Наталья Смирнова

Ведьмоискатель

Сборник рассказов

Ведьмоискатель
И вот, привыкшая к обычным дням...
Собачий переулок
Домработница
Почта
Сопоставление впечатлений
Песни режиссера



ВЕДЬМОИСКАТЕЛЬ

"Понятие "бытовой ведьмы" не входит в научный оборот, ибо содержит в себе противоречие. Ведьма - существо потустороннее, инфернальное. Но количество материальных объектов, обладающих связью с иррациональным, значительно больше, чем допускает официальная наука. Эти объекты оказываются в зоне наук маргинальных, таких, как астрология, уфология, соционика, которые время от времени в связи с природными и социальными катаклизмами переживают всплески. Когда накапливаются факты, не поддающиеся объяснению традиционными способами, естественным образом подключаются маргинальные, хотя их не воспринимают всерьез. Невзирая на то, что на уровне описания и сбора фактов они вполне достоверны, отсутствие серьезной методологии ставит их в глупое положение. Но мы не будем этого опасаться.

Начнем с примера. Одна бытовая ведьма пожаловалась автору данного исследования: "В школе говорю учительнице: "Люстра упадет, еле держится". Она на меня посмотрела, как будто я у доски обдулась, - с сожалением. А когда люстра упала, поставила в угол. За что, спрашивается? А принцессы с растопыренными бантами зафыркали - ах, какой ужас, девочку поставили в угол, и пальцы у нее в чернилах, ффи!"

Обратим внимание на то, что девочка не заплакала от обиды, хотя запомнила ее навсегда. Даже маленькими ведьмы редко плачут, их слез не прощает пространство. Когда я познакомился с рассказчицей, это была 38-летняя мать двоих детей, нудная, симпатичная, спортивного вида особа. Зарабатывая маркетингом, она купила автомобиль, который угнали. Следователю она сообщила, что подозревает работников автосервиса, где оставляла машину с ключами. О том, что работники автосервиса подозревают ее, она умолчала. Машину разыскать не удалось, но автосервис закрыли, а против его владельцев возбудили уголовное дело, поскольку лицензия оказалась фальшивой, кассовый аппарат не зарегистрирован, а на территории стоял автомобиль с перебитыми номерами. Женщина опасалась, что владельцы будут сводить с ней счеты, и не без оснований, потому что провоцирующая функция ведьмы хорошо видна на этом примере. Все идет как идет, внутренние связи спрятаны в воду, пока не появится ведьма. Ее случайного соприкосновения с явлением сомнительного порядка бывает достаточно, чтобы сомнения рассеялись. Ведьмы, обладая экстрасенсорными свойствами, служат катализаторами катаклизмов, при этом жалуясь на судьбу, заставляющую их играть роль палача. На самом деле ведьма - высокооктавный проявитель, который делает тайное явным.

Я упомянул выше, что слезы ведьм "не прощает пространство". Это метафора. Пространство боится упрощения. Нарушение равновесия ведьмы сродни обрыву важной нервной связи, приводящему к параличу. Существует понятие "ведьминых кругов", когда человек бессмысленно крутится на месте в полной уверенности своей прямолинейности. Скорее всего, в этом случае имело место столкновение с ведьмой, в котором она потерпела поражение. Один человек большого остроумия, но небольшого ума безболезненно для себя рассказывал, как сосед по вытрезвителю дал ему по шее за то, что он непрерывно повторял один и тот же бородатый анекдот. "Заткнешься ты, наконец, нудило?" - сказал при этом сосед. А человек попал в вытрезвитель после того, как забрали его собственную машину, которую он водил без прав. Машину он выручил, но через неделю разбил ее, окно и сердце своей любимой, потом - еще через неделю - сломал руку, несколько принципов и сделку с важными партнерами, а в довершение всего его избили на улице хулиганы и излюбили гулящие херувимы. Запив от количества неприятностей, он вернулся в вытрезвитель, но судьба не приняла его, в качестве насмешки лишив природного остроумия. Если вернуться к началу этой кругокомической истории, забыть о ее наметившейся было квадратуре, то следует признать, что машину забрали на железнодорожном вокзале два прямолинейных сотрудника милиции после того, как в ней (машине) разрыдалась его бывшая любовница, а в тот момент сотрудница - ему вдруг вздумалось не отдавать ей некие скрепленные двумя круглыми печатями документы. "Из-за этого пустяка, - рассказывал он потом, - она устроила такую истерику, что подошла милиция". Я спросил, как выглядела женщина. "Обыкновенно, только попа далеко от спины и на шее много родинок".

У ведьмы обязательно есть "особые приметы". От двойного существования на ее коже остаются знаки - родинки, шрамы, рубцы, пятна, как на перелицованной вещи. Во-вторых, тело приобретает удобную для резонирования округлую форму музыкального инструмента типа виолончели. Бедра ведьмы как правило на 12-15 сантиметров шире талии. Ведьмы не ходят вприпрыжку, они волнообразны и избегают резких движений. Кроме того, поскольку внимание их направлено на тот мир в той же, если не в большей мере, как и на этот, они не удостаивают следить за собственным обликом. Во внешности ведьмы обязательно есть дефект - плохие зубы, грязные, как у цыганки, ноги, криво сшитая юбка. Несмотря на это, а может быть, благодаря этому, они нравятся мужчинам. В них привлекает обаяние женщины, поверженной судьбой, поруганной. Они бывают глуповаты, истеричны, женственны, они клиентки психиатров, способны доставить партнеру острые ощущения, и большинство мужчин, сжившись с ведьмой, не променяют ее на безупречную женщину.

При том, что ведьмы часто косноязычны и немилосердно врут, они бесспорно обладают опытом инобытия. Я не хочу утверждать, что, познавшие холод спермы дьявола, они владеют всеми ключами, но их прозорливость иной раз поражает. Один человек, гордясь и хохоча, любил демонстрировать штуки своей подружки. Она не задумываясь объявляла счет футбольного матча, который только начинался, и редко ошибалась. Впоследствии этот тип разбогател, играя на бегах, а потом вытолкал свою нелепую старообразную подружку, очень по нему тосковавшую. Я думаю, концовку истории можно не рассказывать, сообщу лишь из ученого педантизма, что эта особа работает сторожем на кладбище, где упокоился ее не в меру удачливый приятель и трогательно ухаживает за могилой.

У бытовых ведьм бывают талантливые дети, из них выходят музыканты, поэты, художники, ибо ведьмы наделяют их чутьем к глубинному. Но бывает и так, что семья опасается и сторонится такой матери. Зияние истин бывает не по плечу ординарным людям. Восторг, отвращение, ужас, которые способны вызывать ведьмы, сродни катарсису, постижению искусства, а к этому готовы не все и не каждый день.

Относиться к ведьме можно по-разному. Можно потакать, терпеливо снося их несуразности, можно привыкнуть к пролысинам истин и даже их уважать. Можно, испытывая атавистический страх, жить с ведьмой, пытаясь откупиться, договориваясь с дьяволом "на берегу" через посредничество ведьмы. Есть отчаянные головы, которые не прочь "постоять на краю" и даже провоцируют ведьму на активные действия, привыкнув, как к наркотику. Но состояние, которое испытывает нормальный человек, сталкиваясь с ведьмой в быту, банально - очень хочется засветить в глаз. Она раздражает. Она способна свести с ума.

В одном городе бытовые ведьмы "спятили" хорошего психиатра. По два раза в месяц он выслушивал одну и ту же историю: мол, "...когда я была моложе, и лучше, кажется, была, и я любила, ну и что же..., он не захотел, а когда муж изувечен и двое детей, он таскается по утрам и вечерам... Доктор, что мне делать?" После восемнадцатого признания доктор переписал последнюю главу романа "Евгений Онегин". Клиентура его разбежалась, он пытается продать опубликованную на свои деньги графоманскую стряпню и пишет письма в Голливуд, заклиная при экранизации романа предпочесть его вариант в целях сохранения психического здоровья. Понятно, что ведьмы не задавались целью свести доктора с ума, но что может сделать единственный на весь город хороший врач с тем грубым фактом, что жизнь абсурдна, а браки клинически безысходны... А ведьмы, что ведьмы, они просто заголосили, что садится на мель любовь и скрежещет дно ее лодки... Впечатлительный доктор не сдюжил. Ведьмы и психиатры находятся по разные стороны барьера, одни тревожат, другие успокаивают. Но когда ведьмы, как в описанном выше случае, накапливаются, то последствия могут быть катастрофическими и, пока еще остались вменяемые психиатры, следует принимать меры.

Немногие из ведьм социально успешны, в основном жизнь не дается им в руки, бриллианты и спальные гарнитуры проносят мимо их носа другим. Зато они искусно паразитируют на ближних. Ведьму невозможно принудить заниматься тем, чего она не хочет, и невозможно заставить делать что-либо систематически. Но им удается то, чего не могут другие. Классифицировать ведьм удобно по двум параметрам - по рангу (ведьмы низшего ранга бьют по ногам, высшего - в голову) и по степени осознанности.

Здесь я вынужден привести пример из личного опыта. "Моя" ведьма -"осознающая", хотя к осознанию она пришла не без моей помощи, что и объясняет причину появления этого труда. Я несу ответственность за то, что к ее власти добавилось сознание власти. Когда чувство власти оформилось, она стала проговариваться: "Я ставлю сети, а попадает в них тот, кто виноват. Я посылаю стрелу в воздух, ты вскрикнул, значит, виноват. Виноват - плати."

Если живешь с ведьмой, знаешь свой главный грех. Мой предельно зауряден - я рублю сук, на котором сижу. Я люблю свою женщину и делаю все, чтобы она покинула или возненавидела меня. Я перехожу одну и ту же дорогу в противоположном направлении, делая это одновременно. Я болею и описываю собственную болезнь. Это межеумочное состояние мы называем жизнью, банально, но мы живем умирая и старимся взрослея. Ты влюбился в мать, чтобы ее похоронить, в жену, чтобы ее утратить, в ребенка, чтобы, лишив невинности, забросить в мир. Ты потеряешь все, к чему привязан, всю жизнь ты отдаешь то, чем одарили. Жизнь - глобальная деконструкция. Вопрос в том, насколько нам это внятно и что мы делаем с этой внятностью. Я, поняв это, понял также и то, что стремлюсь ускорить разрушение. В отчаянии от того, что мы делаем, чтобы ломать, и ломаем, чтобы делать, я не могу остановиться, перестать разрушать. И в данный момент, когда пишу, я разрушаю свою и ее жизнь. Мне остается уповать только на ее милосердие и могущество. Но я увлекся, а здесь не место для частных фактов. В заключение я прилагаю список городских ведьм поименно, который каждый, обладающий чувством права на предательство, может дополнить известными ему именами".

Закончив, Джонатан Свифт вышел из дома, положив дискету в папку.

Папку из марокканской кожи он носил в левой руке, ибо правой опирался на трость. Он шел и размышлял, что все его письма к Стелле - не более чем попытка зацепиться за пустоту, Стелла не существует, она создана его воображением и испустит последний вздох вместе с ним. Какая безнадежно романтическая затея - погибнуть вместе! Его внимание привлек сиреневый куст репейника на мясистом стебле. Сколько он поотшибал им голов, бродя по окрестным улицам, но земля неуклонно плодит эти грешные цветы. Он сошел с асфальта на глинистую обочину, размахнулся тростью - самая крупная голова слетела и несколько раз перевернувшись, отскочила от земли - такой силы был удар. Он примерился к следующей. Через пять минут, тщательно обезглавив куст, он спустился по скользкой глине обратно, почистил толстые английские ботинки, которые носил даже в жару, и двинулся к остановке троллейбуса.

Троллейбус дергало и искрило от концентрации ведьм. Он опустился на единственное свободное место, напротив восседало сразу две - апельсиново-рыжая и синеволосая старухи, все в трупных пятнах. Их головы с остатками растительности напоминали цветы чертополоха в нимбе колючек. Слева шлепнулась на сиденье безбровая девчонка с лохмотьями облезшей кожи между тонкими лямками сарафана. Девчонка прикоснулась к локтю и показала бумажку: "Дали билет в ресторан, там сегодня розыгрыш круизов. Вы умеете приносить удачу? Билет на двоих." Она подмахнула белыми ресницами. Я бросил взгляд: "Туристическая фирма "Контракт" приглашает Вас принять участие в розыгрыше путевок в кругосветное путешествие в 24.00, в ресторане на Лысой Горе".

Я расхохотался ей прямо в лицо: "Слишком грубая работа". Она испуганно отшатнулась, а я схватил за руку: "Ты знаешь, что у меня в папке?"

- Ах ты хорек! Отпусти, мне больно.

- Отпусти ее, - пригрозила старуха с огненной головой. - Чего вцепился, девчонку корчишь? Она тебя пальцем не тронула. Отпусти ее, байбак.

- Ты знаешь, что у меня в папке? - Я сжал ее еще крепче.

- Откуда!? - завопила она. - Что в папке, что в папке! Челюсть вставная. Не знаю я, отпусти ты, псих.

- Нальют шары с утра, - надвинулась огненная голова. От ее окраски у меня щипало в глазах. - А ну отпусти, водителя кликну.

- Что у меня в папке, последний раз тебя спрашиваю, ты знаешь, отвечай!

- Ой, мамочки. Донос оперу, что у тебя еще может быть с твоей поганой рожей!

- Гражданин контролер! - подняла голос синеголовая. Голос был устрашающим, громоподобным. Весь троллейбус повернулся на этот рев. - Гражданин контролер, выведите пьяного, невозможно, пристает к девице. Или обоих выведите.

Возникло острое чувство нереальности происходящего. Хорошо поставленного спектакля. Ко мне приближалась сбитая низкорослая баба с бицепсами на лице, поигрывая золотой фиксой во рту. Я отпустил девчонку и встал. Связываться с ней я не собирался, не сомневаясь, что она вцепится в меня узловатыми клешнями и обрызгает слюной.

- Выходи, - мотнула круглой репейной головой баба-контролер.

- Что в папке, что в папке! Водка у тебя в папке! Что же еще-то? - бесновалась бесцветная.

- Проходи, - настаивала шишкоголовая баба .

- Проверь документы-то яво, - посоветовала огненная. - Больной чи пьяный в уматину?

- У меня текст в компьютере, - сообщил я синей голове. Мне показалось, что спектакль режиссировала она. Она понятливо кивнула и усмехнулась. Я вышел и вдохнул свежего воздуха: "Спасибо тебе, любимая. Ты не позволила это сделать, значит, ты хочешь жить со мной. С другой стороны, ты дала понять, что ведьмы в городе инкорпорированы. Никто бы не сделал это ясней тебя." Интересно, что в моем портфеле - вставная челюсть, водка или донос?



И ВОТ, ПРИВЫКШАЯ К ОБЫЧНЫМ ДНЯМ...

