|
ИНТЕРВЬЮ
"Душа моя стала резка, как окрик,
Погрязнув в кадмии, прочих охрах.
И, как запятая на карандаше,
Извивается плоть на обостренной душе.
Я пишу картины. Это со мной давно.
Если честно, картины мои - говно.
Я не Ван Гог, не Сезанн, не Дега.
Но краски помогают забыть о деньгах.
О том, что нет веры, а есть наука,
Что в мире, где Муза туга на ухо,
Деньги - это вектор, а не результат поветрия.
Такая вот геометрия".
Он бизнесмен. В деревне его истоки.
Голубые глаза подозрительны и жестоки,
Как вылетающее из легавого рта
Требованье предъявить паспорта.
Он обтекаем и толст, как шар.
Я перед ним - как простой клошар.
И когда он меня называет "братом",
Я ощущаю себя квадратом.
"Мир наш чудовищно перекручен.
Взять меня: ниже среднего, сильно тучен.
И хоть из-за мощной моей комплекции
Я вижу свой член лишь в момент эрекции,
Благодаря инстинктивному обонянию
Женщины не противятся моему обаянию.
А что они чуют маленькими носами?
Посмотрите сюда - убедитесь сами.
Ну-ка… что там так приятно хрустит?
Правильно, это деньги. И Боже меня простит.
Да, большой живот, да, свинячьи глазки,
Но любовь - это механизм, который требует смазки.
Лучшая фотомодель облизывает мне усики,
И стоит мне щелкнуть пальцами, как снимет трусики.
А когда неохота двигаться (не от бессилия, а от лени),
Сама опустится на сахарные колени,
Расстегнет мне ширинку, раскроет свой глупый рот
И…" (Пленка не сохранила последующий оборот).
"Почему люди не летают как птицы?
Да потому что у колеса должны быть спицы!
Если человек лежит лицом в пыли,
Значит ему нужны костыли.
Человечьи тела хрупки и мелки.
А костыли похожи на часовые стрелки.
Время идет вперед, не разбирая дороги,
И стрелки ему заменяют ноги…
Видишь волосы на ноге? Задралась штанина.
Под человеческим черепом - такая же мешанина
Мыслей. Вот так себе и растут они,
Невидимы и запутанны...
Но однажды услышишь, как тренькает пианино
Где-нибудь за стеной, и задерется штанина,
Сползет - непонятно как - с такого же урожая,
Страшное в черепе обнажая…
В последнее время мне снится кошмарный сон,
Как будто меня переехали колесом.
И после такой радикальной встряски
Я оказался в инвалидной коляске.
В горло вставлена стеклянная колбочка,
При выдохе изо рта вырывается черное облачко.
Понимаю, что очень скоро всё я тут замараю, -
Хочу умереть, но почему-то не умираю…"
Область, где образуются мысли, называется мозг.
Их производит человеческий разум.
Сам являясь лишь функцией, разум плоск.
А у некоторых - безобразен.
Если двух младенцев взять за розовые предплечья
И столкнуть черепами со звуком "трах!",
Младенцы не овладеют человеческой речью.
Разум их умрет, останется - страх".
1999
***
Ольге Родионовой
У меня на ладони камней угловатых горсть.
Их из черного воздуха ночи слепил рассвет.
По теплу на камнях ты узнаешь, что здесь был гость.
Кроме этих следов, здесь других отпечатков нет.
Мы лежит на скале, как медузы на языке,
Чьи прозрачные ткани не вкус - остроту таят.
Вот прибой обожженный язык закопал в песке,
Чтобы как-нибудь да охладить их горячий яд.
Слышишь, кто-то в прозрачной воде начинает счет?
Утонувшее красное солнце лежит мячом.
Из разрыва в боку, пузырясь, алый сок течет.
Между пальцев течет пространство. И мы течем.
Может, здесь и умрем мы, и здесь похоронят нас.
Разорвут наши души на пенистые клочки,
С каждым мерным накатом выдавливая из глаз
На горячий песок переполненные зрачки.
1999
***
В старом доме, который в июле пойдет на слом,
По ночам раздаются шорохи, скрип и хруст.
