (как писал Николай Остолопов эпоху назад), или даже на лице его родных и близких, поэтому удары каблуками весьма чувствительны. Приведу пример из личного опыта. Угораздило меня написать иронический отзыв на книгу Самуила Лурье "Разговоры в пользу мертвых", - в ответ появилась разгромная рецензия С.Лурье на сборник эссе ... Кривулина. В ней рассказывается о том, как не нравится критику рожа на обложке. Теперь вот задела Виктора Топорова в "Новой русской книге" - Топоров, натурально, пишет для газеты "Смена" ... опять про Кривулина. Тридцать семь лет Кривулин нравился, но вдруг сошла благодать, озарило - не поэт он, а графоман. Как пелена с глаз спала. Донес благую весть до читателей, а те в недоумении: когда врал - сейчас, или все тридцать семь лет до этого? Ничего не ясно, кроме одного: ой, врет, Топоров; врал, врет и будет врать. Это уже вторая, третья, четвертая степень переноса, ни один сторонний наблюдатель многоходовку в обратную сторону не распутает: критик - произведение - писатель - жена писателя - рецензия жены писателя на книгу критика - сам обиженный критик. Кольцо замкнулось, но причинно-следственная связь понятна только жителям коммуналки.
Объясняю тем, кто до сих пор пребывает в растерянности: графоман не Кривулин, графоман - это я. Обидно же, черт возьми, что я - не человек, что ли, дискриминация какая-то. Пусть хоть американские феминистки вступятся. На литературном поле мужчины воюют с мужчинами, а меня просто шантажируют и науськивают нервных знакомцев. Журналу же грозят судом и каторгой за искажение цитаты. (Это сладкое слово - цитата!). Электронные цидульки составляются таким слогом, что коллективный труд Левинтона -Золотоносова по сравнению с ними - письмовник Курганова.
Я все думала, что же именно господа литературные политики имеют в виду, к кому они апеллируют, к какому суду, милиции, участковому, городовому? Оказывается, есть такая заветная книжечка - "Вавилонский талмуд", там все подобные судебные иски разбираются. Цитирую опять по памяти, так что со страху перевожу в косвенную речь. Если теленок (мол) учинил бодение в субботу, присчитывать ли (мол) это бодение к его четверговому и пятничному бодениям, или считать каждое бодение по-отдельности, так как субботнее (мол) бодение стоит дороже. А еще жалуются, что у нас законодательство по части защиты авторских прав несовершенное. Вот же - полный свод законов на все случаи литературной жизни. Что можно, чего нельзя, особенно в Санкт-Петербурге. Мне, например, инкриминируют сейчас бодение с отягчающими субботними обстоятельствами.