И вот, привыкшая к обычным дням, она не привыкла, чтобы к ней относились иначе, чем относился к ней я, а вкусив другого отношения, резко изменилась и показала мне оборотную сторону своей любви - надменность.

Пока Света расставалась со мной, вокруг, может быть, от моего страха перед сгущавшейся пустотой, образовалось сразу три женщины. Возвращаясь от одной из них, я шел через городской пруд по льду с маленькой черной собакой. Прямо в лицо смотрела луна, вокруг я видел заснеженные крыши, голубые от лунного света, тонкие переплетенья деревьев, обступивших пруд, и думал о том, зачем я хожу к этим женщинам. В четверг, пятницу и субботу я бывал у них, и поочередно рассказывал один и тот же державший меня в плену эпизод с паденьем жены. В момент отъезда она, присев на край стула, упала, а я, поднимая ее, ощутил нечеловеческую тяжесть. В этом событии было странным и то, что она, обычно довольно ловкая, упала, и то, что показалась тяжелой, как чемодан книг.

Рассказывая об этом в третий раз, я ощутил себя магнитофонной пленкой. Мои внимательные слушательницы были не более, чем ушной мембраной, розовой от вечернего света, в которую я посылал звуковые сигналы. Закончив, я выдыхался, засыпал, а на другой день принимался рассказывать заново.

Зачем эти одинокие, бесконечно молодые женщины пускают меня в свои дома, неспешно уставленные книгами, зеркалами и креслами? Оттого что испытывают удовольствие от присутствия в доме мужчины, его голоса, запаха? Это знак их неодиночества, проблеск надежды? Хотя бы на время они завладевают мужчиной, пожертвовав всего-навсего слухом. Или им приятно провести вечер в беседе, ведь ничего, кроме беседы, я не предлагал и не намерен был предлагать. В чем смысл совместно проводимого нами времени? Мне кажется, мы просто неверно понимали одиночество.

Если бы Оля, Маша или Ирина вышли замуж, я был бы удивлен. Трудно представить их бытие с мужчиной, они слишком эфемерны для этого. Если их познакомить друг с другом, то вероятней всего, они подружатся и заведут вполне идиллические сентиментально-многозначительные отношения, которые не смог бы разрушить мужчина. Но я не стану их знакомить, они непременно начнут говорить обо мне, а этого бы не хотелось. Глядя на них, осознаешь, что есть тип женщин, которые обходятся без мужчин, потакая и помогая друг другу, в то время как в основе мужских - вне женщин - сообществ, лежит либо дело, либо буйство.

Света, вернувшаяся из Англии, вернулась с переменой в лице... В женщине, как таковой, много неприятного. Поскольку я знал только одну, я лишь предполагаю, что это так, но иногда нахожу подтверждение. Например, в строчках английского поэта: "А женщина? Что может быть противней? И все-таки, - что может быть прекрасней?"

Внутри ботинок у Светы болтаются обрывки стелек, вокруг каблуков топорщатся куски отставшей кожи. Она не следит за обувью. Вымытая ею посуда оставляет желать лучшего. Мягко говоря, Света небрежна. Дома она носит, слава богу, не халат, а брюки и широкую хлопчатобумажную кофту с глуповатой надписью "Baby cat". Меньше всего она похожа на киску - у нее западноевропейское лицо с рельефным клювом носа, но когда губы распущены, проявляется миловидная заплаканность и кротость, которая так привлекательна в северных славянках. Именно это выражение пропало, когда она вернулась из Англии.

- Ты как похудевшая Пугачева, - сказал я. - Какая-то оголтелая. Только короткой юбки не хватает.

- Я выхожу замуж, Костя.

- Ты разве не замужем?

- Я выхожу замуж по-настоящему. По-английски.

Она произнесла это с нажимом, ожидая, что я спрошу, что такое по-настоящему. Я предпочел не вдаваться в этот вопрос, за ним стояло нечто оскорбительное. Зачем? Света была великодушна, именно этим я дорожил в ней больше всего. Если она лишила меня обычного отношения, говорить больше не о чем. Не мог же я измениться в угоду ее представлениям о том, что такое "настоящий" брак. Это просто нелепо. Я не дал ей возможности высказаться, не дал повода унизить ни меня, ни себя, ни наше прошлое, которое было обычным ровным браком до тех пор, пока она не узнала чего-то другого, того, что заставило ее так резко сбросить со счетов наши отношения. Я не собирался углубляться в вопрос, что это могло быть, потому что в сущности это не имело ко мне отношения. На ее решение я повлиять не мог и не стал бы пытаться, зная, что это доставит нам обоим только страдания. Она произнесла эту фразу надменно, а ей, привыкшей к обычным дням, надменность была не к лицу. Поэтому я только усмехнулся:

- Раньше они вывозили малаек и таек. Потом полек. Теперь русских. Ты ошибаешься, если думаешь, что есть места или нации, обладающие монополией на любовь. Это редкое чувство, к нему способны лишь те, кому знакома культура. Большинство довольствуется сексом. Не перепутай экзотику с другим, важным для тебя. Важное не может быть таким далеким. Все важное для нас лежит недалеко, рядом.

- Где мои тапки? - враждебно спросила она, еще крепче сжав губы. Я принес ей тапки. Стельки, как всегда, были рваными, из швов сыпались нитки.

Изо дня в день я помогал Свете упаковывать вещи, следя за тем, чтобы она собиралась тщательно, ничего не забывая из важного, а все остальное выбрасывала. Она спросила, какие фотографии я хотел бы оставить, я ответил "никакие". Привыкший к обычным дням со Светой, я пока не представлял себе, как стану жить без нее, она была единственной моей женщиной. Мог ли я представить, что буду доставать и рассматривать ее фотографии или что они попадутся мне случайно? Такие переживания казались абсурдными и напоминали чувства человека, только что пережившего смерть близкого и еще не сумевшего привыкнуть к ней. Дом постепенно пустел, на стенах оставались светлые квадраты, будто маленькие замурованные окна в наше прошлое, исчезали шкатулки, клубки, флакончики, которыми женщины украшают жилье, дом пустел, серел, обретал сиротский вид. Спокойное осеннее опустошение, блеклая смерть. Остановить ее было нечем, у нас не было ребенка, которого я мог бы не позволить ей увезти. Я бы, разумеется, не позволил. Я жалел, что человека, сорвавшегося с цепи, нельзя посадить на цепь обратно. Как можно, привыкнув к обычным дням, так резко, внезапно все разрушить?

Когда сборы подходили к концу, за ней приехал Тони - кудрявое, веснушчатое, подслеповатое существо, с трудом обходившееся без собаки-поводыря. Он привез с собой зонт в декабре. Меня неприятно поразила его неказистость, к этому унижению я был не готов, хотя в первый миг испытал злорадство.

- Он хотя бы богат? - Света пожала плечами.

- Квартира хуже нашей, полный холодильник засохшего сыра, пыль толстым слоем. Шесть компьютеров, студия звукозаписи, дети от первой жены, он вдовец.

Я не хотел жить с ними в одной квартире, Тони тоже требовал снять номер в гостинице, но Света настояла на своем. Привыкшая к обычным дням, она взяла в дом еще одно существо, вполне беспомощное, чтобы в ней нуждаться. Материнский инстинкт был в ней сильным, но эмоционально не выраженным. Он проявлялся в делах, неизменно порядочных и добрых. Едва снисходя до разговора со мной, она тем не менее не была столь жестока, чтобы меня прогнать. В сущности, идти мне было некуда. Все, что я сумел сделать за это время - это завести знакомство с Олей, Машей и Ириной, чтобы возвращаться домой как можно позже. Это был дом ее родителей, которые умерли друг за другом в первые годы нашей совместной жизни.

- Вы живете один? - спросила Маша в первый вечер.

- С женой и ее женихом.

Маша засмеялась, а я понял, что это действительно может выглядеть смешным. Раньше мне не приходило в голову, что это может выглядеть смешно, а не нелепо и страшно. Я был благодарен Маше за смех, который в первую минуту меня возмутил. Кафе уже закрывали, я получил пальто и помог ей надеть шубу. В большом зеркале мы неплохо выглядели вместе. Из трех моих собеседниц Маша самая циничная и сообразительная, но меня коробит скепсис в женщине. Она попросила рассказать о жене.

Я никогда не рассказывал о Свете, да и думал о ней не часто. Я просто с ней жил, принимал как данность. С большим трудом я могу вспомнить время, когда ее у меня не было. Мы познакомились на вокзале, поезда опаздывали все подряд, люди бродили, сидели, ели, читали газеты, шуршали пакетами, разглядывали окружающих в тусклом свете зала. Мы выбрали друг друга и все время встречались взглядами, Света отводила взгляд медленней, я - быстрее. Звуки и запахи вокзала начали отступать, я видел только ее перегибистую походку, светлые прямые волосы, нежный и странный облик в месиве вокзала. Все вокруг было из плоти, она - нет. Такая девичья неотмирность и внимательный втягивающий взгляд. Когда я привык к ее облику, перестав опасаться свечения, которое от нее шло, мы разговорились у газетного киоска. Разговор разгорался, как несмелый костер, когда пришел ее поезд. Мы расстались, как только встретились, но вернувшись, Света сама меня отыскала. Она все сделала сама, даже сорвала с меня рубаху. Теперь все прошло, но в девятнадцать лет я не способен был обнажить спину, шершавую и бугристую, как шкура дракона. Она сжала губы и потянула рубаху, как врач. Рубаха разорвалась по шву, я убежал, но Свету это не остановило. Она порвала еще две, прежде чем добилась своего.

В этот момент меня осенило, что впервые в жизни, рассказывая о Свете, я превращаю ее в историю, а живая Света тем временем уезжает. Первый раз я понял, что она окончательно уезжает, что ее больше не будет. Не будет бесповоротно, необратимо, как в смерти. Я поспешно повернул к дому, извинившись перед спутницей. Мне захотелось броситься в драку, бесполезную и бессмысленную драку за свою обычную жизнь.

У них что-то произошло, они хмуро сидели за пустым столом, молча глядя на бутылку.

- Задись. Випьем. - До этого Тони не произносил ни звука по-русски, но, похоже, успел нахвататься, и с водки его понесло. - Когда вы будете это менять? Вы хотите это менять или нет? Если хотите, делайте это. Вы только разговаривать и все. Вы ленивая нация. Если ты что-то хочешь, ты делать. Ты не хочешь, ты считаешь, это нормально?

- Что-то случилось?

-Пятеро били подростка, - тихо сказала Света. - Я не пустила его, встала на колени. У них ножи. В чужой стране, полуслепой, ничего не боится, совсем нет страха. Бешеный.

-Наш президент стар и болен, - сказал я. - Что может хотеть старик? Изменять что-то? Последние силы он тратит на то, чтобы сохранить то, что есть. Может быть, он хочет достойных похорон. В лучшем случае. В худшем - забрать всех с собой. Не только оружие, коня и жену, но и страну, которой владеет. Тиранам это доступно.

-Уберите президента.

- Существует конституция.

- Не надо войны и революции. Нужно создать общество, сеть. Пропаганду. - Мы со Светой переглянулись, в голове замелькали имена народовольцев, школьные страницы истории русского революционного движения.

- Напоминает всех французских комиков сразу. В обаянии не откажешь. Он бы здесь пропал за месяц. - Света посмотрела так, что стало ясно - она бы этого не допустила. Потом в глазах мелькнуло что-то похожее на презрение. Очевидно, ко мне. Губы плотно сжались.

- Тони прав. Нация рабов. Снизу доверху все рабы. Кто это сказал? - она произнесла с ожесточением, даже обозначились скулы на лице.

- Совсем с ума сошла. Почему я расплачиваюсь за грехи всех? Почему увозят женщину именно у меня?

- Ты разговариваешь, а не делаешь. Ты как все, маленький человек. Где мои тапки? - Она не выдержала, потеряла "лицо", оно стало родным и детским, губы разжались. Света была моя женщина, абсолютно моя, родная женщина. Сестра, жена, мать и дочь...

"Как из пены воссиявшая непорочной красотой, ты сияешь, ныне ставшая не моею, а чужой. Сердце, мукою томимое, об измене не грусти, будь спокойно и любимую, неразумную, прости", - прочел я.

Она посмотрела затравленно, в глубине взгляда мелькнула боль и пропала, она отвела глаза.

- Кто это написал?

- Тоже эмигрант. Еврей. Приятель Маркса. Хайнрих Хайне.

- Говори-говори. Читай стихи. Фланер.

- Ты понимаешь, что там ты никогда не будешь собой? Будешь оголтелой пугачихой со стиснутыми губами. Прелесть твоя пропадает на глазах, ты гаснешь.

- Для тебя красивая женщина - это несчастная женщина. Вида счастливой ты вытерпеть не можешь. Потому что не ты ее сделал такой. Тони, я тебе рассказывала, как мы тонули в марте на реке с Любой и ее тремя дочками? Деревенские нас перевозили, а мотор заглох, и лодка начала наполняться водой. Мы плакали и кричали, ну сделайте что-нибудь, у нас же дети. А мужики разводили руками - а что тут сделаешь? Я взяла младшую, и скинула ботинки, и приготовилась плыть километр в мартовской воде, а Люба взяла среднюю. Старшая умела плавать, но боялась, проплывет ли столько. Нас подобрал пароход на полпути к берегу. Они протягивали сверху руки, хотели взять ребенка, а я не могла отпустить. Так и стояла на палубе мокрая, вцепившись в девочку. А средняя продолжала заклинать: "Возьмите нас, пожалуйста, подберите нас, пожалуйста", хотя нас уже взяли...

- В этом тоже виноват я.

- Неважно, кто виноват. Глупый это вопрос. Теперь. Ты отдашь мне собаку?

- Хотел бы я быть на ее месте...

Когда они уезжали, Света повязала на голову черный платок, села возле входной двери и вдруг повалилась вместе со стулом, а я не мог ее поднять. Она была нечеловечески тяжелой и родной. Своя ноша тянет. Она, вновь упорствуя, села и перекрестила меня.

- Когда что-то ужасное делаешь, то ждешь, вдруг тебя остановят... - сказала Света. - Лечь, включить газ и ждать - а вдруг? Вдруг ты кому-то нужен, он придет и тебя остановит...

- Разве я не говорил, что ты мне нужна?

- Нет, никогда.

Мы расстались, как и встретились, на вокзале, она уехала вместе с окном, прижавшись к стеклу хмурым лицом с крепко сжатыми губами. С этим бешеным Тони у нее все будет хорошо. Но со Светой любому будет хорошо. Я думаю, Света не перестала любить меня, но показала оборотную сторону своей любви - надменность...

Еженедельно я отдаю визиты своим собеседницам. Вполне вероятно, что я женюсь на Маше, если она сделает первый шаг, хотя ее скепсис меня коробит. Пока ничто в ее поведении не говорит в пользу того, что она этот шаг сделает. Трудно представить, что она не понимает моего нарциссизма, и что может подтолкнуть здравомыслящую женщину к такому союзу? Она не Света, Света была лучше. А пока я хожу от одной собеседницы к другой, удивляясь, что им еще не надоели эти пустые, ни к чему не обязывающие отношения, они открывают двери, глядят черную собаку и приглашают в дом. Собаку Люцифера я Свете не отдал.



СОБАЧИЙ ПЕРЕУЛОК.

Он нашел Собачий переулок уже в сумерках. Всего семь домов: две серых хрущевки, которые он отверг, шестиэтажка кирпичного цвета и четыре желтых дома довоенной постройки. Один из них заворачивался под прямым углом. Внутри угла пахло листьями, цветами, травой, которой зарос полуразрушенный круг, когда-то бывший фонтаном из камня. В сочных водорослях листвы плавал, как светящаяся рыба, матовый шар-фонарь, а в песке торчала рукоятка забытого совка. Он поднял голову и с облегчением понял, что нашел - на балконе с белыми пузатыми столбиками висело синее полотенце, которое он запомнил. Он поднялся на третий этаж и позвонил.

- Мамы нет дома. - Голос был механическим, ровным. Девочка или мальчик?

- А где мама?

- В кафе за углом.

Кафе было из тех, куда ходят обсоски, с остатками роскоши: зеркальным потолком и пятнистыми от вина скатертями. Пахло жареной рыбой. Альфинур в черном платье на тонких бретельках, вся верхняя часть обнажена, выглядела проституткой. А в купе зашла с синим полотенцем вокруг шеи и чисто вымытыми розовыми щеками.

- Сделайте музыку тише. - Он прошел мимо стойки, спиной уловил враждебность барменши и усилил угрозу в голосе: "Я вас прошу".

- Здравствуй, Альфинур. Пойдем к тебе. Надо поговорить.

- Здравствуй. Как ты меня нашел?

- Методом исключения. Было всего три города на этой ветке - Киров, Пермь, Ярославль, в одном из них - Собачий переулок. В Собачьем переулке семь домов. Пойдем к тебе, поговорим.

- Говори здесь.

- Я хотел спросить, зачем ты ссадила меня с поезда?

Альфинур ответила "я сейчас" и положила руку на плечо подошедшего старика в канотье с аккуратной бородкой, они зашагали в танго. "Солнце обладало садом, сладок аромат. Сядем мы с тобою рядом, скроет нас старый сад... Расскажи, моя любимая, как меня ждала..." Пахнуло курортным, вертинским, кокаиновым. Старик поцеловал ей руку и придвинул стул.

- Барин. - Она провела взглядом по плотной спине старика сверху вниз. Жизнь просидел у жены в кармане, как детеныш кенгуру. А теперь ее нет, нет сладкого кармана с молоком. Альфинур поднялась, поправляя платье на бедрах.

- У тебя пятно на платье, - заметил он.

- Я слежу. Стараюсь следить. - Она повернула к туалету и скрылась. Старик жевал салями с маслинами, запивал красным вином, отщипывал кусочки черного хлеба, крошки сыпались на запятнанную скатерть. Черт. Он взглянул на часы - Альфинур не было двадцать минут. Он вышел и снова поднялся на третий этаж желтого дома с балконами.

- Мамы нет. - Девочка? Мальчик?

- А где мама?

- На танцплощадке. В парке Павлика Морозова.

Он отыскал парк по звукам гармоники. По сравнению с кафе здесь было чистилище. Нарядная Альфинур с блестящими плечами болтала на лавке со смертью. Увидев его, кивнула и подвинулась.

- Правда, Зинаида красивая?

- Угу. Как известь.

- В ресторане "Зимний сад" все женщины - собаки, паленые доберманши, а старухи красивые. - Альфинур взглянула осуждающе, подхватила Зинаиду, и они пошли топтаться по асфальту, шерочка с машерочкой, рядом с полутрупами. Альфинур - цветной паяц среди парковых статуй с оскалами. Живая среди мумий.

- Зинаида - фронтовичка, летчица. - Альфинур села, придвинулась ближе и зашептала. - Вместо пальцев ног протезы, на лице - пластика. Между вылетами она отдавалась офицерам в ангарах, называя цену. Вернулась с войны калекой со сгоревшими ногами, вся в орденах, с сундуком драгоценностей.

- Тоска с тобой. Пойдем с этого кладбища, а? Что ты к ним присосалась, у тебя дома ребенок с нечеловеческим голосом, а ты пыль поднимаешь под гармошку со всякой ветошью. Они давно уже умерли, и война умерла. Живи своей жизнью.

- Она моя! - выкрикнула Альфинур и заглянула в лицо глазами с двойным рядом ресниц. - И война еще идет, и я инвалид, как они. Когда работала на рынке, Сурен меня толкнул, я стукнулась головой об контейнер. Сказал, что на нервы действую, что у меня такой вид, точно мне все должны. А на самом деле весь Таганский ряд должен ему, а ты знай свое место, женщина. Теперь у меня головные боли, хоть лезь на стену. Я потому тебя ссадила с поезда, что наизусть знаю, что ты скажешь. Все говорят одно и то же: "Что ты со своим молодым телом прилепилась к старухам?" К Альфинур подскочила бабка с трясущейся головой, перекрестила, поцеловала и засмеявшись, увела плясать. Он следил внимательно, но старухи завернули свой простонародный хоровод в хитрое кольцо, заголосили беззубыми ртами, а когда кольцо развернулось, ее уже не было. Черт.

Он в третий раз поднялся по лестнице.

- Мамы нет дома, - заученно ответило существо.

- А где мама?

- На танцах, в Доме офицеров. - Он привычно вслушался в музыку Собачьего переулка и пошел на звуки, лившиеся из здания с колоннами, серпом и молотом, встал у раскрытого окна, курил, смотрел, как Альфинур пригласила мужчину, строго и прямо сидевшего за столом с седовласой дамой. Она заметила его у окна, после танца легла на подоконник, поманила пальцем, зашептала:

- Это жена профессора со своим зятем. Он вдовец, потому что ее дочь выбросилась из окна в прошлом году, осиротив детей. "Неужели это я родила ее на такие адские муки?" - спрашивает женщина. А он отвечает: "Ты не виновата, Сабира, доктор сказал, маниакальные депрессии не лечатся. Она слышала голос, который приказал ей прыгнуть. Он велел расплатиться жизнью за сына. Это я виноват, я торговал, пропадал дни и ночи и не замечал, сколько денег берет из стола мальчик-наркоман. А поплатилась она".

- Ты чокнутая, Альфинур. Танцуй свои посмертные танцы, я подожду. Мне негде ночевать, город чужой, и это ты ссадила меня с поезда.

- Ладно. Один раз я позволяю. - Она убежала танцевать с глухонемым усачом, тот слушал через ее тело. Он знал этот фокус, сам когда-то на концерте затыкал уши и смотрел в спину дирижеру. Альфинур переводила музыку для глухого на язык тела, и тот слышал. В ее теле все было слышно, оно пропитано музыкой. Когда женщина так хороша, поневоле задумаешься, что за этим кроется. Он курил и обдумывал следующие шаги - что он ей скажет и как она ответит. Она сделала решающий ход - ссадила его с поезда. Ну и хорошо. А иначе как понять, которая из них нуждается в тебе, если они не делают хода? Он принял бой, это инстинкт - не уклоняться от боя, иначе потом застигнут врасплох.

Довольная Альфинур сошла с крыльца через час, ласково похлопала по щеке усача, попрощалась.

- Мамы нет дома, - сказал безжизненный голос.

- Алена, это я. - Открыла ушастая бледная девочка с ножницами в руках.

- Режешь? Смотри, платье не тронь.

На фанерной дверце шкафа висело на плечиках платье из синего бархата.

- Зинаида подарила, моль попортила, но не сильно.

Паркет был весь в трещинах и щелях, пластинки отвалились и мешали под ногами.

- Пыльно, - сказал он вглядевшись в зеркало и написал неприличное слово. - Пыльно и душно. - Альфинур открыла балкон, посмотрелась в зеркало и стерла слово голой рукой. Он отнял у девочки ножницы.

- Так можно все превратить в мусор. Была книжка со сказками, ты ее изрезала, зачем? Красивая была книжка. - Девочка встала и вышла из комнаты.

- Не командуй, - сказала Альфинур из-за дверцы шкафа, где переодевалась. - Ты что, командир?

- Да. Разведроты. Разве я не говорил?

- У тебя нос приплюснут, будто утюгом провели.

- Душманы сломали, я косил под глухонемого. Проверяли, стреляли над ухом, пытали, умею ли кричать. - Альфинур быстро появилась из-за шкафа с круглыми глазами в растопорщившихся ресницах:

- Расскажи.

- Это все. И забудь. О войнах, уродах, старухах. Думай о доме, он у тебя развалился, ты строила его из фанеры, о девочке думай, о своем теле.

Альфинур погладила бедра, обернутые тонким синим халатом.

- Не люблю тело, тело обложка души, у стариков, когда тело обветшало, душу уже видно, она вот-вот выйдет на свободу. Не люблю тело, но уважаю, никогда им не торгую, ведь в нем живет моя бессмертная душа. Хочу сшить платье из настоящего шелка. Настоящий шелк тяжелый, он ходит упруго, как волны, и блестит, как желе.

- Пойдем, покорми меня. - Они сидели, пили чай с лимоном и пластиками сыра.

- Вот, значит, почему в купе пахло травой. Ты оттуда. - Альфинур сложила подбородок на руки и долго смотрела.

- Сняли с поезда, собаку приводили, не нашли и отправили плацкартой. У тебя зубы вперед, как у суслика, и губ не хватает, чтобы их закрыть. Ты когда-нибудь пыль вытираешь?

- Редко.

- Для татарки ты нечистоплотна.

- У-гу.

- Постели мне отдельно.

- Ты, может, еще и чернобылец? - усмехнулась Альфинур.

- Я не могу в таком доме. Диван еле стоит, из подушки наверняка перья в рот лезут, а ты вообще моешься?

- Я не потею. Не нравится - выматывай.

- Куда я пойду и кто меня с поезда ссадил? Давай пыль вытрем.

- Может, еще и пол помоем?

- Не торопись. Я научу тебя всему, когда выпадет снег.

Снег выпал, день в день, в Покров. Он раскрыл балкон с пузатыми столбиками.

- Чистописание не в четверг, - сказала ему Алена. - Чистописание у нас в среду.

- А сегодня и есть среда.

Он разделся до пояса и нацепил на швабру тряпку, отставил в угол, сгреб совком снег с балкона и разбросал по комнате. Снег не таял, а лежал серыми, обреченными холмами, потерявшими блеск и праздничность. Он стал растирать его шваброй по полу, снег терял белизну, красоту, но все равно не таял, лишь все больше серел и грязнел. Он выбросил грязный снег и набрал на балконе свежий.

- Ничего нет в жизни людей, чего бы не было в природе, - сказал он Алене. - Корона на королеве - это брызги сильного дождя, когда он отскакивает от камня. А кружева на воротнике - это снег или узоры на окнах... Есть края, где снега нет, там все иначе, там не работают, ищут тень. А у нас только снег и есть, и летом надо думать, что есть зимой. Снег все скроет, всю грязь, черноту, все летние труды. У нас есть средство спастись, только видишь ли, снег не вода, его надо растирать с силой, он твердый. Но зато он чистый, когда нетронутый. Ты зайдешь в лес зимой, как в сказку, и напишешь на белом заветное желание, какое у тебя?

- Чтобы мама больше не танцевала...

- Как и у меня. Оно сбудется. Снег падает с неба на землю, соединяет небо с землей, душу с телом. Все, что льется и падает с неба, священно. Постой среди снега, когда он валится на землю пеленой, посмотри ему в глаза, подставь лицо, и все сама поймешь. Слышишь, Альфинур, не пачкай полов и не плюй на снег. Он укроет могилы твоих старух, и они перестанут смердеть. Вонь жизни из них уйдет, и останутся только их измученные души с белыми крыльями. Смотри, Альфинур, живи по правилам, не время тебе изводить свою татарскую красоту, не надо быть туловищем, пляшущим под чужую дудку.

- Ты раненый? - спросила Алена, оглядев его спину.

- Конечно. И мама, и ты, все раненные. Но нельзя на обиде ехать, как на коне.

- При чем тут обида? - крикнула Альфинур. - Старухи красивые! А в ресторане "Летний сад" женщины - долларовые манекены.

- Давай выбросим твою фанеру. Дался тебе "Летний сад", уже зима. Не завидуй никому.

Он захватил новую порцию снега, опрокинул совок на пол и принялся втирать шваброй. Потом выкинул остатки и вытер пол насухо. Они сняли с балкона пахнувшие зимой, гнувшиеся, как картон, простыни, в тепле они размякли, и Алена встала у гладильной доски. Он снял с дверцы шкафа синее бархатное платье - спрячь подальше - и стал выносить шкаф. Альфинур завопила и вцепилась в его плечо. Он больно, до синяков, сжал ей запястье: "Оставь. Татарская это жизнь - кобылу глодать в канаве".

- А где, где мне жить? - заламывала руки Альфинур.

- Со мной. Ты ссадила меня с поезда и не оставила выбора. - Альфинур всхлипнула и ушла готовить плов.

Вечером они сидели за столом, как положено, ели плов руками. В комнате стояла новая кровать с отутюженным бельем, пахнувшая снегом.

- Где ты живешь? - спросила Альфинур.

- Езжу из одного Собачьего переулка в другой. Я уже списан. На середине пути списан, и хожу сам по себе, подчиняюсь только себе. Но в середине пути непросто. Это время - ловушка. За каждым поворотом дороги - новая цель, всего не осилить, и ты идешь с видом на поражение и малой надеждой на победу. Я бы хотел забыть это все и остаться с тобой. Сегодня у нас первая брачная ночь, выпьем за это. Поклянись, что если даже меня не будет, ты будешь зимой мыть пол только снегом...

- Мыть только снегом, - повторила Альфинур.

- Хорошо. Теперь поцелуй меня.

Наутро он убрал руки Альфинур, обвившие шею, и собрав сумку, разбудил Алену.

- Завтра зайдешь в парк и напишешь на снегу свое желание. Если напишешь завтра, оно сбудется. Скажешь маме, что глухонемой принял ее на работу официанткой в Дом офицеров, пусть выходит. И вот тебе название города, прочти. Если что-нибудь с вами случится, напиши мне, я приеду. Если мне повезет и выпутаюсь из ловушки, я к вам вернусь.

Он поцеловал девочку, вышел из дома, в сумерках утра забил косяк, что позволял себе только в тех случаях, когда получалось помочь. В чем еще кайф быть мужиком? Бросить все и выйти за порог. Пусть Альфинур поплачет, ей ничего не стоит. Медленно покурив на заснеженной лавке, он в последний раз оглядел тихо спящий Собачий переулок без единого, даже захудалого пса, и отправился на вокзал.



ДОМРАБОТНИЦА.

- Сидели втроем, мусолили жизнь, и вроде бы Виктор сказал, что смысл в работе, а Макс - что в деньгах, а Лёня сомневался, дом на первом месте или мужская дружба. Не разберешь, что люди мычат в третьем часу после семи бутылок. Потом про женщин... Виктор объяснял про приятеля, который живет с молодой парикмахершей, и как хорошо живет: та прибегает-убегает, готовит-стирает, но слушает востро, проходит мужские университеты и уже почти соображает. Макс печально спросил, много ли у "папика" денег, оказалось достаточно, а Лёня задумался: "Когда парикмахерша университеты пройдет... м-да..."

Еще попили, и Макс закрыл лицо и сказал, что он - повешенный на веревке, а веревка вот-вот перетрется. Полураздавленный червяк. "Не могу больше. Как раб на галере". Виктор объявил, что он принципиально одиночка, потому что спать есть с кем, но не с кем просыпаться, по утрам тяжко, и скорее бы уж уходила. У Викторы этого штаны ноги обтягивают... Под конец начали наливать как заведенные и было совсем не понять, что мукали.

А мне что - подай-накрой, убери-вытри. Когда разбрелись по комнатам, Макс пришел в мою, взял за руку и спросил, пошла бы я за него, если б он вдруг развелся. Я за него пошла бы, Ольга Сергеевна, он серьезный и порядочный, так ему и сказала. А Виктор какой неприятный, звал меня "Хрю-хрю" и спрашивал: "Что это вы, барышня, такая хорошенькая и домработничаете? Идите на панель". А Лёня смеялся - Таня Оле пожалуется. Вот и все. Посуду я перемыла, простыни отнесла в прачечную, а кабачок, как требовали, им не приготовила, не знала, как подступиться. У нас на севере такого не видали и в училище среди овощных блюд не проходили... А что мне Виктор помыкал и приказывал, так он кто? Пришел-ушел, и злой, как чеснок.

Мне, Ольга Сергеевна, от Олега письмо, как же я рада! Помните, я вам рассказывала, приезжал к нам на гастроли маг и фокусник. Спросил, кто желает гипнотизироваться, а я как побегу опрометью на сцену и боюсь, вдруг кто-нибудь обгонит. Он бережно голову уложил на один стул, а ноги на другой, еще один стул потом убранный, в середине... Усыпил, а сам по мне ходил, как девочки рассказывали, и даже один раз подпрыгнул, а я спала. Он элегантный, в тюрбане, с черным плащом, а руки какие... Только прикоснулся к волосам, у меня мир поплыл, и сны прилетели. Двери открылись, и белый свет полился, как водопад, я вошла, ничего не видно, один молочный свет и воздух ласковый, как в тихий день на море, и следующая дверь медленно открывается, а там еще лучше, так и не дошла, проснулась, все хлопают, смеются. Олег мне руку подал и отвел на место, как королеву. А вечером я ему поселок показывала, и наш с Галей домик на окраине с поленницей и геранями на окнах. И чего-то мне стыдно было, не знаю даже, себя, что ли ... Все время в носу щипало, и плакать хотелось. Он серьезный, никогда не смеется, только чуть-чуть улыбается, но так ясно, светло. И погода была тихая, и море спокойное, все как у Аннушки. Есть у нас в поселке такая ладная женщина, у которой все получается, и все по-доброму.

Я расстроенная, потому что Макс звонил, приглашал в ресторан, но пойти не в чем. Ой, Ольга Борисовна, неужели правда? Правда, можно юбку и пиджак? И я пойду в ресторан, как настоящая дама, правда, пойду в ресторан? Вы отпускаете с Максом? Может, и жизнь наладится потихонечку. Может, не зря я сюда приехала, Галю бросила. Учиться негде, кроме кулинарки, а хочется еще поучиться.

Ресторанов я не видела, у нас бар и дискотека, я в баре после училища работала, и туда иностранные моряки ходили, пока рыбхоз не развалился - Петрович не захотел американцам в аренду сдаваться. Сгубил поселок, афганец-поганец несгибаемый. Парни поуезжали, побросали семьи. Где Галин отец, даже его родители не знают, а может, не говорят, старые, самим жить нечем.

Все на заработки разбежались, нас три сестры и младшему брату десять, отец меня снарядил, обещал, если деньги заплатят, то пришлет, а пока только на дорогу, не обессудь, Таньча, чем богаты... Мама пошла работать из-за Гали, хотя спина болит с ясельными... В поселке теперь свет только утром и вечером дают, темнеет рано, еще в училище сидишь, уже темнеет. А как вечерами у моря чайки кричат, так кричат в темноте, как дети... А когда летят, то ножки ровно вместе вытянуты, как у ребенка запеленутого. Может, все и наладится потихонечку, только когда? Не знаю, когда Галю увижу, она уже говорит чуть-чуть и фотографию мою знает. Но если вы мне пропуск на подготовительные курсы выправите, я поступлю учиться. Хочу на журналистику, в свою газету три раза писала и печатали, что ж не напечатать, грамотно же. И вот что - научите меня кабачки готовить, а за пироги с икрой, ради бога, простите, у нас так ее едят, и ложками, и в пирогах. У браконьеров дешево берут, я не знала, что у вас дорого, расстроилась, даже плакала. А как сюда добиралась, смех и грех, в Москве на вокзале сижу, деньги кончились, в животе воет, по сторонам смотрю. Вижу тетка с сумками ерзает, в туалет хочет, но за сумки терзается. Я ей - давайте посторожу, а вы мне хлебушка дадите. Но у нее одни огурцы, взяла огурцы, у другой на хлеб выменяла, потом уже слежу за женщинами, которая заерзает - к ней, так и насобирала еды на дорогу...

Ну и ресторан, красиво и удивительно! Грибочки маленькие, креветочки розовые, штучка к штучке, салаты из фруктов, как фрукты называются, я записала в блокнот, у официанта спросила. Хорошо бы завести собственное кафе с живой музыкой и пусть бы там поэты стихи читали, а я слушала из-за стойки. Кофе по-турецки на углях я умею, болгары научили, водка только в коктейлях, а танцы спокойные. С салфетками, свечами, бархатными шторами и обязательно, чтоб Моцарта играли. Его музыка беспечальная, беспечная... Папа говорит, я беспечная, потому не пропаду. Когда меня провожал, сказал: ну что, Таньча, мать и жена из тебя не вышли, может, выучишься, ты способная, работать будешь, сестер вытянешь как старшая. Но я не хотела быть старшей - старшим тумаки и заботы, - как прислуга, за всеми ходи, все меня пользовали. А ресторан... Макс пригласил, потанцевали, он добрый, страстный, печальный. Спрашивал, как я к нему отношусь, нравится ли он мне и не мог поверить, что нравится.

Потом, что меня удивило, Ольга Борисовна, прямо как у нас в поселке, жена заявилась. Вначале его уводила и назад вернула с красной щекой, потом напротив уселась, уговорила мой коктейль, я и моргнуть не успела, и заявляет: ты получишь в следующий раз! Я ей усмехнулась: вы не видали, как у нас в рыбацком поселке из-за мужиков дерутся! Пришлось домой одной добираться, спасибо дедушка довез, его Наум зовут! На ум! Я ужасно хохотала. И фамилию назвал: какие у вас в городе красивые фамилии - Лейдерман, Паверман, у нас таких нет.

Мне Олег письмо прислал, я не поняла, Ольга Борисовна, может, вы переведете? Половина по-английски, а остальное стихи. Про нас ни слова, я жду-жду, что в конце мелькнет, - нет, ни слова про нас. Собой любуется? Нет, он цветы покупал и в бар водил, обещал приехать через год, адрес оставил, но распутица в этот год такая, что ему не добраться. Я подумала, может, на материке мы скорее встретимся?

Макс хочет жениться, но его женушка ой-ёй, кабаниха! Ой, Ольга Борисовна, она же видела ваш пиджак, еще намекала неприятно, что я без разрешенья взяла. Вам тоже достанется. Совсем не боитесь? Я тоже не боюсь, пусть попробует, напинаю и за вас, и за себя. А что я такого сказала? Презервативы в пиджаке? Дедушка в машине подарил. До чего дошло, это мое дело. Почему пьяная? Вы не видели меня пьяной! За стол в праздники сажать нельзя, сразу прыг на Лёню? Да ну, он вялый какой-то... Да и вы не первой молодости... Ой, простите, ради бога, Ольга Борисовна, вы хоть не плачете? Я тоже тогда заплачу, вам-то что плакать, у вас дом, муж серьезный, сына любит, а меня жизнь не впускает, хоть бейся, хоть плачь... Пойду Олегу ответ писать. Перепишу стихов Бунина, раз сама не могу. "Темные аллеи" любимой моей книгой в школе была.

А ваш чеснок любимый как цыкнет на меня из машины... Я бегу, запыхалась, а он: "Барышня, опаздываете на пятнадцать минут. Вы не на свиданьи". Руку протянул за пакетом, прихлопнулся и уехал с визгом, машину не жалеет. Я подумала - конечно не на свиданьи, на свиданье я на сорок минут опаздываю. Неужто он вам нравится, Ольга Борисовна? У вас и настроение портится и губы искусаны, когда он звонит. Гриб отравленный этот ваш Виктор... Не обсуждать? Хорошо, не буду больше.

Меня дедушка в кафе пригласил, можно на вечер пиджак попросить? А вы подождите одеваться, он и вас подвезет, куда надо. У нас с ним все, как у Аннушки. Недавно иду мимо парикмахерской, в кошельке шестьдесят рублей. Захожу в парикмахерскую, спрашиваю, сколько стоит химическая завивка? Отвечают - шестьдесят рублей. Как у Аннушки. Только потом пришлось туалет искать: кошелек из-за пазухи ниже провалился, а на обратном пути проверялы из трамвая завитую выставили, ничего не помогло. Им бы в Белое море на рыбалку в шторм, а они, мухоморы, женщин и детей на улицу вытаскивают из-за рубля. Ой, это дедушка в дверь звонит, ничего, что я ваш адрес дала? Можно ему сказать, что вы моя мама? Я в детстве мечтала о доброй маме, без скалки. Почему нахальство? Я так шучу. Это не он, это сосед денег на пьянство домогается, не давайте, он еще прошлый долг не вернул, прорва. Лифт поехал, это дедушка, я чувствую. Нет, мимо... Ладно, полчаса просидели, еще полчаса просидим, он приедет... Можно Ольга Борисовна, я вам дам почитать, что Олег написал? Стихотворение в прозе.

Голубой? Это в смысле что пидор? ...Я от вас даже не ожидала таких слов... Нет, Ольга Борисовна, вы ошибаетесь. Когда мы в Москве у его приятеля встретились и вместе ночевали, но ничего не было, я видела, что ему тяжело. Просто он ко мне хорошо относится, не как все. Девушка, веселая, как песенка... Он хочет меня на родину свозить, там заливные луга, и катать на велосипеде, где цветочный воздух. Может быть на свете человек, который ко мне хорошо относится, неужели нельзя в это поверить? Это после его отъезда я на вокзале голодала. Не могла у него денег попросить, хоть режь, стесняюсь его. Звонят! Это дедушка. Он права забыл. Извините, Ольга Борисовна, мы вас не повезем с забытыми правами. Еще попадемся, а вы торопитесь.

Я только не понимаю, как он может такой женщине, как вы, нравиться... С мягкими ручками, как у Тургенева в романах. Мне у вашего пиджака рукава коротковаты, я их заворачиваю, а руки, как у прачки, торчат. Руки прачки, которые краснеют быстро... А вы тюль комкаете, когда он уезжает на пузатой машине. Стоите такая светленькая, пятки врозь, коленки вместе, на каблуках в строгом костюме и смотрите...Что я себе позволяю? А вы нет разве? Я вас очень прошу, Ольга Борисовна не говорите больше, что Олег голубой. Даже если и так, я всегда буду любить его. Он хорошо ко мне относится. Ну и что, денег взаймы попросил, он же не знает моего настоящего положения, когда с ним, я про тяжелое не вспоминаю, в письмах не все пишу, он и вообразил... Он как талисман на счастье... Я у дедушки для него займу. Или у вас.

А дедушка глядел на вас с почитанием. Мы до кафе не доехали, поломались. Он позвал сына машину ремонтировать, а мы к нему домой пошли. Вдовец, готовит лучше меня, рыбу в микроволновке запек - пальцы проглотишь. Завернули в круглосуточный магазин, сказал - выбирай, что нравится. У меня в глазах слезы, я покраснела, растерялась и стою, точно лопату проглотила. Увидела цветы, выбрала пять синих ирисов и ему подарила. Он расчувствовался. Фрукты сам покупал, я в них не понимаю, уже дома в вазе рассмотрела: один фрукт аж в волосах, а внутри зеленое.. Потом сын зашел поужинать, старше меня лет на двадцать, как вы примерно. Оказывается, у них свой автосалон. Дедушке домработница нужна, так что Ольга Борисовна, если что, вы не обижайтесь, я заранее предупредила.

Кто приходил? Жена Макса, козлика на веревочке, приходила. Зашла повыпытывать. Я ей ничего не сказала. Обои критиковала - то не сочетается, это не сочетается, прямо как ваш чеснок. Ему тоже все не так, а у самого розы по стенкам налеплены, как у актрис в телевизоре, когда они дома среди болонок. Откуда знаю? Была один раз. Да что вы так близко его принимаете? Хорошо, расскажу, только, я не могу, когда вы плачете, завыть хочется. Он к Лёне по делам заезжал, Леня застрял где-то, а я пол мыла внаклон, швабры не признаю. Он мне руки под подол запустил, я засмеялась. Мы съездили к нему и быстренько перепихнулись. Еще назад везти артачился... Он овен, все овны такие, налетят, нашумят, и что? Стадо пробежало, потопало, пыль одна.

Когда в поселке живешь, все на виду, все подруги рассказывают, оттуда все и знаю, подумаешь, математика. Что мне странно, так это что в городе все так же безвыходно, только с подковырками и злей. А что чеснок слова умные знает, так это пыль пускать, чтоб злость прикрывала. А дедушка славный, ванну помыл и розовое полотенце дал. В ванне душ из стенок бьет для массажа, чудеса... Жить становится негде, потому что на хозяйку мою Раю жулики наехали, с квартиры сгоняют, она с ними за товар рассчитаться не может, еле концы сводит, так что мне один путь - к дедушке, вы же меня у себя не селите, только переночевать, если гости.

Дедушка сказал, что есть работа в Израиле официанткой в офисе по контракту, но это надо с папой посоветоваться. Деньги большие, но ехать в тьмутаракань, на Мертвое море, какая там жизнь?...Письмо от Олега опять по-английски пришло. Ни одного русского слова, битлз и битлз...Что это значит и как ответ писать, может, вы переведете, Ольга Борисовна? Олег меня старше на год, ему уже девятнадцать, он водолей по гороскопу, они на радуге живут, а не в жизни.

Макс звонил, спрашивал, не передумала ли я, не стала ли хуже к нему относиться. Не знает, как из-под охраны сбежать. Она и его, и меня окружила, что-то будет с человеком? Неужели так всю жизнь в кандалах промается? Он рассказывал, что уходил к другой и ребенка там завел, но она два года копила деньги и той матери дала отступных. Вы и не знали? Ну правильно, кто такое расскажет! Тем более вам, вы безупречная. Позор же - жена у любовницы мужа откупила. А что вы по-английски в письмо Олегу подписали? Надеюсь, ничего неприличного? Я шучу.

Ну вы даете, Ольга Борисовна, зачем же вы "чесноку" все предъявили? Он позвонил - и матом. Он же любит вас, как умеет. Знает, что недостоин, куда ему до вашей нежности, потому и изображает, что все наоборот. А вы взяли макнули в лужу, как так можно с мужчинами? Что вы хотите от него, не видите разве, что он как рыбий пузырь, взяли и ткнули. Теперь ищи-свищи, он на глаза вам не покажется со стыда. У меня Галин отец такой... Вначале жениться не хотел, смеялся, что больно прыткая, потом пришел - женюсь и удочерю. А я одна в избе всю зиму дрова колола и ревела, мои еле-еле здоровались, раз родила без мужа, давай сама. Только подружки помогали, да папа на улице подмигивал и денег, когда были, заносил. А через год, когда мама отошла и в дом взяла, Галин отец явился. Только любовь моя в море потонула, и я ему отказала. Тут подружки возмутились - такому красавцу отказать и ребенок безотцовщина, а мама мою сторону взяла. Он развернулся и уехал от стыда, попомните, ваш павлин то же сделает. Но может, оно и к лучшему...

Ольга Борисовна, что-то я вас бояться начала, вы что в мое письмо к Олегу приписали по-английски, что он мне даже не отвечает? Чтобы он денег не клянчил?!! Господи, разве можно? Он гордый и ранимый. Да и кто вам право дал? Это моя жизнь... Вы так всех разгоните, только я и останусь, я-то вам все прощу... Видите, дедушка на попятный, работу подальше отыскал, аж у Мертвого моря. Макс кандалы разгрызает, Олег, талисман мой, обиделся, значит, никого у меня нет... Только Галя и вы, две надежды на человека...

Ой, Ольга Борисовна, это вы мне? Неужели правда мне? А за что? Ни за что?!! Так просто. Ни за что. Так просто и ни за что... Можно я этого Моцарта прямо сейчас включу? И квартиру уберу так, что все заблестит и



ПОЧТА.

Разбросанные вдоль моря кафе и бары, долгая набережная, заканчивающаяся тяжелым песком и брошенная рыбачья сеть, точно мертвая русалка, таверны, крабы, немцы, французы, итальянцы... Старичок-фланер в поисках утраченного и соломенной шляпе-шляпе с высокой тульей, соль в ветре, утробное рычанье моря... Жиголо с медными торсами, девушки, тугие, как тетива, неуместные дети. В центре курортного местечка громоздкое здание почты в колониальном стиле нарушает беспечность.

Вечерами полуодетые люди сидели в открытых кафе, пили красное вино и резкий джин, разглядывали друг друга, задерживая утоленные взгляды на чужих лицах. Все стремительно надоедало, жизнь длилась как один спрессованный день, время не текло, а стояло, и казалось таким густым и твердым, что могло ударить.

Вечерами они становились возбужденней, но это зависело от цвета времени и красок неба. Вечерами они были разнообразней в привычках - солнцепоклонники, сидевшие у края моря, как кочевники у костра, пьяницы с правом на свободу, рыбаки с пустыми сетями, манекенщица на измученных щиколотках, семья глухонемых с близнецами, которые беззвучно дрались и беззвучно рыдали, содрогаясь спинами, бородатый студент патологического роста с велосипедом, дама с белой собачкой, неподвижный, как статуя, служащий почты в форме цвета слоновых бивней, метавший жадные взгляды. Когда штормило, у края моря выстаивались, словно рыбачки в ожидании мужей, женщины, заглядываясь в желатиновые плотные волны, текущие от горизонта.

"Все цветочки полевые, а моя одна, как роза, на нее глядел я смело, как орел глядит на солнце...", - подумал старик в соломенной шляпе-шляпе и заискивающе посмотрел в небо. Но шумело не оно, шумело море, далекая птица-точка шуметь не могла. - Чьи это стихи? - озаботился старик. - Из памяти выпрыгивало и снова скрывалось, потом выпрыгивало другое. Как кузнечик из травы, то ли тот же, то ли другой... "Стихи довоенные, - решил старик. - До войны 1812 года. Пока все они здороваются, я существую. По-моему, с этой дамой я сегодня встречался... Все знают, куда идут, я один забыл"...- Он поклонился даме с белым шпицем и надел соломенную шляпу-шляпу. Дама не догадывается, что он не знает, куда идет. Может, и она не знает, куда идет, у нее не очень уверенная походка. Старик приободрился.

Есть тысяча разных способов смотреть закат - из положения сидя и стоя, лежа на животе и лежа на бедре, а также на спине головой к морю и глядя назад и вверх, а также рассматривая закат, отраженный в радужной оболочке глаз другого. Опрокинутое солнце не отличалось от обычного, к опрокинутости привыкаешь, и становится смертельно тоскливо. Женщина заметила это раньше мужа, но не сказала вслух, внезапно решив, что либо он догадается, либо...

По набережной шли мужчина и женщина, и женщина любила мужчину. Они к этому привыкли и были недостойно заняты другим. Она думала о ребенке, он - об осьминоге, которого должен поймать. Его влекла злость осьминога. Злость тяжело хлестала и жалила, обвивалась, душила, нагло заплывала в сны. После схваток с осьминогом от него ничего не оставалось. От осьминогов не уйдешь, от такого, как его, тем более. Он не пытался скрыть, что жизнь без осьминога его не интересовала. Каждое утро он просыпался с надменным исхлестанным лицом... Юноша был высокого роста, его подруга черноволосой и кудрявой. Обоих качало на ходу, как шлюпки, и они мягко ударялись бортами, не замечая этого.

В убогой, сильно нагретой комнате, спала девушка, на столе - маникюрные ножницы, на стуле - сарафан с голубыми пуговицами. Она не была уверена, что найдет сарафан, когда проснется. Ни в чем нельзя быть уверенной, но сейчас она спала, подкошенная жарой. Солнце жгло через светлые занавеси, растапливая сны. Когда вздрогнув, неожиданно проснулась, она вспомнила, как он был внимателен, пока не пропали деньги, а когда пропали деньги, он не был внимателен. Потому что тоже пропал... Сраженная воспоминанием, будто черной птицей, ударившей в лицо, она свалилась обратно в подушку, набитую влажными слипшимися снами.

Около почты в смятении ходила дама в белых перчатках, белой тростью и белым шпицем. Она размышляла, имеет ли право послать подруге крупную сумму. Они в ссоре восемнадцать лет, и неизвестно, какую фамилию носит Мэри. Если она припишет к имени Мэри фамилию человека, с которым у них общие дом и дети, может быть, это вынудит его наконец жениться на Мэри? Возраст и деньги влияют на сговорчивость. В любом случае, деньги не повредят, Мэри сможет купить себе новый протез или автомобиль... Мэри не должна знать, что это сделала она - попадешь в подлые старые суки.

"Есть тысяча разных способов смотреть на солнце, и только один из них смелый", - подумал старик в шляпе-шляпе и победно огляделся, но вспомнил, что забыл... Имена врага, жены, сына он забыл давно. Но сегодня он забыл записную книжку, где записано то, о чем забывать нельзя, такого еще не было. Память - как паутина, где жужжат, пока не сдохнут, мухи воспоминаний... Его взволновал жук на лацкане пиджака - предстояло выяснить, светится ли он в темноте, а для этого надо найти темноту. Где здесь принято искать темноту? Славное место, все здороваются, но не покажется ли вопрос о темноте несуразным? Старик робко огляделся, поправил льняной воротник вокруг изрубленной, как нашинкованная капуста, шеи и направился к почте. Напугав, его обогнал огромный велосипедист с надутой парусом спиной.

Велосипедисту казалось, что он опоздает купить пленку и не успеет заснять вечер. Каждый вечер здесь происходит малозаметное нечто. Без одного "нечто" потеряется связь, будет утрачен смысл целого, история не сложится. Он ускользнет, сколько раз так бывало... Рвется ничтожно маленькое звено - и все, от целого остаются одни лохмотья... Не угадаешь, что нельзя упустить из виду... Упущенная мелюзга раскромсает все, как большая акула. Пленку, ради бога, полцарства за пленку! Он пришпорил коня, обливаясь потом на испанском солнце...

Чернокудрявая женщина, которая любила мужчину, думала о ребенке. Ребенок не сумел заслужить любовь отца, а здесь, у моря, он неуместен, он вдвое меньше чем дома, этот карлик с соплями в жару. Он смотрит, словно упрекая, - ах, зачем вы меня покидаете, - но упорно не хочет к воде, бросает им вслед взгляды-упреки и пукает. Слишком мало осталось времени, чтобы держаться за руки. Им уже двадцать восемь. Время несется, как бешеный водопад, вдребезги разбивая все на пути. Когда ты любишь, то спишь с телефоном в изголовье, ожидая радостного или страшась дурного. Два года она жила с телефоном в изголовье, а дождавшись, шесть лет не может прийти в себя. Каждая минута без него кажется ей потерянной. Но он живет только с ее телом, а думает об осьминоге, он сам сказал, что думает только об осьминоге, согласна ли она на это? Она была согласна, но не знала, на что согласилась. Она не догадывалась, что есть пытка еще похуже - жить с ним и с его осьминогом. Но ежеминутная пытка - не пытка, а тоска без просвета. Он не виноват, он ее предупредил. Предупредил, но не освободил. Она единственная, кто согласилась стать его женой после предупреждения, он предупреждал каждую.

"Отправила телеграмму?" - спросил муж. - "Нет еще". Они повернули к почте, мягко столкнувшись бедрами.

"Пора звонить прохладной Мерилене", - догадался жиголо, послушав голос моря и сел на песке, согнув пополам смуглый, как груша, живот. Как много женщин, но всего одна из них Мерилена... Он не видал такого одиночества, черное одиночество окутывало ее, как кружево голову махи, а она не догадывалась о кружеве. Она не догадывается, как черна ее грусть, она смотрит вокруг сквозь очки слепого. Безразлично, из чего сделаны очки слепого, они не для того, чтобы видеть. Все липнут, одна Мерилена проплывает как прохладное облако, все скользкие, она суха, как папирус, все черны, одна Мерилена как острый снег. Смотрит и ни о чем не догадывается. Ей никогда не узнать его профессии. Даже если назвать все своими именами, она не удостоит понять. Чтобы заставить думать о себе, пришлось украсть ее деньги. Мерилена не понимает ничего, потому бессмысленно хороша. Когда внизу живота жарко, он ходит звонить прохладной Мерилене, ее спасительной невинности.

- Прилив, - подумал служащий почты в светлой форме, выйдя на крыльцо, оглядел новые туфли с срезанными носами и повернул лицо к берегу. Прямые длинные волосы индейца поднял ветер. На туфли упали брызги моря. Прилив, женщины выходят к воде, она становится светлой и бешеной, а небо, уступая, темнеет, пора. Все готовы, все приучились оглядываться на почту и провожать его нетерпеливыми взглядами, все ждут. Невмоготу быть курортным манекеном, когда знаешь про силу воды. Темноте сегодня не устоять, неба почти не видно. Пора.

Жена коллекционера закатов перекатила мужа на живот и легла на него сверху, лицом к небу, изогнув шею и голову назад. - Ты рассказываешь, что ты видишь, а я - что я. Рассказывать надо одновременно. Начали! О господи, ты же в очках, значит предыдущее не считается.

- Почему? Это дополнительный тон.

- Мы договаривались без приспособлений. С широко раскрытыми глазами, сквозь ресницы, с облаками и без, с солнцем и без, захватывая море и без моря... Пока взгляд поймает объект, ему надо многое преодолеть. Столько надо преодолеть, чтобы наконец увидеть. Зачем препятствовать? Это и так трудно. Начинаем - я вижу старческую голову лысого марабу с отдельными седыми завитками.

- Я вижу перевернутый отель, но он ничем не отличается от не перевернутого. На балконах висят оранжевое и синее полотенца, и все как обычно. Почему ты молчишь? Ты встала? Теперь я вижу тебя, ты похожа на стрелу, воткнувшуюся острием в песок. Я замечаю, что из всех перевернутых объектов только ты, опрокинувшись, перестала напоминать самое себя. Я бы не узнал тебя в стреле, воткнутой в песок.

Женщине и здесь не удавалось любить мужчину. Зашел, не постучав, мальчик и бесшумно встал у постели, пока она случайно не открыла глаза. Она открыла их, чтобы видеть того, кого любила, а увидела карлика возле постели. Сколько времени он простоял с упреком в глазах и кем они ему показались? Горничная открыла дверь своим ключом, а когда муж рванулся за простыней, сказала: "Ничего, вы мне не мешаете..." Цветы у постели пахли до изнеможения, выматывали. Все заходили без стука... Нет, не то, она винит всех, зачем она винит всех в своей неутоленности?

Велосипедист резко затормозил. Он вспомнил в углу почты, за колонной, лавку с пленками и подростком-продавцом и шлепнул себя по лбу. Подросток найдет подходящее. Он из тех маленьких, кого нельзя упускать из виду, иначе трос распадается в лохмотья. Все решается просто, если угадать, где прячется связной. На почте.

Девушка в пропахшей бедностью комнате вздрогнула, проснулась и потянулась за сарафаном с голубыми пуговицами. Посмотрела на телефон. Дойти до ближайшего банкомата на почте, и деньги появятся. А он, появится ли он? Невозможно потеряться, когда всего одна набережная... Он останавливался, увидев ее, будто запнувшись за камень. Нужно все предусмотреть... В любом случае она поздоровается. Здесь здороваются, словно всегда жили вместе. Так принято, и он не проплывет мимо равнодушной немой рыбой. Пока она здесь, право быть замеченной никто не отнимет. Нужно не двигаться с места и ждать. Здесь прогорает душа, от нее остаются только твердые частицы. Как скомкано время, как мало пространство, как твердо стоит жизнь. Пьешь морскую бездну, пьянея от страха... Все пьют вино, но пьянеют от огромности моря и малости себя. Когда от тебя остается такая малость, то уже не сомневаешься в себе. Живешь, ходишь по одной улице, здороваясь с одними и теми же людьми, изо дня в день слушаешь море, и узнаешь себя. Она медленно застегнула голубые пуговицы на выцветшем сарафане и расчесала волосы, горячие возле шеи. Положила в карман маленькие ножницы. Ветер гнал по улице обрывки упаковок и пластиковый стакан. Ее удивила безлюдность.

- Устали глаза, - сказал коллекционер закатов. - Глаза оранжевые изнутри, а остальное - сплошная чернота. Я хочу на свет. Пойдем, нужно найти темное место. - Он подтянул шорты, надел сандалии и надвинул кепку на лоб. Я женился на спокойствии, но ты оказалась азартней мужчин. Когда я предавался скверным привычкам юности, ты развязывала мне шнурки со спокойствием мадонны.

Служащий почты широко распахнул дверь, словно приглашая детей в цирк, и горячий воздух проник внутрь с шипеньем. Дама в белом уже сидела на деревянной скамье, сжав руки, словно молилась. Подросток в лавке за колонной перекладывал коробки, отыскивая нужную бородачу пленку. В руке старика в шляпе-шляпе мерцал темно-зеленый жук, похожий на драгоценный камень. Старик озабоченно вглядывался в жука, жук сказал: "Если памяти нет, то и тебя нет, мнимый ты старик". Старик решил договориться с жуком, может, жук послужит его записной книжкой? Чернокудрявая, гибкая, как куст, женщина отправляла телеграмму, не глядя что пишут руки, и знала затылком, что муж сидит сбоку, перебросив жесткое копыто одно через другое и глядит на улицу сквозь мутное от брызг стекло.

Служащий почты взглянул на часы и пошел переодеваться. Он вымыл лицо и руки под холодной толстой струей, не жалея воды, повесил форму и переоделся в черное. Вслушавшись в рев моря, удовлетворенно подумал, что прилив будет сильным, к берегу прибьет крупного осьминога. Встряхнул фиолетовый плащ, обернул вокруг себя, затянув шнур у шеи. Вышел в зал, все, взглянув на него, молча расселись по лавкам.

- Братья и сестры! Я знаю много секретов...

В дверях появилась девушка в сарафане на голубых пуговицах. За ней - жиголо. Они кивнули друг другу и сели в конце скамьи, ослепленные темнотой, так резко вошли.

- Я знаю, братья и сестры, фокусы и секреты... Уринотерапия обновляет тело, науки учат удобно сортировать все на виды и роды... Есть грибы, которые дают острое счастье мгновенно понимать.. Но я всегда искал фокус, когда тело, душа и разум сливаются вместе, подобно тающей радуге, и образуют белый свет. Почтовый служащий раздвинул руки и распахнул плащ, показав худое тело в черном.

Бородач зарядил пленку, камера привычно оседлала плечо. За стенами почты нарастал гул, подросток запер тяжелую дверь, и настала тишина, как на дне моря. Служащий почты поднял правую руку, сильно щелкнув пальцами и согнул в колене левую ногу. Пропуская первые такты, он ждал то, что билось за стенами.

- Полированные глаза. Глаза рояля, - подумала дама в белом. - Ими вращает любовь? Или ненависть? Они вращаются так быстро, что белеют и блестят, как клавиши.

Жиголо посмотрел на Мерилену, а она сжала в руке маленькие ножницы и вмиг проткнула ладонь в центре, когда танцор шагнул, переступив через плащ. В карман сарафана потекла кровь, и она облегченно выдохнула. Стрекотала камера, ярость за стенами нарастала. Мужчина, которого любила женщина, спросил: "Ты успела отправить телеграмму?"

- Да.

- Тогда мне пора. Ты и на это согласна? - он смотрел, будто просил пощады.

- Конечно. - Он встал и обреченно вышел через боковой вход.

Служащий почты танцевал, и облака смыслов то собирались в гирлянды, то распадались. Коллекционер закатов посмотрел на жену, а та на него, и оба засмеялись свободе. Они хохотали, как сумасшедшие, по лицу женщины струями стекали слезы, а старик в шляпе-шляпе озабоченно вглядывался в жука.

- Скажите, бога ради, он не потухнет?

- Только после тебя, - взглянул служащий почты, сильно хлестнув в повороте плащом.

- Мерилена, любовь моя, ты плачешь, тебе больно? - спросил жиголо. - Ты укололась моим шипом, сколько слез тебя ждет, Мерилена, но твоих прохладных рейсдальских озер мне не вычерпать. Мерилена, ты кастрируешь меня, но я иду к тебе, и это начало нашего пути. Не оставляй меня, моя жизнь глупа...

- Идите сюда, - поманила дама в белом подростка, - ассистент, идите сюда. Вы, по-видимому, знаете - моя сестра гниет от бедности, а я хочу лишить ее последнего. Хочу лишить мужчины, который за все заботы о ней и детях хочет лишь одного - отсутствия брачного свидетельства. Отсутствия букв, которыми написано то, что и так существует. Он не хочет полагаться на буквы, он хочет надеяться лишь на себя. Не правда ли, я подлая старая сука?

- Вы правы отчасти, мадам. Но вам следует спешить, прибой нарастает. Идите дальше, глубже, не останавливайтесь на этом. - Подросток поклонился и отошел.

- Но когда все случилось? Нужно найти начальную причину, но, вероятно, я уже не успею понять, почему я преследую Мэри. В конце концов, я проплясала на раскаленной проволоке всю жизнь, даже если танец был непристоен. Прощать легко, тяжело мстить. Я выбрала Мэри, а она всю жизнь выбирала других, кого угодно, только не меня. Я жила, доказывая, как неправа Мэри. Все убегали от меня, потому что ни в ком я не видела смысла, я так и не коснулась другой жизни. Из-за девочки, не захотевшей со мной дружить, я не заметила жизни. Может быть, я не подлая старая сука, а злосчастная дура? Эту книгу я читала всегда на одной странице. Я думаю, мы выбираем не людей, не их глаза, руки, слова, деньги, привычки, а способ жизни. Другой человек - только иероглиф твоей судьбы. Я выбрала жизнь на раскаленной проволоке, влюбившись в девочку со злыми кудрями. Приеду в шевроле к Мэри, нарядившись, как на свадьбу, и дам ей в морду. Старухам можно все. Ах, боже мой, на улице остался ребенок, откройте двери, ассистент, немедленно откройте двери!

Все вскочили с мест, служащий почты прекратил танец: "Я открываю!" Старик в шляпе-шляпе уронил жука, и тот упал со стуком в сухой тишине.

Рев моря достиг предела и обрушился. Волна ворвалась, повалила лавки и поглотила все, отступив так же резко, как набросилась. В середине зала похожий на карлика мальчик с умным взглядом присел на корточки, выудил из лужи и положил в карман зеленого жука. Они пересчитали взглядами друг друга, жиголо крепко сжимал руку дрожавшей, блестящей от воды Мерилены, из их сомкнутых ладоней текла кровь. Среди них не было старика, легкого как соломинка, и служащего почты. Подросток подошел к гибкой черноволосой женщине.

- Простите, синьора, мои соболезнования? Взгляните на текст, я должен передать именно так, как написано: "Том утонул"? Это не ошибка?

- Нет. Я отправила его к чертям. - Она взяла за руку мальчика и ссутулившись вышла с почты. В липком детском кармане недовольно пошевелился жук, мальчик стукнулся головой о бедро матери и пукнул.

Утром бородач с камерой обнаружил, что пленка пуста и удивился своему равнодушию. Он вышел из отеля, насвистывая, поклонился даме в белом, проводил взглядом девушку, обнимавшую забинтованной рукой жиголо бережно, как держат в руке цветы, и посадил в такси женщину в черном, которая не любила сына, у которого появился жук. Вечером бородач сидел в кафе за столиком с тонким слоем песка на скатерти, вместе с супружеской парой, которая заливалась хохотом, наслаждаясь свободой, и пил красное вино. Море молчало, подросток с почты чинил дверь, но они перестали замечать почту - там не было служащего. Закончив работу, подросток подошел к бородачу и сказал: "Если бы вчера вовремя не открыли двери, то стена здания обрушилась бы. Это очень старая постройка".

- Сезон закончился. К вечеру разъедутся все, кроме тех, кто на почте, а когда приедут другие, все начнется сначала, - ответил тот.



СОПОСТАВЛЕНИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЙ.

Она проснулась среди ночи от того, что в лицо светила луна. Под окном кто-то искусно насвистывал. Она нагая подошла к окну, посмотрела в небо - полнолуние. Рядом с лицом ударил комок снега и распластавшись прилип к стеклу. Когда утром она вышла на балкон с мокрыми волосами, внизу возникла старуха из нижней квартиры и запричитала: "Ведьма! Как ты поселилась, жизни никакой! Кухню утопила, ванну залила, теперь балкон мочишь, ведьма, татарка несчастная!"

"Извините", - она закрыла балконную дверь.
Морозный троллейбус.
И тетке сердитой
Беззлобно я fuck показал.

В стену опять ударил комок снега. Она натянула брюки с джемпером, открыла дверь и вышагнула в ночной холод. В черном распахнувшемся пальто и шапке на бровях Паша писал палкой на снегу

МАРИЯ, Я ЗАМЕРЗ!
МАРИЯ, Я ЗАМЕРЗ!
МАРИЯ, Я ЗАМЕРЗ!

Вид у него был, как у загулявшего попа.

"Паша, - окликнула она и услышала, как эхо вернуло имя, - я открываю".

И нажала кнопку подъездной двери.

Он вошел, бородатый, румяный, и бросил заснеженное пальто в кресло.

- У меня есть с собой один глубокомысленный напиток, а у тебя? Есть ли у тебя мандарины, хрустальные рюмки и ваза для фруктов? - Он оглядел дом и усмехнулся. - Я так и предполагал, что ты непропащая. Мы с Димкой пили за твое повышение еще в феврале. - Он удобно развалился в кресле, обхватив круглыми руками подлокотники.

- Когда я был у них в феврале, они кормили меня макаронами и водили в лесопарк за водой. Х-ха. Грязь, как на водопое, собаки мочатся, московская окраина, а они там воду набирают, чтобы ее пить. И эти их драки в снегу... Они толкали друг друга в грязный снег. Что он мне хотел доказать? Я его всегда обставлял по женщинам, он меня - по деньгам. Я сейчас тост скажу. Если вспомню. Где мои часы, кстати, белорусские? Вот он тост, вспомнил - не надейся на прошлое!

Прошлое... Когда она открывала дверь, то хотелось присесть и развязать ему шнурки ботинок. Ботинки стояли у порога и всякий раз, проходя мимо, она замирала оттого, что они стоят в прихожей. Он проводил по волосам, как будто хотел сбить с нее шапку, говорил, что шерстяные носки - эротично, и валил на диван. Редко встречаются люди такой неуклюжести. Потом они шли в ночной магазин. По дороге ему вздумалось танцевать. Они танцевали на площадке возле школы, где светилось единственное окно, на ветру. Он нанял учительницу, и она учила их танцевать вместе. Он повторял немецкий и носил в кармане словарь. Ноги его упирались в спинку кровати, а длинные волосы веером раскидывались на подушке. Она сидела и смотрела, как он спал, опершись на руку. Когда уезжал, она попросила отлить одеколона, чтобы остался запах. Он молча вынул из сумки флакон и отдал. Весы по гороскопу умеют светиться астральным телом. Иногда у них светятся лицо, кожа, глаза. В офисе на стене висит фотография, они снялись все вместе перед его отъездом из филиала. На фотографии сияет ее лицо.

- Как тебе мой тост? Нельзя жить прошлым, жить надо по местному времени. Я всегда был за процессор, а не за память. Мне кажется - либо я спился, либо что-то понял... Единственный правильный способ реагировать на жизнь - повторять то, что было приятно. Ирэн понимает, что в моем возрасте надо иметь молодых любовниц. Но они дохнут, как бледные рефтинские куры от одного ее слова. Однажды она мне сказала: "Ты может быть, знаешь жизнь, ты может быть, ею живешь. Но ты не можешь однажды проснуться и прикоснуться к ней. Тело жизни... То, что она называет телом жизни... Димка - человек без воображения. Человек без воображения всегда пытается заиметь что-то реально, думает, что все можно приумножить... Я поработал на его Катю, и она поняла, что это не любовь. Я увел ее разговором за макаронами, она не успела понять, как это случилось. Эти драки на снегу -дрянь, жалко было на них смотреть... Я могу любого человека убедить, что он является кем-то в нормальной структуре. Катя поняла, что она славная и заслуживает любви. Но как он промахнулся с диваном! Я делал его кабинет в испанском стиле - черная мебель, черные окна, белые стены. А Дима купил красный кожаный диван, диван вопиет. Повапленный диван. На него, как нами замечено, не садятся, предпочитают стулья.

Диван... Он позвонил и сказал голосом, от которого захотелось вскочить и мчаться:

- У меня Катя сбежала...

- Можно я приеду?

- Нет. Или можно. Как хочешь. Катя просила месячный мораторий. Чтобы месяц никого не было в доме. Я обещал, но мы что-нибудь придумаем.

- Я прилечу вечером, 263-им.

- Я встречу.

Было мало времени, она собрала сумку, посмотрела на часы. И потеряла ключ. Перевернула квартиру вверх дном, выпотрошила сумку, снова посмотрела на часы. Квартира выглядела как после ограбления. Она повернулась к двери - ключ висел на месте, все это время ключ висел на месте, все это время ключ висел на месте... Безумие. На шоссе она поймала машину до аэропорта, через двадцать минут машина врезалась в зад иномарки. Они остановились, к ним неспешно шел бритый водитель оппеля. Она взглянула на человека за рулем - по его лицу текла одинокая слеза. "Вчера первый раз сел", - сказал он. Она поймала другую, непрерывно смотрела на часы, неслась через весь аэропорт к кассам, мешало длинное пальто.

Кассирша удивленно подняла брови:

- 263? Уже час в полете.

- Почему?

- По времени, - кассирша трижды постучала по крышке часов на руке. - По расписанию.

Двери аэропорта шикарно раздвинулись, и в лицо ударило "Мальчик хочет в Тамбов чики-чики-чики-чики-чики-та". Первый раз слышала эту песню, глумливую именно сейчас. Она волочила сумку и думала, как это могло произойти. Уже возле дома поняла - это поезда ходят по московскому времени. А самолеты летают по-местному! Надо жить по местному времени. Она выходила из дома, когда самолет взлетал. Потерянный ключ пытался ее остановить. Бедный водитель девятки! Ведьма, татарка несчастная, татарка несчастная... Через два часа она набрала Димин номер.

- Да. - Голос был глухим, надорванным.

- Я не смогла улететь. Попробую завтра утром. - Молчание сгустилось как туча.

- Можешь не трудиться. Я буду на работе.

На этот раз она долетела, добралась до фирмы, где с ней вежливо здоровались. Им принесли обед в кабинет.

- Давай ты поработаешь на меня. Хочу сделать в вашем жирном городе еще один филиал. Я дам тебе должность, на которой придется крутиться. Ты должна справиться.

- Попробую.

- Деньги будут другие.

Он ходил как зверь по клетке. Метался туда и обратно, как раздраженный больной зверь. У нее дома спокойно разгуливал в полотенце на бедрах, на шее мокрые завитки, надевал очки, смотрел, потом снимал их и валил на диван. "Тебя учили в школе гейш? Мне еще не показывали такой техники".

За окном начинало темнеть, одинокое высокое дерево качало ветвями туда-сюда, будто просило помощи.

- Ко мне домой нельзя, мораторий. Но мы можем сделать это здесь. - Он показал на красный диван. - Хочешь коньяку? - Он открыл дверцу бара в шкафу.

- Я не хочу на этом диване. - Она обняла его и уткнулась в третью сверху пуговицу рубашки. Стоило к нему прикоснуться, и мир успокаивался, ничего плохого не могло произойти в убаюканном теплом мире. Руки хорошие, очень надежные руки.

- Тогда придется на столе. - Она в раздумье посмотрела на огромный черный стол, в головах - два телефона, в ногах - канцелярские принадлежности и улыбнулась.

Они ужинали в ресторане.

- Катя нашла телефонные счета. Кричала: "Ты разговаривал с ней 8 марта час двадцать три минуты. Ты ее поздравлял? А 9 марта ты разговаривал с ней час и сорок пять минут, ты что, снова ее поздравлял?" Вначале врал, потом осточертело. Это не из-за тебя. У нее очень сильные пальцы музыкантши с длинными фалангами. Они цепко держат.

- Я пойду. Схожу за сигаретами. - Она простояла возле киоска полчаса, приходя в себя. Падал дождь и протыкал в снегу тонкие длинные отверстия. Замерзнув, она вернулась.

- Выбери вино. Не можешь? Смотри, вот немецкие, французские, здесь итальянские. Есть красное и белое.

- Мне не разобраться, сортов не знаю... Я хочу красное испанское.

- Прости, если я не разделю твоего выбора. Он безвкусен. Я должен тебе сказать - у меня уже есть женщина. Давно. Катя подумала на тебя, она ошиблась. Я тебе не говорил, потому что не хотел делать из тебя мамочку.

- Откуда Катя обо мне знала? Ты что, мной прикрылся?

- Официант, будьте добры, поднимите карту вин. Она упала. Или не упала? - он посмотрел вопросительно. - Ну что, на метро? Изредка езжу на метро, впечатляет. Ты не хочешь со мной разговаривать?

- Нет.

- Хорошо. Я выхожу на следующей, ты едешь куда глаза глядят. Согласна?

- Да.

"Станция Черемушкинская. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны". Он победно улыбнулся.

- Ирэн тебе книжку не отдаст, не надейся. Здесь есть какая-то женская интрига, мне неизвестная. Она нормально меня строит. Знает, что если уступит, то проиграет. И если я ей уступлю, то проиграю. В общем, если хоть один уступит, проиграем оба. Когда наши выиграли у французов, я наступил на голову любимой женщине. А она написала на стене красным фломастером "Fuck you". Неужели я заклею евроремонтом то, что любимая женщина написала, когда я на радостях наступил ей на голову? Главное - понять, чего хочет другой, и не дать. Ирэн понимает, она была с нами на играх и видела - мы с Димой испытали славу, когда девочки вешаются непонятно на что и за что. Но это давно. Ты знаешь наше темное прошлое - игротехника. Что, сверим часы, куда они запропастились, эти часы белорусские? Но времени на самом деле нет. Есть только стиль времени. Тело времени. Париж разрушен, Булонский лес повалило ветром, это глубоко верный ход, а Эйфелеву башню оставили, это лишнее. Французский стиль умер, мир его праху. Кто этого не понял, тот проиграл.

- Ну что, проводить тебя до гостиницы?

- Не знаю. Наверное.

- Что ты встала?

- Мне надо купить шампунь и мыло.

- Девушка, дайте побыстрее что подешевле. Я вчера читал про красотку, возле которой не было ни одного мужчины. Когда герой начинает с ней жить, его предупреждают, что уже двое сгинуло бесследно. Но он слишком доволен, как его обслуживают в постели, жратвой и пивом, которое она покупает, чтобы кого-то слушать. А в один прекрасный день обнаруживает, что вылетает из штанов, потому что сильно уменьшился в росте. Его увольняют с работы, он не может забраться на стул, а пиво она наливает ему в наперсток. Наконец, наступает день, которого красотка так ждала, - он приобретает необходимый рост - шесть дюймов, и тогда она берет его в руку и погружает головой в свою зловонную вагину. Когда она засыпает, он протыкает ей сонную артерию шляпной булавкой. А потом начинает расти... Ну что, мне пора, здесь мы попрощаемся. Не забудь про новую работу. Не звони по выходным, это Танины дни. Гостиница оплачена на сутки, остальное, пожалуйста, за свой счет. Скажи честно, ты прилетела ко мне? Может, ты хочешь за меня замуж? Я на тебе никогда не женюсь.

Она принялась работать. Но летом перестало получаться. Все разваливалось. Начинался кризис, а ей казалось, что это у нее, ведьмы, татарки несчастной, не получается. Она звонила и просила его приехать. После каждого отчаянного звонка он аккуратно высылал деньги. Она попала в больницу. Потом долго приходила в себя, наконец, все стало налаживаться, они снова встретились. Такой круглый невинный рот, не умеющий целоваться, кажется, тебя хотят проглотить. Дома он надел шорты и сыграл на пианино, кормил с ложки шопским салатом и вытащил красного испанского вина. Оказавшись в коридоре, она замерла около ботинок, хотелось погладить рукой эти неловкие тупорылые существа.

- Ты изменилась, появился средневековый животик.

- Это от больничной каши.

- У тебя получилась сделка, ты неплохо заработала. Как они тебе поверили?

- Я переспала с генеральным.

- Ну и как?

- Тяжело. Шесть раз и картина упала. - Он наклонился над тумбочкой и вынул упаковку презервативов. Когда уходила, она забыла зубную щетку, ведьма, татарка несчастная, etc...

- Ну что, сверим время, которого на самом деле нет. Пропали белорусские часы. Я говорю своей ловкой беленькой девочке: "Нас с тобой в будущем кое-что связывает". Против этого нечего возразить. Просто намек. Я хочу нового ребенка, и если не могу получить от Ирэн, получу его в другом месте. Больше всего я люблю маленькие бегающие существа. Кучу детей на спине катать, чтобы хохотали во всю глотку. Ирку люблю до полного бесчувствия, самому смешно... Любовь - хорошая вещь, я готов сойти с ума на любой женщине, но ради детей. Я не ищу других девочек, мне нужен новый ребенок. А ты добрая и такое нормальное человеческое существо, дом любишь, любишь готовить и посуду мыть. У тебя все три резерва есть. Один - красота, второй - деньги, а третий - ты можешь сделать, сотворить чего-нибудь. Девочку родить, например. Я свою беленькую девочку три года держу на привязи, мол, нас связывает будущее, и пальцем не тронул, она моя в потенциале. Это подло и жестоко, потому что она жить ни с кем не может. Знаю, что делаю ей не добро, а дрянь... А ты славное существо, красотуля. - Паша провел по волосам, как будто собирался сбить с нее шапку. - Безобидная тихая девочка.

Он позвонил на другой день.

- Приезжай за зубной щеткой.

- Я не могу. Я уже договорилась с водителем.

- Передоговорись.

Он выложил на черный стол - слева телефоны, справа - канцелярские принадлежности - зубную щетку.

- Мое благоволение к женщине простирается не дальше зубной щетки. Ты это сделала нарочно?

- Недалеко же оно простирается.

- Когда у тебя перед носом размахивают зубной щеткой, запираться бессмысленно.

- Так не запирайся.

- Вон оно что. Значит, это ты нарочно?

- Так получилось.

- Больше не получится. Таня меня любит. Любит, понимаешь? Убери щетку, секретарша.

- Понимаю. - Она убрала в сумку щетку и написала на белом листе: "Что остается человеку, которому запретили любить? Только бояться потерять последние крохи. Но когда боишься потерять, то теряешь от страха". - У него от жалости вытянулось лицо, обеими ладонями он провел по лицу снизу вверх, поправил. Она тоже пожалела его и приписала, чтобы разозлить: "Таня тебя любит. А я так просто здесь сижу за тысячу шестьсот километров от дома. Я сосчитала - ты никогда не хвалил мое терпение, руки, волосы, слова. Ты хвалил технику сделок, потому что она приносила тебе деньги. И технику постели".

- Сосчитала - значит умеешь считать, с этим и живи. - Он выглядел довольным собой. Она не выдерживала его несчастного вида. Не могла выдержать даже минуты его несчастного лица.

- Конец века - это просто культурный стиль. Правильный драйв - прикасаться к телу жизни, а не крутить его вверх тормашками. Димка знает один только драйв - быть директором консорциума. Но драйва в сопротивлении нету, драйв только в том, чтобы грамотно отвечать на любовь. Грамотно отвечать. Постмодерн - дерьмо, потому что они все хотят наследить побольше. Навалить собственного персонального дерьма. Заранее повапленная жизнь. Игра в поражение - дрянь, бе-бе-бе, какашка. Сыграть в поддавки - не значит сыграть новое. Сыграть в поддавки - это просто сыграть мизер. Прожить - и текстов не оставить, это главное. Главное, чтобы была внутренняя тетрадь... Я пошел.

- Уже? А куда?

- Домой. Что я тут как медный таз на выставке, ты со мной не разговариваешь. Сидит печальное человеческое существо и напрочь молчит.

- А где Ира? Почему ты в рождество один?

- Ирка в больнице. У ней день рожденья, а позвоночник сломан. Меня оттуда выставили.

- Прости. Давай выпьем.

- Нет. Пойду. Я хотел тебя развеселить, но нет повести печальнее на свете, чем вы с Димой. Жалко смотреть. Я обставлял его по женщинам, потому что таких смертельных глаз не допускаю.

- Вот еще.

- Не воткай. Красотуля, тихая прима, филиал тянешь, делаешь Диме деньги. Заметила, как я из рук вон плохо выполняю указания по рекламе? Это нарочно. Мне от Димы ничего не надо, и он с меня ничего не возьмет. Слишком практичный. Если захочешь ребенка, позови. Это не игра, это больше чем игра, прима. В Египте такой аттракцион - вокруг пирамиды дернутый верблюд крутит и крутит, сам шатучий, как лестница, мне с похмелья мутно, а голодранцы мелькают и кричат: "Прима! Прима!" Издеваются, думаю, какая я им прима на верблюде. Оказалось, что русские туристы от них только "Примой" отбивались. Без примы туда нечего соваться... Димон тебя сдал местным голодранцам. И всем по кайфу.

Она глядела с балкона. Паша уходил по-испански - в черном пальто среди черных деревьев по снегу под белой луной.



ПЕСНИ РЕЖИССЕРА.

Не театр, а катакомбы. Тарковщина-сокуровщина. На мраморные ступени льёт с крыши вода, в кабинете директора вырос приличных размеров гриб, а из щели в пололке торчит голубенький панталон неба. У входа стремительный Ленин в свежей серебрянке, с лицом, окошачившимися от краски. Отъехали сто сорок километров на восток, и попали на сорок лет назад - улица "Алюминиевая", пожалуйста, следующая, судя по цвету - "Медно-никелевая", ни хот-догов, ни пик-маков, городок Окуров и его университеты-трактиры.

В углу фойе заметил на кушетке неподвижную женщину-сторожа в русском платке, а рядом её восьмилетняя дочка всадила розовую заколку в чудные пепельные волосы и спросила мрачно: "Видели, как мы разрушились?" Мороз пробирает от их гордыни. В гардеробе надпись - "Братская вешалка".Серьёзные люди. В зале, вроде погреба, крест на сцене из свежих досок, и дети, братья-евангелисты, у пюпитра репетируют. Посмотрели неприветливо - и я обнажил голову... Здесь был театр, вот фотография труппы - сорок человек, а где они? Впору запричитать что-нибудь гоголевское про Пробку Степана или Максима Телятникова! Куда опять народец сгинул, труппа была горячая, глупая, лихая, где все? Посмотрел в зал, гулкий и длинный, как чулок - где-то здесь ещё жил, прятался неумерший дух театра, может, среди запахов, но он был жив, этот алчный праздник, алый язык праздника, я не мог ошибиться, я в таких вещах безошибочный.

Всё, говорю, бастанто, налюбовались, ужинать и спектакль смотреть. В машине придвинулся поближе к небольшому гибкому существу и спросил: "А ты девушка?"

- Уже да.

- Вот как! Расскажи, как ты обратно в девушки повернула. Ты Катя?

- Я тоже не помню, как вас зовут. - И плечом закрылась, как под крыло спряталась.

- Вспомнил! Алёна. Тебя режиссёр позвала?

- Да. А вы Виктор Львович? Понятно. Свадебный генерал. Всё ради вас - машина, автобус, ужин с оркестром.

- Потише, потише, я сам по себе. Будем театр инспектировать и пьесу "Яго" смотреть. Между прочим, нет пьесы "Яго". Есть трагедия "Отелло", я ей на это указывал. Надо ли подменять имя жертвы именем убийцы, - спрашиваю Виолу, она отвечает - зло нужно называть, иначе ему будет привольно цвести и расти. Увидим. А это что летит на нас, господи? Какая-то ворона по частям. Кругом расчленёнка. Вчера гуляем с дочкой в розовом плаще и белой кошкой на поводке, а на газоне - черепаха с отрубленной головой, голова рядом валяется, девочка - плакать, я - за пистолет хвататься от бессилия.

А у тебя глаза печально-фиалковые. Знаешь такой цвет "ливидус", цвет остывших внутренностей - синевато-серый, вполне умиротворённый? Таким раньше стены красили в детских поликлиниках. Он на российском флаге припрятан, если красный с синим перемешать и добавить мертвенно-белый, он и получится. Но такими они будут в старости, пока они яркие, вайолетковые, а фиалочка - цветок нежный, влажный. Хочешь, спою? "Говорят, что ты некрасива, некрасива и неумна, но всё равно ты будешь самой лучшей девочкой моей!" Очень русская песня! Что, не нравится? Я знал, что не понравится, а что тут возразишь? Недавно я был в стране Израиль по путёвке, подаренной анонимным недоброжелателем. Это соблазн, рай, земля обетованная, где просто можно сидеть под этим солнцем и под этим выцветшим небом. Есть земли, за которые всегда будет идти война, потому что их невозможно лишиться, а лишившись, невозможно забыть. Никогда себе не простишь. Родится ещё дочка, назову Суламитой. Это не то, что здесь - некрасива и неумна. Спой такое еврейской девушке - изрешетит Калашниковым. Почему не уезжаю? Но ведь там рай, а я пока не умер. И ещё я красивых не люблю, не люблю знойно-красивых, на нервы действуют.