Говорят, в этом доме сам воздух пропитан злом.
Я вдыхал этот воздух, и был этот воздух густ.
Там больную девчонку в могилу свела свекровь,
Краснолицая, полная женщина средних лет.
Наточила топор и узнала, как пахнет кровь.
Пятый месяц лежит под настилом ее скелет.
Ей сказал это сделать ее сумасшедший сын.
Он погиб на линкоре, в бою. Был убит веслом.
Он стоит по ночам у кровати ее. Босым.
Его веки завязаны крепким морским узлом.
Может, к лучшему, что - как под веками не болят -
Никому из живых не увидеть сомкнутых глаз.
Не дай Бог рваной раной откроется этот взгляд
И убьет всех людей на свете, включая нас.
Вот и пусть он стоит, этот дом, как корабль в порту.
Пусть, давясь, его черные окна глотают снег.
И внутри, прорываясь сквозь ужас и слепоту,
Страшный дух разрывает узлы побледневших век.
1999
***
Оттого, что смерть в моих жилах, и в радужных карих - смерть,
Я могу стоять на своем, я могу посметь,
Я могу в разреженной груди усмирить толчки,
Наводя на людей раздувающиеся зрачки!
Я стою перед миром, подрагивая, как конь.
Но какой бы меня внутри не сжигал огонь,
Замедляют частицы воздуха свой полет
В моих легких - июльский жар превращая в лед.
И когда я кашляю, резко опав с лица,
Из гортани моей, как из дула - заряд свинца
(У чахоточного - мокрота, у утопленника - вода),
Разлетаются, раня прохожих, осколки льда.
У меня из каждого глаза торчит игла.
Мой зрачок холодней замороженного стекла.
Вот пылинка упала, легка, как лебяжий пух -
Звук паденья на части раскалывает мой слух!
После смерти моей я хочу превратиться в снег,
Чтоб лежать на земле голым взглядом, лишенным век
И ресниц. И смотреть, не мигая, как тот, другой,
Оставляет свой след, наступив на меня ногой.
1999
БУДНИЧНОЕ
Белая, накрахмаленная сорочка.
Серебряная печатка на желтом когтистом пальце.
Утонувшая в бакенбарде ушная мочка.
У Арины Родионовны в сморщенных ручках - пяльцы.
Рост у него был метр шестьдесят шесть.
Десятку он бил валетом.
Носил бакенбарды, похожие на овечью шерсть
И мастерски владел пистолетом.
Одни приходят в наш мир для власти и для ливреи.
Другие - совсем не люди, а звери, медведи гризли.
Он был масоном (не все масоны - евреи).
Лицо имел столь же подвижное, как мучившие его мысли.
Как и все, он очень хотел денег,
Надо было расплачиваться за капризы жены.
Другая проблема - смерть. Когда умер Дельвиг,
Бывшие лицеисты были поражены.
До этого они ничего не знали о смерти.
А когда, наконец, узнали - была метель,
Вензель барона Геккерна на конверте,
Черная речка, тревога, Данзас, дуэль,
Фырканье лошадей, крики: "Дурак, куда ты
Несешь! Клади осторожней! Сюда, на сани!"
Дантес худощав и бледен. И шмыгают секунданты
Обмороженными носами.
Тепло ли тебе девица?
Тепло ли тебе, красавица?
В смерть что-то плохо верится.
Да почти и не верится.
Но свеча, того и гляди, оплавится.
В теплый живот его укололи жалом.
Заскрипели доски на припорошенном крыльце.
Дверь отворилась, и в комнату, где лежал он,
Вошла незнакомая женщина в белом чепце.
"Здравствуй, Пушкин! Я - твоя смерть.
Я так долго искала к твоему дому дорогу.
Могу я где-нибудь здесь присесть?"
"Ради бога. Нет, слава Богу!".
Ты лежишь здесь ухоженный, без пальто.
Ни стихов, ни вина, ни ревности.
А для меня это работа, которую не сделает никто.
Тяжкий труд повседневности.
Ты ведь знаешь - меры мои круты.
Я не чувствую ни ненависти, ни влечения.
Это - мой тяжкий крест. Но такие, как ты, -
Сладостное исключение.
Мало кого случалось забирать любя,
Чтобы жесткое сердце в горечи утонуло.
Ну, не смотри же так. Я знаю, что и тебя -
Страшною тягой ко мне тянуло!
Как я искала! Взгляни лишь на мой наряд:
Сорочка грязна и дырява, полы ее измочалены.
Бог с ней, с сорочкой. Говори же скорей - ты рад?..
Как объяснить мне твое молчание?
Лодка моя у входа, снег захлестнул корму.
На веслах - седая цыганка, твоя пророчица.
Сверху - больные звезды и тот, кому
Отдавать тебя мне не хочется..."
За окнами снег, липнет к стеклам, рыхлый.
Двое по мягкому ворсу к ложу его идут.
"Что, пожалуй, выносим? На улице, вроде, тихо...
Сани ждут".
1999
БОЛЕЗНЬ
Ложка и вилка, приделанные к подносу -
Остановившиеся в обмороке часы.
Мертвая тишина. Я слышу, как у меня под носом
Растут усы.
Сегодня я не пластичен, умом угловат.
По комнате ходит какая-то дура.
Как стукач на допросе, раскалывается голова,
И повышается температура.
То ли холодно в комнате, то ли простой озноб.
Дай мне денег на шубу, Морозко!
А голове горячо, как будто глаза и лоб
Утонули внутри мозга.
Дай мне шубу, Морозко, на волчьем меху!
В щели дует ветер… Борей? Пассат?
Я ужасно ослаб. Отнесите мой хуй
В туалет - поссать.
В унитазе блестяще и чисто,
Акустики до хрена.
Мечта минималиста -
Смычок и одна струна!..
Человеческая жизнь до обидного коротка.
Так распорядился всесильный Отче.
И нельзя спускать ее с поводка,
Чтоб не стала еще короче.
Мы ездили на автомобиле в Новый Ерусалим.
Ветер, врываясь в окна, трепал нам волосы.
Ты опрокинула на сиденье банку маслин
И сказала тревожным голосом:
"Мне что-то не по себе. Я хочу домой".
Я мужчина, и гнев свой на тебя не обрушил.
Я просто молчал и… Господи Боже мой,
Почему я тебя не послушал!
Теперь во все это почти не верится.
Ветер гонял по полю твою панамку…
На пригорке стояла, костями наружу, мельница,
Как мертвое тело, вывернутое на изнанку.
2
Наступает ночь… Хохочут какие-то филины.
По щеке, как слеза, ползет муравей.
А под черепом копошатся извилины,
Потный клубок червей!
Стряхиваю градусник, подношу ко рту -
Серый столбик, вздрогнув, оживает снова.
Кровь в моих жилах течет, как ртуть.
Расшатанная основа…
Кто-то основу хранит в жене,
На пляжах полощет в Крыму и в Ницце.
Что же мне до конца моих тусклых дней
Жить в этом Аду, в этой психбольнице?!
Бродить по переулкам, прочерченным Судьбой,
Где вьюжится снег, полощась кругами.
И, как санки, таскать их везде с собой,
Эти мысли, не успевающие за ногами!
1999
***
Можно без страха смотреть вперед.
Можно на ужас надеть парик.
Если рана - прорезанный в коже рот,
Значит боль - ее тихий крик.
Мои шторы замызганы и грязны,
А на стенах расплылись пятна.
Эти стены впитали чужие сны,
И теперь выделяют обратно.
Видно, я чем-то приятен тем,
Кто раньше здесь жил: похоже,
Это их страхи отслаиваются от стен,
Как обгоревшая кожа.
Я окружен чужими лицами.
Чувствую смерть. И призраки
Ходят по дому, поскрипывают половицами,
Как верные ее признаки.
Тихо покашливают, прикуривают сигареты,
Гладят по волосам.
Или мои мысли превращаются в силуэты,
Видимые глазам?
1999
ЗМЕЙ
Я измучен, затекшую спину мне колет снег.
Надо мной, на коне, подбоченясь, сидит Олег.
Он всесильный владыка и воин, я - юркий змей.
Но пристукнуть меня копытом - поди посмей.
Злобный род мой людьми истребляется на корню.
Но брюшиной копыто обвив твоему коню,
Раскрываю я пасть, и ты вздрагиваешь, мой враг!
Если хочешь убить меня - пробуй. Я знаю, как.
Ты обут и одет, на коне твоем бурый ворс.
Ну а я на снегу голым тельцем совсем обмерз.
В моих мускулах треск перекрученного ремня.
Я теперь как сосулька. Давай, расколи меня!
Мне из тела не выплакать гвозди замерзших мук.
Я боюсь не растаять от теплых, дрожащих рук.
В моих железах яд, да и жизнь моя - не мед.
Но убью я того, кто в ладонях меня сожмет.
Ты хрипишь и трясешься от ужаса, славный конь.
Стисну зубы - по жилам твоим потечет огонь.
Вот покрылся испариной бледный хозяйский лоб.
Ты сегодня умрешь, но сейчас перейдем в галоп!
Мое тусклое, сильное тело, длиною в метр,
Обжигает колючий снег и пронзает ветр.
Как бы мог ты промчаться по северным областям!
Чтобы намертво смог я примерзнуть к твоим костям.
1999
***
Говорю я немного. И сильно хрипло.
Каждое слово - в шипах, как у колоса.
Любимая, имя твое прилипло
К изнанке моего голоса.
Чтоб из глотки стихов этих рвань извлечь,
Чтобы вгрызлись в твой слух, как сверла,
Эти строки, я должен не "делать речь",
А царапать ногтями горло.
Я не знаю, не знаю, кто ты. Ты мне знать запретила.
А без тебя мне было так пусто.
И в том месте, где обычно раскачиваются светила,
Покачивалась лишь люстра.
По кругу циферблата прогуливается стрелка.
Надо бросить курить и стать здоровей.
Глаз из-под брови выкатывается, как грязная тарелка.
И зрачок по ней ползает, как муравей.
Состояние отупения. В голове не палаццо,
А кусок занавешенного исподним дворика.
Мысли торчат из глаз, как из перчатки - пальцы
Воюющего с сугробом дворника.
Парки прядут. Прыгает их челнок.
Я знаю: не стоит вдаваться в крайности:
Мысли не в состоянии охватить черенок
Реальности.
Стоило ли при таких условиях надеяться на свободу?
Нет ни глотка свободы, есть - безумия глоток.
Как отверстие в раковине засасывает воду,
Так я, кружась, утекаю в собственный пупок.
1999
***
Девчонки стоят. На губах их улыбки,
Каждая - легко уговариваема.
Глаза их - свинцовые, тусклые рыбки
За толстым стеклом аквариума.
Бабуля шепчет: "Расплодились гадины!"
И надо простить бабулю.
Небо закрылось тучей. С неба посыпались градины,
Каждая - размером с пулю.
Подошвами в лужах взбивая пену,
Бегу под навес, где угрюмый народ
Так глубоко мне вонзает в спину
Взгляд, что болит живот.
Парка из скользких, холодных пальцев
Выпустила моток.
Дождь захлестал по щекам асфальта.
Зашелестел поток.
Заклокотал на губах у трещин,
Как истеричный смех.
В воротниках на плечах у женщин
Зашевелился мех.
Красным, озябшим пальцам сложно
Справиться с мандражом.
Воздух настолько густ, что можно
Резать его ножом.
Небо, как кот, раскрывает пасть.
Страх выворачивается наружу.
Воздух тяжел. Я хочу упасть
И превратиться в лужу…
Ливень по лицам прохожих бродит
Пальцами тусклых лент,
Будто бы Бог, ошалев, проводит
Страшный эксперимент
На человеческом матерьяле,
Установив предел
Облику, - граждане потеряли
Лица и форму тел.
Кожа с их мышц и суставов слезла.
Кости белы, как мел.
Через минуту толпа исчезла.
Дождь ее просто съел!
Будто изъял весь тираж издания
Бог. Птицы смотрят с крыш,
Улицы целы, деревья, здания -
Целы. Пропали лишь
Люди - знакомые, незнакомые…
Смолкнув, ушла гроза.
В лужах, как дохлые насекомые,
Плавают их глаза.
Синие, карие… - в круговерти
Броуновской парят,
На равнодушной, бездушной тверди
Сосредоточив взгляд.
1999
НОЧНЫЕ ВИРШИ СТОРОЖА ТРОФИМОВА
1
Пришла пора умерить свой галоп:
Куда-то делась жизни половина.
Подруги щеки, подборок, лоб
Покрыла коркой голубая глина.
Взглянув в окно, испытываю шок.
И злого мира давит полномочность.
Но даже глина, пережив ожог,
Окрепла. Испытай ее на прочность.
Опасным мраком небосвод зашит.
Мохнатой тучей скована вершина.
Под скальпом мускул разума дрожит -
Натянутая, тусклая пружина.
Но мне не больно вывернутых век.
Где стол был явств… там мне достались крохи.
Вздыхает ветер, и кусают снег
Крупинки вьюги, юркие, как блохи.
Я след ноги оставил на снежке,
Я день прожил, оставшись без ночлега.
Как заключенный в каменном мешке,
Саднит душа внутри у человека.
Вокруг меня - какой-то сад теней.
И пальцами, испачканными в дегте,
Я жизнь пишу на каменной стене,
Надеясь, что прочтут, ломая ногти.
Багровый мир, упругая десна,
Не расшатав, проверь меня на верность!
Мне хочется не вынырнуть из сна,
Но выглянуть наружу сквозь поверхность.
Тугие нити вшиты мне швеей
Под кожу. Кровь по ним бежит толчками.
И плоть моя, как рыба чешуей,
Покрыта неподвижными зрачками.
Ужасный век, и черт не различишь.
Средневековая на нем истерлась ряса.
Как медленно, но верно время-мышь
Вгрызается в издерганное мясо!
2
Болезненная грусть рождает дрожь
Бог знает где, на уровне души.
Все забери, но этот тусклый грош
Мне самому потратить разреши!
Ершится ветер. Мерзнет голова.
Пускают дым владельцы нервных лиц.
И, словно петли, теплые слова
Срываются с зажатых в горле спиц.
Глаза людей, как стайки мертвых рыб,
Блестят зрачками, разрезают мглу.
Их рыбий жир на зеркало налип
Беспомощно стоящее в углу.
Оно не может плотно веки сжать,
Укрыться под накидкой, встать торцом,
А только терпеливо отражать
Холодный мир с измученным лицом.
Я сам с собой лишь шапочно знаком.
Ваш свежий воздух для меня - тюрьма.
И так любовно мертвым языком
Глазницы мне вылизывает тьма.
3
"Умолкнет когда-нибудь лира,
Порвется судьбы моей нить.
И звуки тревожного мира
Не смогут меня утомить.
Затихнут, мой слух покидая,
Побасенки здешних владык.
И снег шелестящий, не тая,
Налипнет на острый кадык.
И буду лежать я поленом
С весны заготовленным в печь.
По затвердевающим венам
Смола будет медленно течь.
Под ржавою бритвою света
Не вздрогнет зрачка студенец.
И губы не сложат ответа
На чье-нибудь "Это конец?"
Внезапно с небесной заставы
На грудь мне опустится дух.
Распухнут на пальцах суставы,
Обжегшись о перья и пух.
Ладонь его, словно заплатка,
Накроет мой рот…" "Перестань!"
"И воздух сгустит лихорадка,
И мне пересушит гортань.
И станет мне тесно и душно…"
"Когда-нибудь ты замолчишь?"
"Я буду парить равнодушно
Над мерзлыми скатами крыш.
Разбухнет снежинок опара…"
"От слез твоих прямо промок!"
"И смерзнется облачко пара
В холодный, звенящий комок.
Но мне не случится промокнуть
Под снегом в полуночный час,
Поскольку…" "Ты можешь замолкнуть?
Я сам тебя кончу сейчас!"
"И тут же растают под светом,
Сжимаясь в комок, города.
Но я, вероятно, об этом
Тебе не смогу никогда…"
1999
| 