"Итак, дискуссия велась по двум направлениям: факты и хамство", - резюмирует В.Курицын. С хамством все более или менее понятно. Если бы изначально основным побудительным мотивом Г.Левинтона было бы исправление ошибок, а не желание нахамить и покрасоваться, то он бы написал ровно три фразы, одна из которых: "Уважаемая редакция!", где исправил две с половиной неточности, а имя М.Золотоносова в этом тексте вообще бы не фигурировало, - по объективным причинам. Тот же журнал НЛО, как и всякий другой уважающий себя журнал на последних страницах регулярно печатает подобные уточняющие реплики, - в разделе писем. Если же Г.Левинтон претендовал на жанр внутреннего отзыва, то претензия его несостоятельна (достаточно сравнить аналогичные материалы Е.Тоддеса в "НЗ").
О "фактах" говорить в таком случае трудно, что же касается ляпов и блох, то тут каждый может насобирать коробочку и с Левинтона, и с любого пишущего. Когда филолог чувствует в себе такое призвание, - из него может получиться неплохой редактор в научном издательстве, потому что там его амбиции быстро придут в соответствие со способностями. Я такой черновой литературной работы накушалась, сыта по горло. Если же объявить охотничий сезон, закричать "ату!" и всем практикующим литературоведам выдать лицензии, кончится тем, что журналы в разделе критики станут в целях безопасности печатать одну таблицу умножения, потому что грубых ошибок избежать можно, а от придирок и произвольного истолкования текста никто не застрахован.
Для Курицына все это - питерская экзотика, а мы, аборигены, за перманентными разборками уже света белого не видим. Поэтому давайте поговорим лучше о типологии, причинах и возможных следствиях, а не о случайных поводах. В литературной жизни культурной столицы, еще раз повторяю, кроме перекрестной ругани поверх голов читателей вообще мало что осталось, и вопрос о границах допустимого - острее ножа, приставленного к горлу. "Новая русская книга" изо всех сил пытается противостоять напору паралитературного говна, а мы раздумываем - топить журнал, или посмотреть с бережка, как барахтается? Самый активный автор первого номера, М.Золотоносов, всерьез обиделся и уже тоже "Вавилонский талмуд" изучает, кто следующий?
Редакция НРК, публикуя статью Г.Левинтона, видимо, решила не только продемонстрировать похвальную самокритичность, но и попыталась привлечь внимание к существующей проблеме: стиль действительно становится разболтанным. Другое дело, что гневный пафос и градус язвительных обличений явно превышают содержательную сторону (Г.Левинтон исправил мой ляп в цитате Пушкина, за что ему спасибо, объяснил всем, что такое "фолиант" и формат "ин кварто", - и все; остальное - домыслы и стилистические придирки).
Но проблема, которую поднимает журнал, действительно существует. Все мы малость опьянели от полученных свобод, особенно те из нас, кто в молодости посидел на голодном цензурном пайке. И Левинтон, раздувший абзац скромного корректорского текста до выморочной статьи, и свирепый Золотоносов, и, конечно, сама я тоже, со своим неопрятным цитированием. Когда полтора десятка лет выверяешь свои и чужие цитаты для словаря "Русские писатели", то потом в газетном фельетоне чувствуешь себя так, словно вериги сбросил. Не знаю, как мои коллеги и ровесники, но первое "перестроечное" время я сознательно по капле выдавливала из себя литературоведа и редактора, озабоченного главным образом тем, чтобы не перепутать: в каком случае в цитате точка ставится внутри кавычек, а когда - после оных.
Нельзя полжизни ходить по кругу, вращая мельничный жернов, а потом с развязанными глазами радостно поскакать по зеленому лугу: всех нас порою заносит. Многие дезертировали из ортодоксальной филологии в журналистику, и уходили вовсе не потому, что платить перестали (как предполагает М.Золотоносов в том же злополучном номере НРК). Скажу ему доверительно - и в "Энциклопедии" никогда не платили, и на критике, как он сам знает, не зажируешь. Просто наша смена вахту отстояла, захотелось косточки поразмять, вольным шагом прогуляться.
Жаль, что разговор по делу теперь вряд ли состоится, т.к. электронная переписка двух ученых соседей может надолго у всех отбить вкус к обсуждению вопроса о границах критики (к тому же, кажется, только в России традиционно разделяют критику и литературоведение). Может быть, главное их различие на сегодняшний день и состоит в том, что в литературоведении хамства меньше.

"Возможно ли хотя бы на таком пространстве поставить вопрос "кто прав-виноват" и как-то симулировать ответ?" - в отчаянии взывает к нам В.Курицын, пытаясь выклевать рациональное зерно в стогу гнилого словесного сена. А надо ли вообще клевать? Не воспользоваться ли универсальным советом Ивана Ивановича - Ивану Никифоровичу: "Берегитесь, не ступите сюда ногою, ибо здесь нехорошо". Вопрос "кто виноват" уже пошел по руслу "чей нос лучше", так что следующий этап - пух из перин. (Тьфу, зараза липучая! Перечитала всю полемику - запугали цитированием, и вот результат. Холодный пот прошиб, когда увидела, что вместо "фу" - "уф" Курицыну приписала. Выправила - и подхватила дурную болезнь от полемистов. Они отпускают взаимные шуточки по поводу этимологии фамилий, вот и я вслед за ними туда же. Курицын, дорогой, не обижайтесь, Бога ради! Эта сквозная образность - "клевать-зерно-пух", - чистая подсознанка. Оставляю в тексте только в качестве наглядного примера вляпывания туда, где нехорошо).
Единственно конструктивная формулировка - "что делать?". В русской литературе, помнится, в ответ несли какую-то ахинею, потому опять приходится побираться на Востоке, на этот раз - у китайцев. Пересказываю. Ученик: Если сзади море, слева и справа неприступные горы, впереди пропасть, - куда идти? Учитель: Иди, куда шел. Мой комментарий: Совсем не обязательно идти, куда послали.

Трамвайная перебранка без подпитки сама по себе стихает, и в определенном контексте нет смысла аргументировать свое решение надеть шляпу (вариант: очки). Мы же сами эту грязь развозим, а потом в ней и купаемся. Можно порассуждать, наверное, как называется содержимое зловонной ямы - дерьмо, помои, или питательный компост. А можно просто зажать нос и уйти подальше. Не трогать, не отвечать, не замечать, не тешить беса, не платить дань, не работать на дядю, не пахать чужое поле, не писать собственного извода "Четвертой прозы". Всем спасибо, все свободны.

P.S. Дописываю ночью после выборов, посмотрев "Итоги", где подрались Явлинский с Кириенко. Браво, ребятки, продолжаем в том же духе; мы вполне заслужили после десяти лет демократии финала с коммунистом и кэгэбешником.
26-27.03.2000. Петербург.

НОВАЯ РУССКАЯ КНИГА
СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА