|
Публикуемые фрагменты являются частью рукописей из архива Н. И. Борисова, найденного при разборе антресоли в коридоре бывшей коммунальной квартиры, расположенной в шестиэтажном доме (№15) по Хлебному переулку. Архив находился в двух фибровых чемоданах, перемотанных старым электрическим проводом.
Бухгалтер московского деревообрабатывающего комбината, сторож на мебельной фабрике - вот скромный послужной список человека, который почти всю свою сознательную жизнь вел дневник, был фотографом-любителем, оставил много выразительных зарисовок. Публикация охватывает двадцатилетний период жизни Борисова, начинающийся с первых послевоенных лет. Очевидно, это были годы наиболее стабильные и спокойные в жизни автора дневника. В дальнейшем адекватность жизненного восприятия Николая Ивановича полностью нарушается, и его рукопись теряет ясность. Дневник Борисова дается с сильными сокращениями. Публикация стала возможной при любезном согласии и финансовой поддержке И. № Лесина, предпринимателя, негоцианта, нынешнего владельца упомянутой квартиры.
1927. 14.10. Родился в Москве, проживает в коммуналке в Плотниковом переулке
1937. Арест дяди Жоры
1939. Расстрел дяди Жоры
1941. Эвакуация. Ургенч, Туркменская ССР
1943. Нукус, Кара - Калпакская ССР
1944. Гибель отца на фронте, переезд в Муром
1946. Возвращение в Москву, поступление в техникум, живет с матерью в бараке в Сокольниках
1947. Окончание техникума. Подсобный рабочий на деревообрабатывающей фабрике.
1949. Устраивается работать бухгалтером на деревообрабатывающий комбинат. 1951. Переезд с матерью в комнату в коммуналке в Хлебном переулке.
1953. Смерть матери.
1968. Увольнение с комбината.
1969. Работает сторожем на мебельной фабрике.
1976. Московская психиатрическая больница Матросская Тишина.
1982. Живет на инвалидную пенсию.
1989. 09. 01. Умер от инфаркта в Боткинской больнице, похоронен на Ваганьковском кладбище.
1947
12/06. 1947. Всю ночь не сомкнул глаз. Голова, словно кипящий чайник, который, переливаясь, пыхтит на плите. Тысячи пузырьков с легким шипением роятся под черепом, а пар создает такое давление, что того и гляди, - глаза вылезут из орбит. Только одно дает утешение - ветвь черемухи прохладная, темная, влажная в этом раскаленном аду протянулась из открытого настежь окна.
18/06. 1947. Ничего неохота делать. Снова ходил насчет работы, та же скотина в отделе кадров прошамкала что-то невразумительное. Полно контуженных и пьяных. Нашел резной подлокотник от кресла, вечером очистил его от грязи, оказалось красное дерево. Ночью снова не мог уснуть, вспоминал всю свою жизнь, дом в Плотниковом переулке и дядю Жору. У него была палка из красного дерева. "Дореволюционная", говорил он, любовно поглаживая тяжелый, фигурный набалдашник, на нем был вырезан чертик, обхвативший двумя руками длинное отполированное яйцо. По словам дяди, в яйце был заделан кусок свинца. "Если нужно, то полголовы снести можно" - мечтательно пояснял он предназначение искусно сработанной безделицы. Но чтобы пустить такое в дело, то об этом я никогда не слыхал, зато полированный конец палки часто использовался совсем для другого. Дядя Жора часто зазывал меня к себе, я любил сидеть в его маленькой полутемной комнате, расположенной в самом конце коридора. Мебели там было на целую квартиру, так как его несколько раз уплотняли, поэтому на письменном столе стоял еще один стол с бронзовыми грудастыми девами, приделанными к ножкам, на шкафу стояли стулья, словом двигаться в его комнате можно было боком, да и то с трудом, зато когда я добирался до глубокого плюшевого кресла, то с наслаждением располагался в его темно-красных недрах, дядя с удобством садился напротив и начинал рассказывать. Какой он был рассказчик! Особенно я любил историю мальчика Аладдина и волшебной лампы. Когда повествование доходило до места, когда Магрибинец захлопывал дверь в подземелье, и ужас буквально парализовывал меня, дядя близко наклонялся ко мне, так что поры его большого красноватого носа были отчетливо видны, сам он становился похожим на Магрибинца, а я от страха готов был лишиться сознания, в этот момент я чувствовал, как полированная рукоять трости осторожно раздвигает мне ноги и плотно примыкает к промежности, переполнявший меня ужас переходил в сладчайший спазм, все плыло перед глазами, и я проваливался в подземные сады, где среди драгоценных самоцветов покоилась волшебная лампа. Постепенно аладдинова лампа и тяжелый деревянный набалдашник слились в моем сознании в одно целое, я часто просил об исполнении желаний, прикасаясь рукой к лоснящейся поверхности красного дерева. Дядя охотно давал мне для этого палку, как это ни странно, желания исполнялись. Я хорошо запомнил ту душную августовскую ночь, хотя прошло уже десять лет, каждый ее миг сидит у меня в голове. Весь день накануне мне было не по себе, и вечером тревога так меня мучила, что я решился на крайний для себя поступок: я тихо пробрался в дядину комнату и стащил палку. Проснулся я глубокой ночью, кто-то громко колотил во входную дверь. В коридоре зажегся свет, загрохотали тяжелые шаги, народу было много, меня затрясло от страха. Мать в длинной ночной сорочке прокралась к двери и следила за происходящим в скважину, потом отпрянула, на цыпочках подошла к отцу и шепотом произнесла: "За Георгием Дмитриевичем пришли". Грубые громкие голоса и топот в коридоре не прекращались. На меня словно накатился чугунный каток, неведомая сила швырнула и понесла к краю воронки, где начиналось что-то другое, отличное от жизни. Я полуживой рукой нащупал под кроватью дядину трость, осторожно втянул ее и крепко зажал тяжелую рукоять между ног, другой рукой я поглаживал сверху полированную поверхность древесины. Постепенно шум в коридоре стал уноситься дальше и дальше, я шел по сверкающему подземному саду, по дорожке посыпанной бирюзовым песком.
12/07. 1947. Двоюродный брат отца, Василий Петрович помог устроиться мне на деревообрабатывающую фабрику. Расположена она недалеко, на территории ВСХВ, теперь новую выставку готовить собираются, работы там уйма.
27/07. 1947. С транспортом совсем плохо, каждый день всякая пакость происходит, и сегодня я встал пораньше и до фабрики пешком дошел. Уложился в час двадцать. Летним утром пройтись - одно удовольствие.
23/08. 1947. Вчера сильно покалечился. Накаркал себе. Трамваи ходят редко, и как идти на работу, то ждешь обычно не меньше 10-15 минут следующего. А пешком ходить не всегда время позволяет. Народу, конечно, в это время бывает прилично. Часто и до драки доходит. Я прицепился к подножке, когда там уж все было людьми облеплено. Держался еле-еле, а как стали подъезжать к мосту, какая-то сука меня по яйцам лягнула. Я, естественно, на мостовую со всего маху, спасибо на подъеме вожатый ход сбросил, да и машины рядом не, было. Сознания не потерял, но от боли выл благим матом. Меня мужики оттащили к тротуару, там провалялся не меньше часа, хорошо не зима. Лежу, постанываю, а никому дела нет. Наконец, бабка какая-то с дворником меня во двор оттащили, и бабка эта мне попить принесла и лекарство накапала, а то уже и мутиться в голове стало. Не прошло и трех часов, как отвезли меня в Русаковскую больницу. Там опять же народу - тьма, все забито, в приемном покое давка и скандал. Только после обеда меня хирург осмотрел. В общем, я худшего ожидал. Нога вывихнута и два ребра поломаны, не считая ушибов. Хирург, мужик хороший оказался, он мне еще сотрясение вписал, что бы полное сохранение зарплаты до двух недель получилось. И до дому на санитарной довезли отлично.
25/08. 1947. Вот лежу тут в постельке, мне мамаша еду носит превосходную, балует. Отпуск получился нечаянный. А с работы отчислить не имеют права, - у меня полный букет получился: и переломы, и в трезвом виде, и по дороге на работу, тут все чисто. Производственная травма.
2/09. 1947. Боль уже почти прошла, и передвигаюсь теперь почти свободно. Но сон снова нарушился, хотя сейчас полный отдых и все такое. Последней ночью много раз просыпался и подолгу не мог заснуть. Свет от уличного фонаря падает на стену против того места, где я лежу. Он проходит сквозь кисейную занавеску, которая все время шевелится от сквозняка. От этого световое пятно в темноте расплывается, как в тумане и слегка меняет форму. Когда мне не спится, я стараюсь неотрывно смотреть на него, и это иногда помогает снова заснуть. Но этой ночью сон не приходил, хотя я как мог пристально всматривался в это самое пятно. И постепенно мутновато-тусклый участок стены стал светлеть и вокруг него получилось целое сияние. Из самого центра этого света стали выплывать всякие фигуры, двигаться и даже говорить со мной. Я снова увидел дядю Жору, он был совсем рядом и говорил тихо и ласково, потом фигура его отодвинулась, он закрыл свое лицо длинноносой маской и постепенно растаял, а я заснул и крепко спал до утра.
1948
02/04. 1948. Ношина опять цепляется. Стоило мне поставить керосинку, как она вынесла опять этот огромный, вонючий бак с бельем и затопила плиту. Дайте хоть еды разогреть " - вежливо попросил я. "Ах ты ублюдок недоношенный" - взревела она, подбоченясь своими жирными, трясущимися ручищами - "Ах ты сука недоразвитая". "А это видела?" - спокойно сказал я, показывая из кармана деревянную култышку.
