I
Елене исполнилось двадцать пять и она была принята в госпиталь. Клиника Морселли помещалась в Милане. Доктор, энергический холостяк в женском платье, распоротом сзади и перешитом в кружевной медицинский халат, помог уставшей с дороги Елене рассчитаться с шофером. Елена, тонкая, опрятно одетая, статная, укорила доктора на превосходном французском, сказав, что зарабатывает уроками достаточно денег, чтобы заплатить за проезд. Доктор заметил, что, как патриот-итальянец, предпочитает разговаривать с ней на родном языке. Елена ответствовала, без тени сомненья, что говорит la Italiano. Она сообщила Морселли, что ее Papa две недели как мертв (на самом же деле, как было известно Морселли, ее отец, вислоусый дородный Джузеппе, в добром здравье-задоре выпускал на фабрике пресс-папье и разрезные ножи). Когда Морселли попытался провести неврологического свойства экзамен, Елена впала в летаргический сон. Часа два спустя ее дыхание стало шумным, храпящим, шейные вены набухли, ее грудь напряженно вздымалась. Очнувшись, она не узнала Морселли и, побледнев, что-то смятенно шептала, стискивала зубы, дрожа, как в лихорадке.
С момента принятия в клинику итальянская и французская "личины" Елены попеременно сменялись. Будучи "француженкой", она говорила по-итальянски с акцентом - с таким, с каким уроженка Руана изъяснялась бы, к примеру, с итальянским аптекарем (non capisco, Signore...); воплощаясь же в "итальянку", Елена начинала говорить на безупречном французском, манерно, вытягивая шею и производя странные движенья руками.
Итальянская "личина" Елены ничего не знала о своей французской "партнерше", в то время как "француженка" была полностью осведомлена и о себе, и о своей итальянской "сестре": она, например, рассказала, что "Элен", гуляя по больничному саду, тайком пробирается через дырку в заборе к зеленщиковой невестке, у которой есть fisarmonica - и Морселли, опасаясь микробов с невымытой спаржи, а также дурного влиянья Фьоренцы, тут же дырку забил. Неуемная, темпераментная, "француженка" восхищалась показанным ей пятном Роршаха как прекрасной картиной, разглаживала, как на пяльцах, на круглом колене кожаный лоскут, где-то найденный ею после прочтенья Бальзака... итальяночка же оказалась прилежной, спокойной, уделявшей все свое время кампанеллам и скерцо: con fuoco, vivo, dolce - с огнем (за неимением piano, Морселли разрешил ей держать в комнате ноты и даже удовлетворил ее просьбу о разноцветных чернилах, которыми онa пыталась раскрасить мелодическую линию пьес).
Елена много болела, и ее недомогание, видимо, вынудило ее посвятить всю свою энергию и страсть музыке. Елена не знала страсти физической. Более того, она к ней была равнодушна. Она проводила время на швейцарских курортах. Она останавливалась с отцом на Лэго Маджори, однако обстоятельств их совместных поездок восстановить не могла.
Итальянская "персона" казалась Морселли впечатлительной, тонкой, и он выбрал ее настоящей сутью и судьбою Елены. "Елена должна высвободиться из французских тенет, из двойного безумья, путем чтения вслух, ежедневно, сорока стихотворений Кавальканти и Данте", - было записано в деле Елены аккуратным мелким почерком доктора.
В результате чтения вслух Елена обрела в померкшем сознанье забытые сцены. Она вспомнила, что была безвинной жертвой нападений отца. Самым ужасным для нее было его стремленье засунуть в ее рот свой язык. Ее побег во французскую "личность" символизировал попытку подавить воспоминания о языке своего отца и о его противуправных на нее притязаньях.
Морселли продолжил работу с клиенткой, расширяя круг чтенья до Мирандолы, Кастильоне, Фонте, Виванти... лечение таковое было найдено эффективным; нежелательные психосоматические симптомы Елены исчезли - однако, вскоре после выписки из клиники в июле 1927-го, в десятилетье, когда миллионы людей, согласно историку Морису Трою, наслаждались плодами прогресса, а именно "дешевым мылом, электричеством и швейными машинками 'Зингер'", а количество рабочих часов сократилось с 69 в неделю (в 1890-х гг.) до пятидесяти шести к началу тридцатых, Елена умерла от острого гломерулонефрита.
В настоящее время доктор Морселли занят излечением пациентки, пишущей анонимные письма, а затем скрупулезно выслеживающей, кто же является автором сих подметных улик.
II
Эллен исполнилось двадцать пять и она переехала с маленькой фермы в Калифорнию, Беркли. Она записалась в классы по помощи людям. Она встретила молодого человека, Винсента Паркера, и родила через девять месяцев дочь. Вскоре она нашла работу в клинике для пациентов со СПИДом. На работе она познакомилась с рентгенологом Кэрен. Она сообщила ей, что ее Daddy две недели как мертв (на самом же деле, как многим было известно, ее отец, вислоусый дородный Джон Дэйтон, в добром здравье-задоре выпускал на фабрике пресс-папье и разрезные ножи). Когда это случилось, Эллен закончила работу со своим пациентом, промыла спиртом нечаянно уколотый палец и тут же приняла азидотимидин и другие лекарства, чтобы предотвратить зараженье. Кэрен, волнуясь, уже стояла в дверях: в тот день была третья годовщина со дня их знакомства.
Эллен стало совсем плохо всего год спустя. Доктор, энергический холостяк в женском платье, перешитом в кружевной медицинский халат, помог ослабевшей с дороги Эллен оголить руку, чтобы взять кровь на анализ. Таблетки вызвали головную боль. Эллен впала в забытье. Ее дыхание стало шумным, храпящим, шейные вены набухли, ее грудь напряженно вздымалась. Очнувшись, она никого не узнала, и, побледнев, что-то смятенно шептала, стискивала зубы, дрожа, как в лихорадке.
С момента принятия в клинику Эллен становилось все хуже и хуже. Кэрен приносила книги, цветы, Эллен вышивала и протягивала к ней худую руку, ее глаза полнились счастьем.
В детстве Эллен много болела, и это обстоятельство, видимо, побудило ее стать страшной дикаркой. Еще в пятом классе она полюбила мисс Ларсон в шнурованных высоких ботинках, которая приносила на их уроки жуков. Когда мисс Ларсон вдруг забеременела, Эллен долго плакала в школьном туалете и перед тем как мисс Ларсон ушла в свой глупый декрет, Эллен успела раздробить камнем всех ее отвратительных насекомых.
Доктор продолжил работу с клиенткой. Эллен Дэйтон, от роду тридцати лет, в декаду, когда миллионы людей, согласно историку Морису Трою, наслаждались плодами прогресса, а именно "дешевыми компьютерами, электричеством и электронными машинками 'Ниндзя'", только недавно обвенчавшись с любимой, умирала. В июле ее выписали из клиники. Она кашляла, ее ноги опухли, с лица сошла почти вся кожа и уже нельзя его было узнать, и она не узнавала никого, ни дочь, ни возлюбленную свою, она не могла и не хотела есть, ее тошнило, она не могла ничего удержать ни в руках ни во рту, а Кэрен возила ее на Ривьеру, в Венецию, рассматривать итальянские фрески, в старинные замки - во все места, куда Елена, будучи бедным подростком без копейки в кармане, когда-то мечтала поехать. Елена уже не ходила. Ее возлюбленная перевозила ее в детской коляске - так Елена стала мала, что для нее теперь не нужно было уже нормальной кровати. Ей не нужно уже было взрослой одежды, она скоро могла бы вместиться в маленькую, дочуркину, которую бережно сохранял Паркер. Ее возлюбленная сидела с ней ночами, сносила все запахи, страхи, она мучилась и хотела все бросить, вместе, двоим, принять яд, все понимающий Паркер этот план не одобрил. Елена уже ни с кем не говорила, а только мычала. В Венеции, увидев фрески, она закрыла глаза.
Когда она умерла, Кэрен обмыла ее, вплела ей цветки в редкие волосы и пригласила подруг. Лия, плотник, взяла любимую Еленину дверь и две доски из гаража, и сделала гроб. Все женщины встали в круг вокруг Елены и спели ее любимые песни. Заварили любимый Еленин чай, зажгли любимые Еленины свечи. Затем положили ее в кузов грузовика и повезли в последний раз посмотреть город. После этого Елена была отвезена на кладбище. Там теперь можно часто увидеть простую женщину в брюках, с милым энергичным лицом. Она поправляет оградку, сажает семена, поет песни или читает дочурке небольшую тонкую книжку, которую приносит с собой на могилу.
|