07/04. 1948. Уже апрель, а холод адский, руки мерзнут так, что в конторе приходится отогревать не менее получаса, чтобы начать работать. В помещении грязно и всегда сильно накурено, надо хотя бы нажаловаться пожарному инспектору, да толку что, все они повязаны одной ниткой. В эвакуации, в Ургенче все мечтал, - вот вернемся в Москву. Ну и вернулись, а живем в бараке, вокруг - одна пьянь и ворье. Правда, в Азии выспаться мне удалось - так по пальцам перечесть. Разместили нас в доме (одно название - дом) двери всегда настежь, приходил, кто хотел. Ложились все на полу на войлочных подстилках, уж не припомню - оставался ли в них войлок. Азиатов к ночи набиралось всегда прилично, спят они шумно - сопят и катаются так, что обычно оказывался я зажатым или в углу или между мужиками - какой уж тут сон. Меня душила бессильная злоба. Ночи там довольно холодные, а самое главное - всюду пыль толстым слоем, словно пудра, все вокруг покрывает, на крышах кибиток что-то вроде стогов. Поначалу я пробовал в такой стог ночью зарыться, но это оказались пропыленные колючки, так что я попыток спать вне помещения больше не делал и ночевал, словно в братской могиле. Твердые, смердящие туши давили со всех сторон и, в конце концов, стала выручать меня все та же резная рукоять дядиной палки - моя лампа Аладдина.
15/04. 1948. Дни, проводимые в конторе - пытка. В моей и без того тусклой жизни наказание непонятно за что. Все время лезут в голову азиатские воспоминания: один раз к нам в дом пришел невысокого роста человек, какой-то странноватый: что-то в нем было от мелкого зверька - бегающие глазки, золотистый пушок покрывал все его лицо и смахивал на шерсть. И хотя по здешним правилам любого, кто придет, сажали за общий стол, на него это не распространялось - еду он получал прямо у входной двери, причем в миске, на полу. Там он и ютился, не входя в основное помещение, ночуя прямо у порога. По прошествии нескольких дней стал проявлять он признаки беспокойства, припадал ухом к земле и подолгу слушал. У хозяйского сына я выяснил, что человечек этот - их дальний родственник, работает, если так можно выразиться, пастухом на пастбищах, где почти круглый год живет на равных условиях со скотом, за свою службу ничего кроме побоев не получая. Вот и на этот раз - кто-то у него там убежал и, страшась смертных побоев от старших братьев, пустился он в бега. Обладая звериным чутьем, он слышит приближение погони. И вправду через пару дней прибыли на осликах два дородных туркмена, в высоких бараньих шапках, со степенными лицами, неторопливо спешились, отведали угощенья, погостили день-другой, не обращая никакого внимания на предмет своего визита. И спокойно собравшись, отправились восвояси, как бы невзначай захватив с собой бедолагу. Мне было не по себе. К этому полузверьку-получеловеку я испытывал сочувствие, даже симпатию. На месте, где он спал возле дома, остались несколько маленьких, обкатанных, как морская галька деревянных кусочков, я бережно подобрал их и всегда носил при себе, они странно волновали меня и вместе с тем как-то успокаивали в беспросветном ужасе той жизни.
21/04. 1948. Средняя Азия... Нукус...Ургенч.... начало великой Каракумской пустыни... солончаки, свалки, мухи, тучами вьющиеся над каждым куском пищи, вода цвета кофе с молоком, пыль как пудра, толстым слоем покрывающая все вокруг; и унижение, унижение, унижение. Два года мучений, полуголодные, бездомные мы с матерью скитались по чужим углам, в 44ом нас догнала похоронка на отца, и, собрав последний силы, всеми правдами и неправдами добрались мы до ее двоюродной сестры в нищенский, разбойный Муром, и как ни холодно и голодно было нам в древнерусском городке, не было там азиатской злобы и подлости. Во всех наших мытарствах возил я с собой несколько старых фотографий да набалдашник от дяди Жориной палки. Когда пришлось нам ехать в эвакуацию и речи быть не могло чтобы взять с собой тяжелую, дорогую трость и тогда я отвинтил рукоять, которая, как оказалось, служила еще и пробкой для серебряной емкости граммов на 200, которая была вставлена в саму трость - отчего она была столь основательно тяжелой, свинец же, заделанный в рукоять, оказался дядиной выдумкой. Саму трость я запрятал под плинтус в нашей комнате в Плотниковом переулке перед отъездом поздней осенью 41го. Вернувшись в Москву, мы застали нашу коммуналку занятой другими людьми. Набалдашник был для меня самой дорогой вещью, я старался с ним никогда не расставаться. И все же случилось однажды, что он едва не погиб. Под Нукусом мы жили в маленьких теплушках, врытых в землю неподалеку от запасных путей. В августе 42го всех нас срочно послали разбирать участок железнодорожного полотна после аварии, в впопыхах я не успел взять с собой мое сокровище. Местная шпана в наше отсутствие подожгла жилье, и, вернувшись, мы застали обгорелые остовы теплушек, но так как место это было недалеко от вокзала, пожар пробовали затушить. Я в полном отчаянии стал искать и все же обнаружил обугленный узелок со своими вещами. Дрожащими руками я нащупал среди мокрых черных струпьев то, что искал. В некоторых местах дерево обгорело и обуглилось, но в целом рукоять сохранила свою форму. Я восстановил, как смог резьбу. Волокна и рисунок дерева подсказали лезвию инструмента новые линии. Яйцо поубавилось в объеме, и посредине пришлось вырезать обгорелую часть, так что оно стало напоминать головку члена. Что же касается чертика, то он пострадал значительно. Пришлось порядком повозиться, когда я добрался до неповрежденного слоя дерева, то его очертания фактически исчезли, мой перочинный ножик все время выстругивал какого то долгоносика, в конце концов, на месте лукавого чертика у меня получился веселенький Буратино. Вначале я не мог понять, как я смог успешно справиться с такой искусной резьбой, ведь особых способностей по этой части у меня никогда не было. Поразмыслив, я пришел к заключению, что не иначе как сам дядя Жора вел моей рукой и тем самым внес коррективы в очертания своей вещи. Ведь он давно уже из загробного мира (расстрелян он был в 39ом, через 2 года после ареста) подавал мне всевозможные знаки и делал заманчивые предложения. Год спустя я завершил его замысел тем, что навинтил на резьбу рукояти короткий, но тяжелый металлический стержень, тем самым превратив свой любимый предмет в надежное оружие.
1949
03/01. 1949. Никак не могу отойти от проклятой попойки, голову ломит, во рту противно, весь как будто измазан в блевотине. Пришлось пить с этими скотами. Новый год - на черта он мне сдался. Я вообще ненавижу людей. И денег кучу ухлопал, главное, на что - баб этих бесстыжих - глаза бы мои не видели.
20/01. 1949. Угнетенность усиливается. Вступил в область осторожности. Меня донимает страх - не за что ухватиться ни в прошлом, ни в настоящем. Выдержка - вот что необходимо в жизни, слишком часто подкашиваются колени, тошнота подступает к горлу. Осторожность как болезнь, я бы и из дому не выходил, не разговаривал бы ни с кем, да это, видно, бесполезно. Задумал укреплять свою комнату, для этого собираю доски и ночью незаметно их заношу. Соседи, суки, следят во всю, но пока никто ничего не заметил.
14/02. 1949. Сегодня вечером в метро и на улице по дороге домой несколько раз чувствовал, что у меня захватывает дух и слабеют ноги и все мышцы. На какое то мгновение проваливался в неизвестность. Было полное ощущение, что могу взмыть и полететь над головами людей, и только боязнь обратить на себя общее внимание удерживала от полета. Когда доплелся до барака и шел по коридору, то каждая встречная блядь с издевкой смотрела мне в лицо, а то и старались оскорбить. Дома повалился в пальто на кровать и долго не мог придти в себя. Мамочка утешала меня. Может мне покончить с собой?
18/02. 1949. На службе снова, после длительного перерыва (3-4 года) испытывал странные зрительные явления. С утра болела голова, чувствовал себя утомленным и слабым. На столе, где я сижу, света недостаточно, и мне постоянно приходиться напрягать глаза. Перед обеденным перерывом мне стало казаться, что что-то не то: как будто все по-другому, а в чем разница понять невозможно. Как-то ярче все, четче, вроде смотрю на схему на стене, и как муха, к ней подлетаю - вижу только ее и словно в лупу - каждую соринку отчетливо, как на ладони. Долго смотрел на дубовую фанеровку шкафа, было так интересно, словно с ней вел задушевный разговор. "Ты что, обалдел?" - окликнул меня Никифоров.
03/03. 1949. Ношина и Коляша устроили скандал, орали, что я ворую доски, что они скажут куда надо и нас с мамочкой выселят. Я кричал тоже, они стали ломиться из коридора в нашу комнату, и тогда что-то щелкнуло у меня в голове, помню только, как на меня наехала красная морда Коляши, его седые сальные патлы в каком-то тумане приблизились почти вплотную ко мне и стали плавно проваливаться вниз. Грязный подол ношинской ситцевой юбки проплыл перед глазами и ее огромная нога со вздутыми фиолетовыми венами, обутая в рваный шлепанец, на мгновение застыла, как будто она была отделена от остального мира, потом я ничего не помню. Я очнулся у себя на кровати, настольная лампа тускло горела своим уютным зеленым светом. Мамочка сидела рядом и тихо, как в далеком детстве, гладила меня по голове.
06/03. 1949. Третий день на бюллетени, какое блаженство не ходить на проклятую службу, лежать здесь в тепле и уюте. Мамочка говорит - Ношина тише травы, вежливая стала, а Коляша из комнаты не выходит. Я его так тогда придушил в коридоре, что еле-еле оторвали. "Он у вас припадочный, его лечить надо"-говорит Ношина, но наглость ее, как рукой смело. Мамочка рассказывает, что сама до смерти перепугалась, когда я прыгнул на Коляшу, повалил и так горло ему стиснул, что он захрипел и ногами об пол стал сучить, а мужик он тяжелый, килограмм под 100 будет.
17/06. 1949. Решил не только укрепить комнату крепкими деревянными брусами, но и придумал специальный засов-кувалду, на крайний случай. Теперь думаю договориться на фабрике, чтобы все дерево было с накладными, и никто бы не смог что-то сказать. На складе можно и пилить по размеру, чтобы возить в транспорте по одной доске.
1950
20/09. 1950. Сегодня утром, когда я выходил из метро, и косые тени вперемежку с желтыми полосами солнца бежали по толпе людей, спешивших на работу, мне с особенной ясностью показалось, как велик и прекрасен мир деревьев и как быстротечна и ничтожна эта толпа. Огромные тополя стояли, переливаясь всеми оттенками золота в холодном утреннем воздухе, а люди внизу съежившись, толкались, спешили, пропитанные спертым воздухом подземелья и своими собственными маленькими, гадкими запахами.
29/09. 1950. До чего же я люблю бывать в центре! Недавно после ремонта снова открыли "Консервы" у Никитских, я там всегда пью томатный сок. Прилавки и витрины - великолепные, высокие, резные из темного ореха. Любуюсь большим живописным панно. Во всю стену изображен стол под открытым небом, посредине стоят корзины и лукошки, полные большими, спелыми ягодами, по бокам стоят два сосуда. В центре стола девочка пьет из граненого стакана вишневый сок, она улыбается и глаза у нее смеются. За ее спиной аллея кипарисов и фруктовых деревьев. И в самой дали идет дядя Жора, он тоже смеется, я жду, когда он подойдет ко мне, и мы выйдем из магазина на залитую солнцем улицу. И мы, так же как до войны, будем гулять по переулкам, выйдем на бульвары и он, слегка прихрамывая, опираясь на свою красивую трость, будет рассказывать о старых домах, деревьях на бульварах, какие они умные, добрые и как с ними нужно дружить.
02/10. 1950. Тоска, какая тоска, уже три дня. Еле-еле отсиживаю на службе, плетусь домой и там в моем укрытии тоже нету спасения от этой постоянной тоски, которая, как зубная боль сводит меня с ума. Ночью я обкладываю голову самыми любимыми дощечками и это кое-как помогает, но сна почти нет.
04/10. 1950. Сегодня было производственное совещание в кабинете директора, народу было много, кабинет большой, довольно плохо освещенный. Я еле хожу, но виду не показываю, потому что каждая сволочь за мной следит. Начальники цехов занудно и тупо бубнили о своих показателях, от этого мне голову совсем свело, вдруг, как будто из-под земли, разрядом тока, вошла в меня какая-то волна, и я почувствовал, как все мое тело превращается в гнилую труху. Я с поразительной ясностью ощутил, как мой позвоночник покрывается безобразными наростами и его сочленения бурые, испещренные мелкими дырочками с глухим стуком распадаются, увлекая за собой остатки ребер, а все туловище в виде желто- коричневой пыли, вытекает через отверстия костюма. Страх захлестнул меня, нужно было крикнуть, заорать, что было силы, чтобы остановить этот кошмар. В этой полутемной комнате, полной серьезных, мрачных людей творилось что- то непотребное. Я стиснул зубы и собрал все остатки своей воли. Я заставил себя представить что-то противоположное этому - огромные, зеленые кроны деревьев, каждый листик которых шевелился от легкого ветра, и молитвенно обратился к ним. Я не помню моих сбивчивых слов, не помню, сколько времени длилась мое моление. Но ужас отступил, я снова сидел среди своих сослуживцев в казенной, выкрашенной зеленой масляной краской комнате. Соседи мои подумали, что я задремал, и сочувственно отнеслись к этому. "Не спи, Борисов - заметят", тихонько толкнув меня, произнес Эпов.
06/10. 1950. Мне стало полегче. Но никак не могу забыть того, что со мной творилось в директорском кабинете. Ведь в любой момент такое снова может случиться. Ясно - мне было плохо, может быть, я мог бы умереть, ну и нашли бы там, как говорится после вскрытия, что умер от приступа печени, или, допустим, от рака. Это по человеческим понятиям, а я же живу по-другому... Что там внутри происходит, как это все понять? Теперь ясно: от чего-то могу превратиться в труху, в гниль в любую минуту. Значит, на самом деле, сделан-то я весь из одного дерева, а для других - так, человек, как ни в чем не бывало. И помогли ведь мне опять деревья. Значит, плохо я знаю их законы. Кого-то там рассердил, сделал не то. Мне учиться нужно, молиться каждый день, а не тогда, когда совсем плохо.
11/12. 1950. На основе специальных наблюдений, предпринятых мною в последнее время, я полностью убедился в том, что внутреннее мое строение совершенно иное, чем у остальных людей. Прежде всего, все пространство моей черепной коробки занимает особое дерево, ветви которого произрастают в остальные области моей головы, т. е. в глаза, уши, носовую полость, небо и т. д. Эти ветви корректируют мои органы чувств, настраивая их особым образом. Что придает мне дополнительную по отношению к другим людям чувствительность. Короче говоря, мой глаз видит больше, ухо слышит лучше, нос работает тоньше, а гортань воспринимает глубже, чем у многих, многих других. От этого у меня часто возникает, так сказать, перегрев мозга, я быстро утомляюсь и часто болею. Кроме того, мое внутреннее дерево воспринимает волны пространства, которые незаметны даже мне. Они действуют на него самым пагубным образом, вызывая частичный, а в иных случаях даже полный распад этой сокровенной части моего организма. Дерево восстановимо сверхусилием воли, если, конечно, не слишком поздно. По моим подсчетам восстановление биораспада ограничено временным отрезком не превышающим трех с половиной минутам. Этот процесс я назвал "Эффектом директорского кабинета".
1951
12/05. 1951. Переехали из проклятого барака. Еще немного, и либо я Коляшу бы пришил, либо нас бы с мамочкой отравили. Жить совершенно стало невозможно. А теперь в Хлебном переулке получили - места любимые, все по детству знакомые. Комната - большая, светлая, соседей всего еще три семьи. Четвертый этаж, окна во двор. Чего еще пожелать?
14/05. 1951. Мы все с мамочкой не нарадуемся, как мы теперь жить будем, столько перенесли и дождались все- таки. В комнате у нас два больших окна, очень светло. А на стороне где дверь - глубокий тамбур, метров 6 будет. Тут я сделаю себе кабинет. Уже тут я все себе деревом обошью. И молиться буду - все они помогают.
05/08. 1951. На работе, слава богу, все спокойно. Я стараюсь со всеми ладить, чтобы ни у кого не вызывать подозрения. Ведь я-то совсем другой, а никто и не подозревает.
12/08. 1951. Моя жизнь состоит из тайн. Не было бы их - мне жизни не было бы. Это для меня как постройки, укрепления. Часто мне становится невыносимо в этих укреплениях. А люди бессильны мне помочь. Я не умею разговаривать с людьми. Мои постройки уходят глубоко под землю, к корням и основаниям, которые я сам своим умом не всегда могу понять. Все это ненавистно людям. Тайны порождают тайны, и из одной глубины рождается другая. Размножение идет бесшумно, но и безостановочно. Прервать его невозможно. Бывают состояния, когда моя голова готова взорваться, мне хочется все разрушить, броситься к первому встречному, рассказать ему все. Но из этого ничего не выйдет.
24/08. 1951. Второй раз за ближайшее время мне снится пропасть. Что бы это могло значить? Первый раз неделю назад я видел, будто бы мы с моим двоюродным братом играем на крыше гигантского здания. Он подпрыгивает и, проскользнув в щель между карнизом и заградительной сеткой, неожиданно легко летит вниз. Я в ужасе подползаю к краю и гляжу, как он несется к мостовой, где снуют крохотные машины и точечки людей. Вчера же ночью мне снилось будто бы я пробираюсь в горах над бездной по выступам скалы. Выступы эти похожи на древесные грибы - каменные гребешки, прилепленные к отвесной скале. Я довольно рискованно перепрыгиваю с одного на другой, потом сажусь передохнуть. Сидя на одном выступе, я ногой крепко упираюсь в другой. В это время с того гребня, в который уперта моя нога, соскакивает довольно большая известковая пластина. Летит вниз она очень долго. Я успеваю сосчитать до 30, а белая плашечка все висит и висит внизу, в прозрачном, кристально чистом горном воздухе. И как удар хлыста, мною овладевает ужас.
10/10. 1951. Кабинет мой почти готов, все получилось отлично! Теперь каждый день на комбинате я захожу в стругальный цех, там завел я знакомство с одним забулдыгой, фамилия его Миркин. Я стараюсь отобрать материал себе для икон. Ему я говорю, что дерево мне нужно для кухонных досок для матери, оттого так капризничаю. Мне нужно подобрать шесть пород, с определенным рисунком. На комбинат поступает в основном сосна и ель, меньше - береза, она твердая и сложна в обработке, осины, тополя мало, и рисунок, какой мне надо, подобрать очень трудно. Склеиваю из маленьких, высушенных дощечек иконные доски дома, на рыбьем клею.
12/10. 1951. Две иконы уже стоят у меня. Внешне они почти не отличаются от защитной обшивки кабинета. И если, кто чужой их увидит, он никогда не поймет, что это иконы. Вечером я каждой молюсь по 15 минут. А всего их будет 6 штук, итого моя вечерняя молитва должна длиться полтора часа.
1952
03/01. 1952. В этом году с новогодней встречей все нормально. Никаких гостей, никакого расстройства. Молился полтора часа, потом в 12 выпили мы с мамочкой по стакану "три семерки" и со спокойной душой легли спать. Утром я за работу, надо закончить кабинет наконец-то. Весь материал давно принес, а доделать руки не доставали: очень уставал на работе, да всю осень мучили постоянные головные боли. Иконы стоят, а кабинет все еще нараспашку.
07/01. 1952. Когда молюсь, то весь преображаюсь. Переходя от одной иконы к другой, как-то возвышаюсь, на кленовой доске голова освобождается от всего лишнего, а на осиновой эрекция полная, орган - деревянный, в мыслях я весь в шумящей зеленой кроне, высоко над землей, среди брызг солнца. Из своего маленького кабинета попадаю в необъятный световой простор, это и есть достижение высшего блаженства.
12/01. 1952. Этой ночью молился три раза и достиг вершин блаженства.
26/01. 1952. Здесь, на новой квартире с соседями все нормально, за исключением семьи Петровых. Эти смотрят косо, норовят в нашу комнату сунуться, я уже отшил пару раз. Может, они насчет кабинета, что-то почуяли. Надо дополнительно укрепить все стены. И мечтаю я все же навесить кувалду над дверью, тогда на блоке можно будет на кого угодно спустить, и делу конец. Молитвы не пропустил ни разу.
11/02. 1952. Даже в кабинете при молитве не могу добиться полной изоляции, я просмотрел все стыки между досками, и кое-где, действительно, нашел небольшие зазоры: древесина рассыхается. Но и после этого, словно кто-то наблюдает за мной. Не делать же мне второй обшивки. Мамочка захворала.
15/02. 1952. Голова болит уже третий день, иногда нестерпимо. Обхватит обруч, словно серпом полоснут. Мамочке все хуже. Врач ничего не находит, водил ее в поликлинику, делали ей разные обследования. Ничего.
21/02. 1952. Мамочка перестала вставать. Врачи проклятые. Морозы стоят на редкость. И у нас в комнате холод. Купил рефлектор. Теперь вечером она часто просит меня посидеть с ней. Я не зажигаю лампы, и мы подолгу сидим в сумерках, только красный рожок рефлектора светится во тьме комнаты. Мне кажется, она иногда хочет сказать что-то очень важное, но когда я наклоняюсь к ней, я вижу ее глаза, тускло поблескивающие в темноте, и сухие губы, которые как будто что -то силятся произнести, но она никогда не говорит ни слова. Почти ничего не ест.
25/02. 1952. Мамочка все так же, я спрашиваю у своих икон, звал дядю Жору. Как будто все сговорились - ни слова. В поликлинике одно хамство. Участковый врач мне сказала: "Вы, что не понимаете, что ваша мамаша в безнадежном состоянии?" А я как на нее заору: "Где же вы раньше были?" Она меня из кабинета вытолкала, и как зарычит: 'Ты сам скоро, где надо будешь!" Я пришел домой, а мамочка все смотрит на меня и молчит. Что мне делать?
27/02. 1952. Все так же. И мне еще ходить на эту проклятую службу.
05/03. 1952. Мамочка умерла в пять утра. Я проснулся от легкого шума от ее постели. Вскочил и подбежал к ней. Она присела на кровати и хрипло позвала: "Коля", потом откинулась на подушку, дрожь прошла по ее телу, и она замерла. Навсегда.
09/03. 1952. От работы дали мне грузовик. Мы с шофером спустили по лестнице гроб, помогал сосед Борис и еще один мужик со двора. Пришла одна тетя Наташа. Мороз был градусов за двадцать. Я был как во сне. Отвезли в крематорий. В холодном, противном зале стояли вдвоем. Не стало моей мамочки.
17/03. 1952. Сам не свой. И плакать не могу. Хожу как будто сонный. Стал опять молиться, помогает.
24/09. 1952. Мамочка уже два раза приходила ко мне. Она меня подбадривает в том, что нужно обязательно укрепить всю комнату. Она мне открыла, что Петровы облучают меня, и от этого у меня головные боли. Я даже могу умереть, а она этого не хочет. "Коля, ты мне живой теперь нужен" - сказала последний раз. Советует чаще молиться. Да я и так каждый день этим занимаюсь. Говорит, что видит там дядю Жору, но как-то странно.
1953
 02/01. 1953. Первый раз новый год один, без мамочки. Последние 15 лет за небольшим исключением это время мы проводили вдвоем. Встречи с отцом я уже плохо помню: у нас бывали гости, кто-то напивался, а я этого не люблю. Отец погиб, а мы в эвакуации в Азии мытарились по чужим углам, в нищете и унижении. Но мы были вдвоем. А теперь комната пуста, ее кровать стоит застеленной, мне в полутьме хочется разглядеть на ней мамочку, но там никого нет. В эту новогоднюю ночь я не мог молиться, прошагал по комнате часов до двух, потом рыдания подступили к горлу, я бился головой об пол, выл, звал ее. Уснул только под утро, и сегодня весь день сижу и не могу ничего делать.
17/01. 1953. Сделал тамбур после двери, так что если кто-нибудь и войдет в комнату, то окажется перед второй дверью, я же смогу разглядеть его через специальные щели, и если он мне не понравится, вытолкать вон, а в случае чего оглоушить кувалдой, которая закреплена на блоке сверху. Все эти действия я могу производить с помощью системы шнуров, которые идут с пульта управления от моего стола. Это была большая работа, пришлось попотеть, да и головой поработал я неплохо. Зато теперь могу, как говорится, спать спокойно.
14/02. 1953. Снова головные боли. Я думаю, помимо молитвы нужно особое внимание уделять дыханию, это основа основ. Как раз во время молитвы дыхание должно быть глубоким и ровным. Когда все силы организма пущены на полный ход, как у паровоза, правильное дыхание предохраняет его от разрушения. Так как мое тайное знание говорит о том, что я состою из дерева, то и дыхание должно быть соответственным. Ведь деревья дышат очень медленно. Я достигну совершенства, когда смогу задерживать дыхание на целый месяц, но это станет возможным, когда я выйду на пенсию.
22/02. 1953. Чтобы совершенствовать свое дыхание, я придумал специальный пресс. Он будет состоять из массивного деревянного ложа, из которого выпущены 48 затупленных деревянных шипов. Ложе устанавливается прямо на полу. Над ложем, на шарнирах расположена плита из дерева, соответствующих размеров. Из нее выпущено 64 таких же шипа. Когда я ложусь, то шипы плавно входят в мое тело со стороны спины, после этого, правой рукой я нажимаю на рычаг, который приводит в движение плиту, опуская ее на меня сверху, причем вес плиты должен соответствовать моему весу, т. е. около 70 кг. Идея состоит в том, что дерево, войдя в мое тело со всех сторон, и, создавая давление пропорциональное моим физическим данным, будет выдавливать из меня лишний воздух и способствовать потреблению кислорода в минимальных количествах. Регулярное пользование этим механизмом приведет к приспособлению моей дыхательной системы к уровню потребления кислорода деревьями и крупными кустарниками.
05/03. 1953. Сегодня год со дня смерти мамочки. И сегодня умер Сталин. А мне лично грустно и тоскливо только из-за мамочки. Вчера молился до трех ночи. Обратил внимание, что в конце стала выделяться розовая сперма. Когда внимательно рассмотрел, то обнаружил в ней маленькие кровяные сгустки. Задумался над этим явлением и пришел к следующим выводам-вариантам: 1 - может быть, молился слишком усердно и без соблюдения дыхания, "паровоз не выдержал". 2 - в память о мамочке нутро мое кровоточит. 3 - при молитвах надо упорядочить семяизвержение и направлять его в деревянное лоно, в противном случае, это может привести к моему заболеванию.
15/05. 1953. Дошел до такой ненависти и отвращения ко всем соседям, что готовлю еду только ночью, когда никого нет на кухне, видеть никого не могу, От этого стал не высыпаться, и на работе очень плохо себя чувствую. Поскорее бы отпуск.
23/05. 1953. Насчет отпуска в этом году глухо. Конечно, таким как я вообще ничего не положено. Вчера вечером задержался и вышел из метро уже в сумерках, на Воровского, почувствовал, что за мной кто-то идет. Пошел быстрее, а когда вошел в наш двор, то сразу же меня крепко схватили за обе руки. "Деньжат одолжишь, браток?" - промурлыкало сзади. Обдало винным перегаром. Вокруг - никого. Я так заорал, что казалось, - стекла вылетят. Железное объятие сразу же разомкнулось, торопливые шаги заспешили прочь. Весь трясущийся, с трудом я доковылял до своей двери.
04/11. 1953. Все же съездил по путевке в Пятигорск. В комнате четыре человека, черт бы их взял, одни колхозники. Зато погода для ноября была приличная. Но теперь-то я знаю, как дела такие делаются, Мария Ивановна, ебаная.
1954
18/02. 1954. Иней такой выпал - все деревья на бульваре покрыты толстым слоем снега. Каждая веточка запорошена, красота немыслимая. Даже то хамство, которое я вокруг терплю, сегодня не так докучает мне. Задумал лобзиком вырезать из толстой фанеры разные узоры и украсить ими иконы в кабинете.
09/04. 1954. Меня вызывал директор комбината по поводу начислений депозитов. Вопрос пустяковый, однако он так цеплялся по всякой ерунде, и так буравил меня своими маленькими, свинскими глазками, что я заподозрил недоброе, видно кто-то настучал. Нужно быть настороже. Вечером во дворе какая-то баба стала грозить мне кулаком, несколько мужиков, стоящих поодаль, пристально смотрели на меня. Что это все значит?
05/06. 1954. Что я им всем сделал? Чего от меня хотят? Подсматривают, доносят, угрожают. Уехать бы куда-нибудь. Суются не в свое дело. Ну я вам всем покажу, бляди проклятые. Я тоже оборону держать могу. Еще запомнят Николая Ивановича Борисова.
26/06. 1954. С удовольствием закатил хорошую затрещину соседскому мальчишке, который прилип к моей замочной скважине. Он с ревом побежал к себе в комнату, откуда сразу же выскочил разъяренный отец, здоровенный детина - дядя Шура. Я тут же заперся у себя и привел в готовность всю свою систему защиты: накинул щеколду на дверь тамбура, проверил ударную кувалду и занял место у пульта управления. Дверь буквально ходила ходуном от ударов этого кретина. "Выходи, гад!" - орал он нечеловеческим голосом. Нервы мои были на пределе, и только усердное занятие молитвой сохранило мне самообладание.
11/08. 1954. Набалдашник от трости дяди Жоры, как главный предмет моей жизни, я установил над шестью иконами в кабинете. К нему я, обычно, обращаюсь после окончания всех молитв. Кроме того, у меня вошло в привычку перед началом крепко перетягивать все свое тело кожаными ремнями. Это обеспечивает при соблюдении правильного дыхания, необходимый приток кровообращения, что очень важно. Теперь часто по мере молитвы, я перемещаю набалдашник к своему центру, засовывая его то под один, то под другой ремешок. Причем, вырезанное на нем изображение в виде Буратино, обхватившего головку члена, обязательно должно быть обращено в сторону семяизвержения. В момент просветления, я понял "загадку Буратино". Когда-то он буквально вылез из рукояти трости, как в руках папы Карло вылез из полена. И мне долго было непонятно, как все это получилось. Когда дядя Жора приходил ко мне, он говорил об этом как-то невнятно, видимо, желая, чтобы я дошел своим умом. И я понял, наконец, что Буратино это и есть я сам. Ведь что я состою из одного дерева, мне стало ясно давно.
Но как, конкретно? На иконах же нет ничего - одно дерево, а когда я молюсь, то все понимаю. Буратино - единственное изображение. И это знак для меня наиважнейший. Знак номер один. Это моя самая важная тайна.
19/09. 1954. Очень хочу опять в отпуск на юг податься, там с кипарисами у меня шуры-муры хорошо получаются. И фотографии люблю я рассматривать общие.
1955
05/06. 1955. Зачем мне теперь эти окна? Свет только слепит меня. Я их досками бы зашил, да боюсь, настучит кто-нибудь. Свет изнутри должен идти. Солнце внутри нас, а снаружи - только помеха - суета одна. Я теперь ночью себя лучше чувствовать стал. Молитвами довожу себя до полного озарения. Как в песне поется: "Ночь полная огня".
07/08. 1955. Дни и ночи полные тревоги. Иконы предупреждают меня. Обычно, когда опасности нет, они стоят на полке, в два ряда, а последнее время я их постоянно нахожу в различных положениях - сигналы, приближающейся беды. Мои думы, обращенные к тайне жизни. Мои думы, обращенные к собственной несчастливой судьбе. Все это топтание на одном месте, обходы вокруг того, чего я и сам не могу как следует понять. Но это, наверное, и есть главное. Дни и ночи, томления, обиды на всех, желание отомстить. Все уходит, остаются секунды, которые бегут, словно муравьи по стволу прекрасного, высокого дерева.
06/10. 1955. Октябрь, бабье лето, какие дни стоят. После работы я, всю неделю, выхожу на Кропоткинской, поднимаюсь по Рылеева и дальше до наступления темноты брожу по переулкам, и так медленно прохожу Арбат, и обычно по Серебрянному, мимо Собачей площадки подхожу к себе, каждый раз немного меняя маршрут. Когда выхожу из переулков к улице, кажется, что из леса вышел к полноводной реке: огоньки горят, шум, движение. Бульвары давно уже все желтые. Во дворах еще встречаются тополя с зеленой листвой, но в основном все тоже желтое, оранжевое. Воздух наполнен осенним особым запахом. Сейчас вижу все как-то по-другому, особенно, когда темнеет. Люблю подойти к окнам и долго смотреть, что там творится. В кино ходить не надо. Как будто я все знаю про этих незнакомых людей, которые за стеклом копошатся. С улицы не слышно ни кухонной вони, ни бранных слов. Все они как золотые рыбки в аквариуме. Плавают в полутьме какой-то, среди своих абажуров и фикусов. Стою, стою так на пустой улице, пока голова совсем кругом не пойдет. Прислонюсь к дереву и как будто вхожу в него, тогда в ветвях могу к каждому окну прильнуть, рассмотреть все подробно. На днях забрел в какой-то двор, там липа стояла. Очень старая, кора влажная, холодная, я стал ее гладить, шепотом с ней говорю. Застлало глаза серой мглой, двор уже далеко внизу, а вокруг меня темные листья волнуются, шелестят, и много птиц. Маленькие птички такие снуют вокруг, и легкий щебет, как серебристые нити вокруг ветвей протянулись. Сколько так продолжалось, сказать невозможно, но когда очнулся, то стою я, посреди чужого двора, а вокруг дети носятся, в казаки-разбойники играют, смеются, переговариваются в темноте.
1956
21/07. 1956. В комбинате - открытое партсобрание. Оказывается Сталин, обо всем знал и про посадки, и про расстрелы. Что прошлое ворошить? Людей то не вернешь. Мне лично он хорошего ничего не сделал. Я его не больше ненавижу, чем этого мордоворота, Шуру. А дядя Жора про Сталина и про расстрел свой никогда не говорит, надо у него спросить.
01/ 08. 1956. В месткоме обещали мне Крым в этом году. Ура! Все-таки с соседями надо дружить. Если заболею, то и хлеба никто не принесет.
15/09. 1956. Стал вырезать из липы маску Буратино, чтобы на себя надевать. Примерил - мала оказалась. Никакого удовольствия не испытываю, очень твердая и тяжелая. Не то что ожидал. Ведь думал: одену, - прирастет. Плохо она на мне держится. На самом деле отвлекает от молитвы.
18/09. 1956. Неспокойно как-то. Подглядывают за мной. Сил нет заняться как следует, все щели забить. Надо гулять ходить перед сном. И на улице неуютно. Защиту придумать и в транспорте: может темные очки купить, чтобы в глаза каждая сволочь не заглядывала.
29/09. 1956. Вся беда у людей от металла. Как железо открыли, так человечеству - крышка. Ведь все войны, убийства от этого. Отвернулись от солнца совсем. А я от дерева оздоровляюсь. Ведь я тайну жизни открыл, хотя образования высшего не имею. Дыхание могу задерживать практически неограниченно долго. От этого у меня сперма имеет лечебное значение. Я научную работу могу написать. Но кому это у нас в стране нужно! Сталин сколько людей загубил. Ученых гениальных. Может, все это кто-то до меня открыл, а его расстреляли или в концлагере сгноили.
14/10. 1956. Все же сделал я маску, но из папье-маше, а нос по всей длине липовым оставил. Ведь нос - самое главное, и он, естественно, натуральный. Теперь она сидит на мне отлично. Примыкает плотно, без зазора. В ней я чувствую себя превосходно. Главное, исчезло подозрение, что за мной кто-то подглядывает, что я голый и беззащитный. Сегодня у меня день рождения. Я любимого купил - три семерки. Ну, пожрать, естественно, не экономил, взял шпроты, колбасы и все такое. Двери - на двойной засов. Стол накрыл, рядом с собой пульт управления поставил. Одел маску, выпил. Отдохнул, как говорится, телом и душой. Ни разу ночью не проснулся.
21/10. 1956. Собрал все мамочкины фотографии в одном месте. Не так уж много у меня получилось. Но вот что обидно: на многих она не одна, а люди рядом меня рассматривают и часто имеют нахальный вид, даже всячески издеваются и строят наглые рожи, я такого терпеть не намерен. Вообще-то с фотографий все норовят убежать. Как приструнить их?
07/11. 1956. Молюсь теперь всегда в маске. Она сохраняет намного больше энергии. И тревога исчезла, что кто-то за мной наблюдает. На душе радостно и спокойно. Мой аппарат для дыхания не смог выполнить по разным причинам: склеить такие массивные блоки можно только с помощью фабричного пресса, привозить же готовый блок ко мне, ясно, что невозможно. Такое количество высушенной и однородней древесины мне сейчас просто не по карману. Буду разрабатывать еще один вариант.
13/11.1956. Сегодня на лестнице нашего дома двое неизвестных приставали ко мне, еле спасся. Я отобрал две мамочкины фотографии, где она одна и прикрепил на стене возле ее постели. Теперь я часто сажусь и пристально начинаю смотреть на одну из них, через три-четыре минуты я уже могу с ней общаться. Иногда, когда разговор затягивается надолго, и она устает, а мне хочется еще продолжить беседу, я останавливаю взгляд на другом фото и могу продолжать, не боясь ее утомить.
1957
07/04. 1957. Работа, работа, а зачем все это? Бесполезно. Один-одинешенек остался. Вот пьянь вокруг - у них хоть радость есть - бутылка, а у меня ничего в жизни нет, никакого интереса. Нет, Коля, не унывай, есть у тебя интересы, ты ведь тайны такие знаешь, что все поразятся.
12/04. 1957. Ведь вот до чего настроение плохое может довести: жить ему неинтересно, подумать только. Сейчас на комбинате мебель фигурную стали гнать, подлокотники к креслам по румынским образцам, опору имеют токарную. Причем из прекрасного бука: он весь розовый, мелкотекстурный, отличной просушки. Я теперь каждый день по две-три детали к себе в портфель кладу. Дома в кабинете иконостас обкладываю. Вся стенка уже оформлена: опоры эти как колонки получаются, причем по высоте они почти с иконами совпадают. Молитвами только и спасаюсь.
23/06. 1957. Чего-то жара ударила. Все вареные ходят, а у меня сердце пошаливать стало, рановато что-то. Сейчас особенно важно правильное дыхание соблюдать. Мотор посадить можно.
30/06. 1957. В воскресенье ездили на Истринское водохранилище, от комбината на автобусе, организованно. Погода отличная, загорали. Ну, некоторые мужики пива набрали или чего покрепче. Многие в картишки перекинулись. Словом, культурный отдых. Я пошел в лесок прогуляться, рощи там вокруг. Зашел поглубже, смотрю одна березонька такая чудесная стоит. Листочки, как волосы распущенные все на солнце горят. Меня волнение охватило, весь дрожу, под плавками дыбом все встало. Перед глазами - туман. И вдруг кто-то меня за орган хватает. Это Тонька Микашева из сушильного цеха баба, уже ей за тридцать, замужняя. Она за мной тихонько шла и все подсматривала. Схватила меня, сама повизгивает, вся извивается, я упал, она с меня плавки содрала и присосалась, у меня глаза на лоб. Я от неожиданности спустил сразу. А она только во вкус вошла, сперму слизала, как бешенная, и в член снова вцепилась, вся ходуном ходит. Отсосала еще раз. Тут я в себя приходить стал. Стыд меня охватил. Как же так - баба со мной такое делает? А молитвы, а дыхание, все выходит - насмарку. А самое главное, от чего меня срам пробрал: что случилось все это в березовой роще. Под деревцем молодым, прекрасным. Ведь я себе такого всю жизнь не прощу. Ведь мамочка все видит, а дядя Жора? Я вскочил, эту лярву оттолкнул, она красная, похабная, трясется, всякий стыд потеряла. До вечера был сам не свой, как будто оплевали меня с головы до ног. Приехал домой - в кабинет не смею войти, молиться не могу. Как же жить можно после такого?
03/07. 1957. Уж какую ночь не могу молиться - член не встает. Спать не могу. Плачу и вою, как собака последняя. Как такое могло получиться? Больше в жизни с этими коллективами не поеду. Отдых организованный. Козлы вонючие. Бабы их поганые. И мамочка от меня отвернулась. Положил член на подоконник, стал его набалдашником от дядиной трости отбивать - не суйся, куда не надо, не греши! Боль адская, слезы из глаз градом сыплются, а я губы до крови закусил - ни звука - так тебе и надо, блудник, окаянный!
14/10. 1957. Сегодня у меня юбилей. Тридцатник стукнул. Вот она жизнь человеческая. Никому не нужная. Сижу один. А зачем все это? Не в том счастье. Четыре года, как мамочка умерла. А мне больше не нужен никто. Задержу дыхание, как надо, и улечу отсюда навсегда. Тогда с мамочкой уже не расстанемся никогда, никогда. И молиться не могу: култышка моя до сих пор ноет, отбил ее летом, за дело отбил, за дело. В общем, будь здоров, Николай Иванович, ты уже большой вырос!
1958
02/02. 1958. Вот жить бы на свежем воздухе где-нибудь в сторожке. Может быть, лесником или сторожем устроиться, да здоровье не позволит. Я без дерева задыхаюсь, в городе все отравлено давно.
18/03. 1958. Опухоль и отек в паху стали понемногу спадать. А то вот уже полгода не мог мочиться без адских болей. Очень помогло деревянное масло и компрессы. Вот наказал себя. Набираю масла и в рот, перед сном сижу минут по 15, как выдержу. Так как сейчас не имею возможности молиться сижу просто в маске. И все же это очень помогает.
09/04. 1958. Рассматривал член в увеличительное стекло. Уже лучше. После травмы на нем образовались выпуклости, каких раньше не было. Пржевальский описывает, что туземцы на острове Борнео разрезают пещеристое тело, разворачивают его, как мясистый стебель, и, когда оно подживает, то заправляют его в бамбуковый футляр и так носят, без того у них мужчина не считается мужчиной и ихних женщин не интересует. Вот бы мне так, может быть, найти опытного хирурга и договориться с ним? Уж пенал бы я себе вырезал бы на славу. Тогда бы с деревьями у меня было бы все в порядке. А бабы отстали бы навсегда.
12/06. 1958. Первая эрекция! Почти год прошел после травмы. Это мне испытание было великое в тридцать годков. И был наказан за дело. Сидел в маске 4 часа, от восьми вечера до двенадцати. И непрерывно смотрел на свой орган. Потому что дошел до точки. Я без этого не могу. И он стал подниматься! Член поднимается! Во мне все забурлило от радости. Он стал другим, он напоминал теперь узловатый сук или корень. Он потемнел и стал коричневым, как кора, он снова был твердым. Темный ствол, увенчанный сизо-красной сливой. Гордость переполняла меня. Я победил, моя воля осилила слабость.
1959
07/06. 1959. Живу все-таки я во многом неправильно. От этого испытываю постоянные недомогания. И настроение часто бывает неважным, а от настроения зависит итог всей жизни. Дело в том, что мало молитвы, нужно иметь конкретную инструкцию, что делать и как поступать в каждом отдельном случае. И вообще иметь распорядок дня, и не отступать от него ни под каким предлогом.
14/06. 1959. В моих молитвах я иногда достигаю того, что сам называю деревянным пределом. Этого удается добиться, когда я отдаю всю накопленную за период дня энергию в виде спермы и целиком освобождаю всего себя для постижения тайны жизни. Тогда свет, исходящий от моих икон, становиться заметным для глаз. Чем ярче такое свечение, тем, значит, полнее я себя очистил, и больше могу понять и усвоить. Но нельзя останавливаться на достигнутом.
28/06. 1959. Приступил к изготовлению Книги Дня, она будет состоять из двух, специально подобранных кусков сосновой породы, скрепленных деревянными петлями. Открываться они должны в виде большой толстой книги. Буду читать ее каждый день, строго по расписанию. Всего таких книг должно быть шесть, по количеству икон: Книга Жизни, Книга Света, Книга Солнца, Книга Земли и Книга Ночи. Читать их нужно в строгой последовательности отдельно от молитв.
13/08. 1959. Закладывал в Книгу Земли мамочкины фотографии, тем самым проверил, правильно ли они сделаны, и, если, кто- то с ней рядом находится, то хороший это человек или плохой. Плохих людей лишал взгляда.
26/08. 1959. Решил копить деньги на покупку фотоаппарата. Наверное, стоит купить "Зенит", хотя его трудно достать: в "Зените" можно накручивать кольца и снимать с очень близкого расстояния, а мне это сейчас важно. Буду собирать коллекцию фотоснимков про каждое знакомое мне дерево. И все данные записывать в специальный журнал.
11/09. 1959. Молился почти до утра. Под конец свет от икон был такой сильный, что в кабинете стало светло, как днем. Многое понял и осознал. Член немного распух и болит, но на душе светло, и настроение отличное. В столовой даже купил Никифорову компота, - пусть пьет на здоровье.
08/11. 1959. Холода адские, а пальто у меня совсем износилось. Дома включаю рефлектор, но больше помогает Книга Солнца: читаю ее сейчас все время и порой даже жарко становиться. Она вся из ясеня и до чего меня пробирает, - оторваться от нее не могу. Сколько в ней всего заложено! Зачитываюсь допоздна и после этого прямо приступаю к молитвам.
23/12. 1959. У меня теперь много курортных фотографий, я на них деньги никогда не жалею. Много на них, конечно, разной сволочи, но ничего, я всех их могу приструнить, если надо. Сколько же женщин до меня обычно домогаются, и влюбленные в меня, и просто самки, которые в штанах у меня пошарить норовят. Вот они все тут собраны. Стоят, бляди, а поделать уже ничего не могут. Я их всех вдоль дивана расставлю, маску, конечно, предварительно надену, чтобы за лицом моим никто из них подглядеть не смог. Затянусь покрепче ремешками и хожу кругом, а они от члена моего глаз оторвать не могут, у них всех слюнки так и текут. А он у меня наливается от этого еще крепче. Само собой, нужно следить за дыханием и, чтобы не сорвать организм, дышать редко и глубоко. Особую роль тут играет диафрагма. Так получается у меня приличная эрекция. Тут некоторые бабенки начинают дергаться от возбуждения, другие воют и по ляжкам своим хлопают от желания. А я им - нате, выкусите. После этого посмотрю немного в Книгу Жизни и по всей форме приступаю к молитвам.
1960
02/01. 1960. Ночью на Новый Год мне стало тоскливо сидеть у себя, и я пошел на бульвар, и там извергал семя на самые любимые свои деревья, чтобы им в зимний холод было легче от моей энергии. Ко мне подошли двое мусоров и стали грубо спрашивать, чем я занимаюсь. Я им, как мог, стал объяснять, один из них, который был помоложе, даже не дослушав, ударил со всего маху мне ногой в живот. Хотя я и был в зимнем пальто, но от боли согнулся, они же своими кулачищами по зубам надавали мне, а когда я упал, то и ногами стали бить. Ведь до смерти могли замордовать, скоты проклятые, но зубы целы остались, потому что я закрывался. Ну, хорошо, бандиты бы напали. А то - родная милиция. Вот и живи так дальше. Так меня с Новым Годом поздравили.
04/01. 1960. Плохо себя чувствую. Сильная простуда. Ведь я долго пролежал на снегу, прежде чем очухался, и пришел в себя тогда на бульваре. Все тело в синяках, если бы не пальто, то и ребра бы мне переломали. Мажусь деревянным маслом. В Книге Земли я прочел, что все это не случайно. Что испытания должны следовать одно за другим, если ты встал на Путь Познания. И тупые скоты, которые избивали меня, сами того не ведая, подняли меня еще на ступень выше. Синяки пройдут, но мое основное деревянное тело не только не задето, но стало еще крепче. Я должен быть им только благодарен. Более того, - я должен сам истязать мое внешнее тело, чтобы укреплять внутреннее, деревянное. Мне желательно иметь разные струбцины, чтобы во время молитвы затягивать их на себе так, чтобы все внутри хрустело. Шипы там разные, тоже полезно в себя вгонять. И это в сочетании с молитвой принесет истинное блаженство.
15/02. 1960. После моего избиения мне стало намного легче видеть свет, исходящий от моих икон. Один раз свет был такой силы, что поднял меня над полом и осветил не только стены кабинета, но всей большой комнаты, причем за этими световыми стенами шумели и двигались тысячи ветвей. Они сплетались в особом танце, который полностью захватил меня и погрузил в состояние, при котором движения заменяют слова. Они приглашали меня в свой мир, который невидимо окружает нас, но становится понятным и видимым только очень немногим. Невозможно описать его, так как ты сам становишься частью ослепительного света. Он существует сам по себе и заключает Смысл Всего. Но я еще не готов войти в него.
03/05. 1960. Третий день невыносимая головная боль. На службе ничего не мог сделать, вообще плохо понимаю, что происходит. Ходил к врачу, тот ничего не находит, намекнул, что я симулянт. Очень боюсь за работу: ко мне здесь привыкли и оставили в покое, никто не пристает. Если меня уволят, это сильно осложнит жизнь, даже из комнаты могут попросить.
1961
04/03. 1961. Оттого у меня тогда с аппаратом для дыхания ничего не вышло, что недопонимал я значения его в целом. Что он не только дыхание мне должен правильно поставить, но выводить из тела скверну путем физического страдания. И правильно шипы я придумал, они в тело поглубже должны входить, весь блуд из него выдавливать.
16/03. 1961. Фотографии мне нужно самому делать, потому что они будут тогда проверенные. И помощники из них хорошие будут. Не на кого опереться вокруг, все стучат, все подглядывают. И что за это имеют? Ну что у меня взять, своровать? Ровным счетом ничего. Так, только комнату занять можно. Так ведь из одного удовольствия губят человека. Вон сколько концлагерей понастроили. А для чего, спросить можно. Опять же, кто-то от этого наслаждение получает. Поэтому все проверять нужно. И кто смотрит на тебя и кто слушает. Потом это все выясняется. Какие наблюдения производятся. И кто в жратву чего-то подмешивает.
27/05. 1961. Купил "Зенит". Сделал первый снимок. Набалдашник от дядиной палки, положил на подоконник и сфотографировал. С головой последнее время полегче стало. И сразу на работе полегче. А то держался из последних сил, каждую цифру по три раза читал и понимал еле-еле.
06/06. 1961. Получил из фотолабаратории пленку - вся темная, ничего разглядеть невозможно. На двух кадрах еле виден кот наш дворовый. Сложное это дело оказалось, и дорогое. Вот экспонометр теперь нужен.
17/06. 1961. У нас на комбинате, в ангаре лежат верстаки списанные. Я выпросил разрешения у Егорова, замдиректора, и четыре зажима снял. На них закруты деревянные у струбцин в приличном состоянии. Теперь кресло сделаю себе для молитвы, чтобы ноги в тисках зажимать и с двух сторон грудную клетку закрепить в принудительно - фиксированном положении. Вот и осуществиться моя задумка. А там и до дыхательного аппарата доберусь. Держись, Николай Иванович!
11/08. 1961. Лето в этом году хорошее, до жары дело почти не доходит. Не переношу я жару. Теперь, где у меня фотографии курортные, я положил портрет свой в маске. Пускай там сами разбираются. Пускай все эти бабы между собой передерутся. Он там их успокоит, Буратино мой носатый.
16/08. 1961. Приходила из ЖЭКа комиссия, по домам они теперь ходить стали. Стали поначалу ко мне цепляться. Почему у вас тут как в мастерской деревообрабатывающей обстановка, верстаки и все прочее. И тамбур в жилой комнате такой не положен. Ну, я им наплел, что детишек готовлюсь учить, как с деревом обращаться, пришлось пообещать подрамники для объявлений наделать и все такое. Отстали, вроде.
29/10. 1961. Книги мои все время занимают. Я подумываю, может для транспорта сделать небольшую дощечку, переплет приклеить дерматиновый, нельзя же два часа каждый день терять, да и в комбинате можно с этим делом устроиться.
1962
11/01. 1962. Вчера вечером ходил прогуляться на Патриаршие пруды. Какой-то гаденыш зазвиздил мне снежком прямо в физиономию. У меня искры из глаз посыпались, снежок тяжелый, плотный, из мокрого снега. Я закричал, погнался за ним, а тут они мне в ноги как-то шмыгнули, шпана проклятая. Я со всего маху упал и покатился, все скользкое, обледенелое. В руках нес Книгу Дня и маленьких две, я их недавно сделал, и обложки коленкоровые на них надел. Чувствую, что ушибся сильно, даже показалось, поломался. Хотел встать - не могу. Повалился на спину, гляжу на небо - облака низкие, тяжелые, от городских огней на них отблески, как в котельной на потолке. И полно ворон. Все небо черное, носятся, галдят. И слышу, мне все каркают, окаянные: "Не ходи сюда, Николай Иванович, не носи нам книжек своих". "А я не вам, курвам, ношу" - крикнул я, а голос не мой, какой-то сдавленный. И во рту что-то, плюнул, а это у меня зуб выбили, черти полосатые, весь тулуп в крови измазался.
15/01. 1962. Все в голове случай тот, на Патриарших. К счастью, не покалечился серьезно, один зуб потерял. Но книги исчезли безвозвратно. Кто-то вредит мне постоянно. Кто шпану подучил? А вороны, они про книги все каркали. Главное, я об этом мог в Книге Дня прочесть, и объяснение всему найти, но ее похитили. Кто и зачем? Следят постоянно. Надо меры принимать. Книгу восстановить, считай, невозможно. Такая Книга дается один раз. Ну, с маленькими полегче, но и толку от них, если сказать откровенно, не много. Так, от недобрых людей в транспорте защититься. А знаний серьезных в них почти не заложено.
1963
12/05. 1963 Иконы украшать надо, каждую отдельно. Может быть, под стекло вставить, чтобы не пылились они. Вся моя жизнь теперь подчинена строгому расписанию: встаю я в пять. Умываюсь и погружаю голову в ведро с холодной водой на одну минуту, чтобы полностью задержать дыхание. Кроме меня так рано встает только Петров, но он ко мне не суется, потому что мы в контрах, и он считает меня психованным. Потом у себя в комнате кладу на пол три толстых доски, а в каждую вставлено по четыре деревянных шипа, и ложусь на них. Сверху на грудь на блоке опускаю два обрубка балки, скрепленных между собой. Я их притащил со Скатертного, там домишко разбирали, и стропила и балки распилили и просто побросали. Этому дереву цены нет - не меньше ста лет, сухое, без шашеля. Все это пока заменяет мне аппарат для дыхания. Сделать его по всем правилам, как задумал, пока для меня невозможно
Обрубки весят килограммов тридцать, а нужно не меньше семидесяти, это обидно. Но все же и этот вес действует: дыхание мое замедляется и вся скверна уже не может проникнуть вовнутрь. Так лежу я от двадцати до сорока минут, - зависит это от самочувствия и конкретной глубины дыхания. Потом я высвобождаю грудную клетку и минут десять спокойно лежу, чтобы полностью придти в себя. Завтрак в шесть тридцать. Геркулес и одна треть березовых опилок. Всегда замачиваю с вечера, заливая двумя стаканами кипяченой воды. Чай у меня из дубовой щепы, пополам с сушеным смородиновым листом, он ароматный и обладает прекрасным цветом, жаль, но без сахара не могу обойтись - горьковат. Потом, конечно, иду на работу. Когда возвращаюсь обратно, стараюсь одновременно и прогуляться - иду кружным путем. Первое, что я делаю, придя к себе, это, опять же, погружаю полностью голову в ведро с водой. И чем дольше, тем лучше. Это первичное очищение, от работы, от транспорта, от всех этих рож поганых. Одеваю маску, чтобы сохранить энергию: обычно она уходит с незащищенного лица, да и подглядеть может какая-нибудь сволочь. Потом - чтение. В это время нужно читать Книгу Дня, но у меня ее похитили злые люди. Поэтому сейчас заменяю ее Книгой Света. Читаю не меньше часа, а когда есть возможность, и много дольше. Все невзгоды и мытарства, все обиды и унижения я снимаю посредством чтения. Теперь я готов к молитве, если не считать последнего очищения. Оно, пожалуй, самое трудное. Прежде всего, затягиваюсь кожаными ремешками, и покрепче. Через крюк, на котором закреплен блок для дыхательного груза, перекинута у меня еще одна крепкая веревка с петлей на конце. Осторожно, чтобы не сбить маску, просовываю в нее голову и подтягиваю через тот же блок. Теперь я вишу над полом. Петля сладко стягивает горло, дыхание перекрыто. Постепенно радужные круги перед глазами разгораются в целый костер. Он полыхает все ярче, выжигая внутри очистительным огнем остатки всякой гадости. Теперь я свободен от блуда и низких мыслей. Медленно, павлиньими перьями, переливаются яркие краски моего внутреннего богатства, тех сокровищ которые увидел Аладдин в волшебном подземелье, а мне так давно подарил дядя Жора. Я чувствую, как кровь проходит по всему моему телу, как ее шумные потоки, отхлынув от головы, устремляются вниз. Журчащими ручейками она бежит по сотням артерий к центру моего тела, и там наполняет могучий ствол, который все отвесней поднимается кверху. И когда он, окрепнув, приобретет свою завершенную форму, сияние в моей голове начинает быстро гаснуть. Оно превращается в одну слепящую точку, уносящуюся среди черной бездны. Теперь нельзя мешкать. Ослабевшей рукой я дотягиваюсь до зажима и освобождаю веревку. Блок опускается. Ноги касаются пола. Освобождаюсь из петли, лежу несколько минут раскинувшись на полу, не теряя эрекции. Последнее очищение требует всех моих сил. Зато сейчас я могу добраться до кресла в кабинете, крепко зажать струбцинами ноги и грудь и приступать к долгожданным молитвам.
1964
08/08. 1964. Уже пятнадцать лет на комбинате. Три директора сменилось. И отдел наш порядочно обновился. А толку что? Ушел бы я давно, да все же здесь, я к дереву поближе. Как мне без него жить? Еще когда отец на мебельной фабрике работал, я все его просил меня взять на производство, Было мне лет семь-восемь, когда в цеху увидал, как стружки со стола льются потоком, а по тем временам стол был, будь здоров, огромный, и рубанок ПР 18, машина серьезная. Так что выработка была - только держись. Так вот, когда я это все в первый раз увидал, то все вокруг потускнело для меня. Только и видел перед собой этот поток, как свет какой-то. Помутилось все во мне, и я в этот свет вошел. Помню - покалечился я тогда прилично. Мне механический рубанок по голове проехал по касательной, спасибо жив остался. Два месяца в больнице лежал. С тех пор головные боли начались.
14/09. 1964. Вот, если умру я, кто обо всем, что открыто мною, узнает? Ведь вот сколько икон у меня великолепных! Книги и все такое. Главное, знаниями я обладаю какими! Кому это, правда, нужно. Вокруг - одно слово - скоты. Одна пьянь да хамье. Про баб вообще я не говорю. К одному попу я, было, сунулся, так он такую вонь поднял! Я после этого вообще к религии уважение потерял. А что они значат? Они вообще ничего знать не хотят. У них свои интересы собственные. А я, что, не религиозный? Я молюсь каждый день по многу часов. И плоть умерщвляю получше их. Я сам как монах живу сколько лет! И все это, выходит, - бесполезно?
12/10. 1964. Теперь-то фотографировать я могу вполне нормально. Уже приличная коллекция получается. Изучаю я жизнь деревьев, все их повадки и обычаи. Зарисовки делал всегда. А сейчас и снимков у меня много набирается. Вот, к примеру, на юге деревья совершенно особые. На рисунках я могу изобразить саму суть отдельного дерева, его так сказать, душу уловить. А вот фотоснимок заключает в себе и больше и меньше. На нем дерево не выходит, как я его вижу в жизни, кем оно мне представляется. Зато я с ним разговаривать могу, общаться, возможно, правда, в ограниченном пределе. У деревьев свои тайны имеются. И я в курсе, и запечатлеть могу многое на пленке. И потом смотреть на фотки и дополнительно проявлять в голове. Тайную жизнь деревьев.
1965
03/02. 1965. Интересно, понимает еще кто-нибудь про деревья кроме меня, на всем белом свете? И вот что бы я почувствовал, если бы узнал, что есть такой человек или даже много людей, которые этим всем интересуются? Думаю, не обрадовался бы Николай Иванович. Я с деревьями и дружу, и люблю их оттого, что людей ненавижу. От них мне никогда ничего, кроме вреда не происходило. Раньше я еще пытался кому-то про это рассказывать. Только издевательства от этого получались. Мамочка да дядя Жора, единственные, кто мне сочувствовали и понимали, да они в могиле давно, правда, приходят, не забывают. Знать и там, у них пообщаться-то не с кем.
18/04. 1965. Фотографии меня все больше занимают. От них вреда нет, как от людей. А если, кто бузить начинает - у меня разговор короткий - вон, сколько без глаз остались, и ничего, сидят себе тихо. Я у Эпова за две бутылки "Фотокор" получил. Это аппарат довоенный, раскладной, с мехами. Снимает на пластинки стеклянные. И пластинок для него накупил в Военторге, уцененных, по 20 коп. за пачку. На пластинках негативы очень хорошо разглядеть можно. Меня это уже давно интересует. Так я понял, что не все с негатива на бумагу переходит. А может, самое главное остается. Это, к примеру, как если кто умирает, для всех умер и крышка, ну там цветочек на могилу положить можно, а так - нет его - и все забыли. А вот ко мне он приходит, разговаривает, если я хочу, конечно. Вот с мамочкой я общаюсь постоянно, с дядей Жорой - тоже. Так и негатив: на нем мало ли что остается, просто этим не интересуется никто. А я вот разглядываю, сравниваю. Я с этих пластинок хочу добиться, чтобы все переходило. И займусь серьезно. Потому что я давно заметил: вот приглянулось мне дерево, я с ним пообщаюсь, то да се, словом, все как надо. Потом снимок на память делаю. А когда фотографию получаю - небо и земля, даже сравнивать бесполезно. А все потому, что негатив отдавать все не хочет. Может, там соглашение какое существует. Не даром, у меня в голове все крутится: "Тайная жизнь деревьев".
12/06. 1965. Опять жара, погибаю. На воскресенье ездил с комбинатовскими на Оку, за Серпухов. Хотя зарекался я от организованных поездок, да в городе сейчас не продохнуть. Себя вел очень осторожно. Даже на пиво раскошелился, привез с собой две бутылки, чтобы не выделяться из коллектива. Все равно цеплялись, особенно бабы. Несколько раз с собой в лес тянули. Ржут постоянно бесстыдно. Да я шашки привез, с мужиками играл. Один никуда не отходил. Все, в общем, обошлось. Воздухом свежим подышал.
27/06. 1965. Вот умру я, и забудут все, что жил такой человек на белом свете Борисов Николай Иванович. Ни детей нет, ни родни. Друзей не было и нет. О женщинах я и не говорю. Племянник один, где-то болтается, он, поди ты, и имени моего не помнит. Деревья - дело другое. Может, я в дерево потом и превращусь. Но с людьми у меня связи не вышло. Что могилки у меня не будет, это меньше всего меня интересует. Но должно ведь какое-то мое обозначение тут остаться?
Вот от дяди Жоры от трости рукоятка, от мамочки все вещи берегу. Может, когда человек с того света приходит, ему его знак какой-то тут необходим. Но нужно тайный знак сделать, чтобы никто этим воспользоваться не сумел, и поиздеваться не смог. Вот и родилась у меня мысль, чтобы снял бы я себя сам во всех видах на эти самые пластинки фотографические. Но так бы сделать, чтобы только на негативах стеклянных мое изображение осталось. А напечатать его невозможно, негатив не отдаст. А я сам только себе виден останусь. Потому что я этому научился, техникой такой владею. Но потренироваться еще все-таки стоит.
1966
09/01. 1966. Самочувствие плохое уже много месяцев. Словно мне не под сорок, а под шестьдесят. И Новый Год в кровати встретил. Болит все, что болеть может. На службу еле-еле хожу. Вот бы в бойлерную устроиться поближе где-нибудь, зимой тепло, и работа не пыльная.
11/02. 1966. Иконы теперь почти все в окладах, так спокойней. Молиться стараюсь, как прежде, несмотря на самочувствие. Очищение и молитвы только меня и сохраняют, а то погиб бы уже давно. Но читать стал намного больше. Книгу Дня восстановить невозможно, так я маленьких книг много понаделал. Из бука и осины, в основном. На работе вовсю читать стал. Я обложки от гроссбухов на них наклеил, от бухгалтерского учета и все такое. Мы теперь вдвоем с Никифоровым сидим, он мужик спокойный, как с утра свою чекушку засосет, так ему все до фени. Сидит себе тихо, в мои дела не вмешивается, он уже давно привык, что я неразговорчивый.
22/04. 1966. У нас в квартире Тимофеева, старушка, умерла. Так теперь участковый с семьей вселяется в ее комнату, а это напротив. Я покой потерял совершенно. Он теперь будет на мою комнату виды иметь. Прихлопнуть меня, как букашку, ничего не стоит. Тимофеева, как мышка жила: юркнет к себе и не видно ее, не слышно. А этот татарин, мордоворот, почище дяди Шуры, да и стукнуть ему, сам бог велел. Двое малых детей. Вот кончилась жизнь моя нормальная. Где ты мамочка моя, мамуся, с тобой бы они ко мне не сунулись.
05/06. 1966. Как чувствовал я от татарина угрозу: лезет ко мне постоянно. А жена его, Нурзия, смотрит на меня нахально, и как идет с ведрами своими, так толкнуть, или облить норовит. Она, оказывается, у нас в ЖЭКе уборщицей работает. Ведро с помоями своими прямо под дверь мне ставят, я уже упал, чуть не покалечился весь. Такие меня сожрут и косточки не выплюнут.
15/06. 1966. Вот вчера скандал и произошел. Когда я с работы пришел, то ведро ихнее, полное, как всегда, у меня под дверью стояло. Я был очень усталый, да и не обратил внимания, как именно его ногой отодвинул. Ну, занялся чтением, очищался у себя, все как обычно. А они задержались и пришли довольно поздно. И подняли шум и возню, что я их ведро опрокинул. Стали ко мне в комнату ломиться. А я как раз последнее очищение кончил и лежал посреди комнаты в маске, весь ремнями затянутый, орган, конечно, в боевом положении. И только я встал, а шум и крики до меня доходили, как сквозь вату, и шагнул к двери, как Алямов этот, с женой своей, ко мне в комнату ввалился. Потому что от ударов защелка не выдержала, а на основную щеколду, я дверь не запирал, не ожидая ничего такого. И хотя я был только-только после самой тяжелой очистки, реакцию их я запомнил отлично. Участковый, мужик, здоровый, мордатый, как меня увидел - побелел, как полотно, и как-то вытянулся, словно, хотел под козырек отдать. А Нурзия закричала пронзительно, из комнаты моей вылетела пулей и у себя продолжала орать как резаная, он тоже повернулся, быстро вышел и дверь за собой притворил тихонько. Теперь мне - конец. Теперь меня в психушку могут засунуть и жилплощади лишить.
03/07. 1966. Потерял покой совершенно. Как же я тогда на щеколду дверь не закрыл, прямо вредительство получилось. Лишусь всего. Правда, Алямовы сами затаились, со мной вежливые стали. Небось уже всюду доносы их лежат.
24/10. 1966. До сих пор все тихо. Наверное меня из Москвы выселят. У меня теперь не жизнь а сплошной кошмар.
1967
08/01. 1967. Алямовы перед Новым Годом съехали с нашей квартиры. Это первый случай за всю мою жизнь, что мне повезло. Конечно, молитвы мои это все и сделали. Полгода я на волоске висел. Может, они сами тогда испугались очень сильно. Так в штаны наложили, что даже стукнуть не смогли. Все-таки есть справедливость на этом свете. Я на кухне слышал, что им две комнаты дали на Трубниковском. Наверно, они на очереди стояли: у них семья, а потом - татары. Участковый, уборщица - им зеленый свет, конечно. Но и у меня, оказывается, защита имеется.
27/01. 1967. У меня жизнь все лучше становится. Мне зарплату накинули, теперь 110 р. буду иметь. Аппарат для дыхания могу уже начать делать серьезный. И фото пластинки не только уцененные покупать. У меня даже поясница меньше ныть стала.
19/03. 1967. Мне дополнительно нужно заряд бодрости иметь. Я теперь ночью, после молитв, ванну набираю холодной водой и ложусь в нее с головой, как выдержу. А спать стал в ящике, сам себе сделал из еловых досок - они всех полезней. Диван, опять же, ночью вниз сволок и на тротуар поставил. Заодно взял из шкафа в коридоре туфли дяди Шуры старые, в них труху шашельную насыпал и в диван положил, в изголовье. Пусть тоже катится отсюда подальше, дядя Шура проклятый, пусть как Алямовы себе площадь улучшит.
04/04. 1967. Вынес ночью шкаф, он только месть занимает. Мне простор в комнате нужен, больше воздуха. Уже почти собрал ложе напольное, для дыхателного аппарата. Получилось массивное: доски - шестидесятка, сосна выдержанная. А запах, как в лесу. Я его еле двигаю, такое тяжелое. Текстура древесной породы видна отлично. Я уже с него две коробки фотопластинок отснял. Потом буду мое скрытое изображение на них получать.
15/05. 1967. У меня на головке члена возникли папилломы в виде деревьев крохотных. Не знаю, что это за знак такой, может быть, меня уже в Лес призывают, и теперь я весь прорасти должен?
27/05. 1967. Папилломы кровоточат и болят все время. Проблема возникает с молитвами моими. Ходил в районную - там такого не лечат. Мне один мужик в очереди сказал, что верное средство, если собака полижет, а для этого надо сметаной намазать. Я вечером пошел в садик, намазал себе и сижу, жду. Но за все время ни одна сука не подбежала.
30/05. 1967. Хожу теперь каждый день на бульвар, в садик - ничего. Я даже на колбаску раскошелился. Подходят иногда, тузики проклятые, колбаску сожрут, а это понюхают, хвостиком повиляют, и ничего.
14/10. 1967. Сороковник стукнул. Тоска зеленая. Еще десятка и стариком заделаюсь. А толку-то, так, ноль без палочки. Сил уже никаких не осталось.
23/11. 1967. На работе большие неприятности, а как хорошо год начинался.
 27/11. 1967. Стучит на меня кто-то настойчиво. В местком вызывали, путевку в санаторий аннулировали. Мне директор сказал, что сокращение намечено, я в первых рядах. Ну и пусть, подавитесь. И в коммуналке, напротив меня, мать-одиночка с сыном вселилась вместо Алямовых. Сынок ее, Толик, шпана отъявленная. Я его пару раз приструнил, так он во дворе всю дрянь против меня настроил. Мне теперь опасно в темноте ходить. Вот, рядом в подъезде пенсионера убили, тоже малолетки вечером подстерегли.
01/12. 1967. Декабрь, а теплынь. Все течет. Мрак проклятущий. Теперь каждый вечер Книгу Ночи читаю. Одно только хорошо - папилломы отсохли все-таки, Шарик помог. А сколько промучился! Какие выделения начались, вспоминать неприятно!
1968
12/06. 1968. Ужасы моей жизни, почти беспрерывные, ничего не чувствую кроме боли. Но молитвы дают утешение: у тебя тоже есть оружие.
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
|