А эти пустыри полумёртвые я бы сдал в аренду на сто лет, если б взяли. Кусок - японцам, немцам - кусок, пусть за войну отчитаются, американам тоже бы дал немного, чтоб не дулись, надутые они ужасны, как дети. Не по окраинам, а то откусят, а в середине, чтоб дороги провели. Мужское население отправил бы учиться в европейские университеты, в Вену, Прагу, Берлин. Не захотят возвращаться - не надо, пусть деньги за ученье вернут - и до свиданья. А девушек, оленье стадо с копытцами, отдал бы за иностранцев и кредитов под жильё дал, чтоб выросла новая генерация "восток-запад" и чтобы кровью повязать. Кровью и кровлей, чтоб не расставались шутя. Ничего народ сей не уважает, ничем не дорожит. Антизапад. Священной собственности в глаза плюнуть готов! Старухе-собственности, идолу, на который мир молится, готов наплевать в глаза этот циничный народец! А тем, кто оружие взял черепах казнить, - тюремное заключение. По десять лет одиночки, вместо школы, чтоб книжки читали. По воскресеньям в тюрьму училки литературы будут приезжать - белый верх, чёрный низ - оценки ставить за выученные стихи. Не выучил "Вынимаю из широких штанин дубликатом бесценного груза..." или там "Мастерица виноватых взоров, маленьких держательница плеч..." - кафель в сортирах мой. А вот и ужин! Это директор язвы и рубища выставляет. Я его в тот раз спрашиваю: "Ты зачем на сцену полез букеты принимать, ты завхоз, неясно тебе, ищи деньги на ремонт! Труппу и режиссёра на сцену". Так он теперь нарочно ячменный напиток и бутерброды засохшие. Вот, мол, как живём. Воля к смерти называется. Расскажи мне, время еще есть, как ты ушла в девушки?

- Долгая история, - пожала плечами и закуталась в платок. - Мы с мужем жили у родителей, и они вечно фыркали, что мы читаем. Читаем и читаем, перестать не можем. А потом муж начал издавать книги, мы купили квартиру, красный автомобиль и начали делать ремонт. А я взяла и ушла к астроному, который младше меня на десять лет. Мы живём в новой квартире, и нас уже обворовали. Ночью явились воры, тихо унесли куртки, шапки, телевизор, магнитофон, но мы даже не проснулись. Спим без памяти, так намучились. Мужу я отдала жильё дедушки, но он там жить не хочет, живёт с моими родителями. Вечерами, собираясь вместе за ужином, они фыркают, осуждая меня.

- А почему ты девушка?

- Потому что я живу с юношей, и он относится ко мне, как к невесте. К тридцати годам моё тело покрылось алыми точками, сплетающимися в орнамент. Муж говорил - иди к врачу или превратишься в багровый узор. Я стала думать об этом всё чаще, мне казалось, меня метит смерть, каждый день появлялось новое крошечное пятно, которое росло и горело, как закат. Я не пошла к врачу, а стала делать шкатулки из дерева и расписывать их, чтобы выглядело, будто раскинувшаяся радуга. Я сделала семь шкатулок за семь месяцев, и решив, что достаточно, отправилась за советом к одному человеку. У него на подоконнике сидел астроном с треугольной чёлкой до переносицы, и мы вместе рассматривали шкатулки. Астроном сказал, что это нарисованные сны, к которым нужно подобрать мелодии, чтоб они пели. Он не был ко мне снисходителен. Это очень подкупает, когда с тобой разговаривают не как с гусыней. Этого нельзя подделать - с тобой либо разговаривают, либо нет. Вы разговариваете со мной, как с кретинкой, и не сумеете по-другому, даже если очень захотите. Ваше поколение не может не снисходить. Мы с астрономом стали придумывать механизм, чтоб шкатулки пели, но тут резко стемнело, поднялся ветер. Он внезапно решил меня проводить, потом вдруг я его. Потом вспомнили, что забыли шкатулки в доме, и вернулись туда уже заполночь. Ветер дул не переставая, поднимая волосы. Я видела, какой у него высокий сильный лоб.

Хозяин дал нам один матрац на двоих, но его хватило таким скелетам. В комнате было черно, как в печке. Черно и жарко. Никогда нам не встречалось такой чёрной комнаты, словно ослепли, словно попали в ловушку тьмы и жары, словно нас сожрали. Наутро, когда в нас уже проник свет, он провёл рукой по плечу, животу и бедрам и спросил: "Это Млечный путь?" Ушёл в другую комнату и принёс карту звёздного неба, чтобы сопоставлять, где Кассиопея, а где Альфа Центавра. Этого я не смогла выдержать. Я ужаснулась себе-гусыне, и ужас выплеснулся. Как бедно я жила с богатым мужем! Чернота и жара всё открыли. С того дня я начала убегать из дому и ночевать на чердаке с телескопом. Мы оба худели, карта на моем теле перестала быть яркой, звёзды побледнели. Родители больше не кормили меня мясом, чтобы я не убегала. Он говорил - мы вымрем, если не будем вместе. Тогда я стала быстрее делать ремонт, и мастера не вылезали из квартиры сутками. Я носила сапоги с подковами, чтобы топать и кричать, что речь идёт о жизни и смерти. Они жаловались начальству, а начальство требовало денег за такое обращение с рабочими.

- Постно мы с тобой по-о-о-няли, что вдвоём вдвойне веселей даже проплывать по небу, а не то что... О-о-о-о! Постно. Я могу это понять, но одобрить нет, не могу. Прости, что перебил, очень петь хочется.

- Муж спросил, зачем я унесла зубную щётку. "Ты можешь делать, что хочешь, но зубная щётка должна стоять на месте!" Я купила новую щётку и поставила в стакан на полке, но он закричал: "Ты настоящая блядь! Ты никаких приличий не помнишь, раз унесла ту зубную щётку! И не пытайся меня обмануть!" Он приходил разрушать ремонт, но рабочие вступились за проделанный труд, хотя он уверял, что он муж и имеет право. А я кричала - вы только поглядите, разве это может быть моим мужем? Мой муж - мальчик, а не это. Честное слово, я не узнавала его - он перевоплотился в небрито-зловещее! Говорить с ним стало не о чем, он рычал и кидался. Всё ушло сразу - магазин забрал напарник, машину пришлось отдать за долги, и я тоже ушла, забрав квартиру. Всё утекло, рассеялось, растворилось, словно не было. Он просыпался по утрам и со стонами вспоминал, что не надо ехать на работу, да и не на чем ехать, да и работы нет. Не надо покупать колготки жене, потому что нет жены. Не надо платить взнос за квартиру. От этого вездесущего "нет" он помутился разумом, и не мог найти себе места или дела. Он изводился от того, что пожизненно свободен, что оказался в пустоте после полноты, в черноте после света, и обуглился лицом. Черная правда сожрала и его. Кроме всего прочего, я не простила ему нашего поражения. Что он допустил этот ужас.

- Юных лет младая дева помахала мне ногой, от меня к другому улета -а-ая! Вот тоска! Какую же ты тоску рассказываешь, сил нет тебя слушать! Петь буду я! Петь буду я! Ты безжалостная. Молодые все безжалостные злодейки. "Мерзавицам можно все..." Разве можно бросать человека в такой момент?

- Он никогда меня не жалел, у нас не принято. На жалости и снисхождении не проживёшь, заменитель.

- Так в жизни не бывает, она не так устроена, не по справедливости и не по правде, они выдуманы. Она по жалости и доброте устроена.

- А я не говорю, что так. Я говорю, что кривды не хочу.

Мы с рабочими еле-еле отбились от почернелого мужа и сидели в белоснежной квартире с перламутровыми стенами, я купила мартини и села плакать от нестерпимости, а они пели "Чёрный ворон", "Шумел камыш..." и всё, как положено, один всё куда-то печально ходил и принёс мне в подарок книгу Шатобриана, вздохнул и сказал: "Разве бы я развёлся, если бы у меня был дом? Никогда бы я не развёлся, если бы у меня была хотя бы половина такого дома". А я ещё сильней заплакала, мечтая о жизни, где дом главный, а люди второстепенные. Так просто и легко стало б, если бы мы значили друг для друга меньше помещений.

- Ребята не хотят на другой объект, - посетовал главный мастер, - тянут. Ты их приворожила, что ли? Деньги есть у тебя? Нету? Тогда корми.

- Нет. Если буду кормить, приручу совсем. Мужчины - желудки будут прилетать каждый день, наедаться и ворковать, как голуби. Знаем. Ест, ест тебя, потом отрыжка. Мужчина - желудок, женщина - еда.

- Постой. Ты что, текст "Отелло" знаешь?

- Я же еду играть. Я актриса по контракту. На один спектакль.

- Мне твоё лицо знакомо.

- А мне-то ваше как знакомо! - Она хорошо держала паузу, я заволновался. - Только не ожидала, что вы такое любопытное дитя. Сколько я мечтала с вами встретиться и попасть в ваш театр... Вы же поющий режиссёр!

- Да. У меня не трудовой инстинкт, а игровой. Что ж ты теряешь время? Проси, уговаривай, соблазняй, ты хорошо начала...

- Я делаю, что попросили - рассказываю, как сидели в квартире со светящимися стенами, пили мартини, а главный мастер сказал:

- Вечно вы, женщины, суётесь. Всё идёт, а вы суётесь - и наперекосяк. Что вот ты тут бегала, на слезу давила, рабочие ряды расстроила любовью. Вечно вы, женщины, сунетесь в дела. - И рассказал историю.

"Когда я был дальнобойщиком и транспорт через Удмуртию гнал по зимнику, я видел, как два немца убивали друг друга. Едут впереди, сигналят что есть мочи и бьют один другого боками на скользкой ночной дороге - каждый удар как взрыв. Понятно, что шутки в сторону: кто-то полетит под откос. Меня жуть взяла от стука и пароходного рева, и я отстал, чтоб не зацепили, а через двадцать минут на заправке они остановились. Подъезжаю и вижу - ночь, тишь, белый снег, неподалёку деревенька без единого огня, глухомань несусветная, ватная, только собаки лают, а на снегу два огромных немца бьются в кровь. Лица разбиты, дышат сипло, тяжело, еле на ногах стоят, один споткнулся, упал, а другой медленно, как в кино, заносит башмак ребра раздавить. И вижу, что сделает. У меня тёща еврейка, идиш знает. Ну я крикнул, как умел - назад! - не своим голосом. Они остановились, один вздрогнул, с лица убрал что-то, будто паутину смахнул, и стал снег есть. Второй озирается, будто проснулся. Оба еле шевелятся. И что ты думаешь, когда дрались, с хрипами и выкриками, только одно слово и было понятно - Марина".

- Третий звонок, идем. Потом расскажешь остальное.

- Виола, музыка моя, - взвился режиссёр, - где ты нашла такого Яго? Ты могла ничего не придумывать, у тебя был туз в рукаве, вот почему спектакль "Яго"! Он после театрального, этот герой-любовник? Такая загадка, послушай, его ведь обожают - он лучший из друзей, услужливый, надёжный. Когда не знают, как поступить, бросаются к Яго, больше не к кому, только к Яго. Но почему к нему? Потому что бросаются к первому встречному, как под поезд, а Яго всегда под рукой. У него есть место под солнцем, ещё какое! Хотя он постанывает о лейтенантстве, но только у него - вполне реальная власть. Ты хотела сказать, Виола, что мы всегда ждём помощи от других и никогда не умеем помочь себе сами? Поэтому нам необходим Яго?

- Что ты спешишь, увидишь, - Виола откинула волосы.

- Он полноценен. Никто не показывает зло полноценным, возбраняется. Все злодеи - уроды, и это глубоко верно. Искусство переворачивает суть видимостью, перелицовывает, и злодеи в искусстве живут уродами. Ты насмеялась над этикой искусства, Виола, твой Яго - сладчайший из смертных, упал бы в его объятья и плакал от счастья, даже зная, что это Яго. Я влюбился в этого мальчишку, а ведь я не педераст. Неужели эти ничтожества, карнавальные чучела замучат его пытками? Венеция! Страна чудес. Вражеские корабли размётаны бурей, которая перевесила вывески, войсками предводительствует дикий кочевник, а дочь сенатора сбегает, погубив отца, чтобы взять себе в мужья пожилого неумного господина. У них непорядок! Ещё какой непорядок! Но стадо доверчивых овец затопчет волка. Бестрепетное, беспечное зло царит и торжествует, он только обнажитель. А где личные мотивы? Ухлопать Родриго, затравить Отелло, погубить Дездемону, заколоть Эмилию должны же быть хоть резоны? Они малы по сравнению со злодействами. Ревность, зависть, тщеславие? Мало, чтобы... А! Зло абсурдно, нарост на сердце, увечье, ты это хотела сказать, Виола? Яго доказал значение уродов!

- Боже мой, да успокойся ты. Посмотри на Анну-Эмилию, как она будет биться, умница, глубокая девочка.

- Посмотрю обязательно. Они потребуют в финале ответа, а он плевал на объяснения. Чтоб уйти на смерть, бросив: "Не то я, чем кажусь". Всё, чего он добился, так умно сплетя сеть, - столбняк добродетели перед лицом порока. Может, и он дурак? Фанфарон, уложил гору трупов, и что? Нет, я никогда не любил Шекспира. Англичане не кажутся мне человечными, в них всё превозмогает спесь, они ей пропитались, как своим рыбным туманом, и думают, что итальянцы такие же. Что видел этот ремесленник из Стратфорда на Эйвоне, из Опочки на Припятке? В лучшем случае амбициозных лондонских актёров, с них и писал дожей и догаресс. Это о провинциальной жизни уродцев. Виола, отдай мальчишку, он вынесет моё имя, а я запущу его на орбиту. "Дорогая моя столица, призовая моя Москва!" Ведь я лысый, посмотри, Виола, как полено, как колено. У тебя-то волос полно.

- Я тебя позвала, чтоб ты нас оценил, а ты даже не смотришь, потащил на себя, - упрекнула.

- Откуда всё берётся? Глина липучая вместо земли, куски ворон летают, театр отмороженный, ветер свищет, крыша прохудилась. А человек? Прикрылся шляпой - венецианец тонкий, батист и шёлк, отточенный красавец, изысканный, жестокий комедиант! Откуда всё, о господи? Тайна твоя велика есмь. Ну как из неживого в живое, ну как? А из мартышки в Яго? Непостижимо. Да я и сам так умею, Виола, только не постигаю как. Вот бумага с буквами - пьеса, вот актёры - рожи, пьянь, а вот я, режиссёр, бегаю, кричу, как идиот. Что мне Гекуба? А вот! А вот надо. Без Гекубы я никто. В старости дом трёхэтажный построю и стану честным горожанином. Как Шекспир, денежек накоплю на любви толпы к искусству. Конъюнктурщик он и ремесленник. У него знаешь, сколько в пьесе женщин? Столько, сколько в "Глобусе" было мальчиков на женские роли.

Смотри, что он с ним делает, с Отелло простодырым! Если что-то выглядит чем-то, то является ли оно тем, чем выглядит? "Да", - отвечает невежда мавр. Тебе не кажется, что Шекспир заигрывает с простолюдинами, превознося честную глупость? Нет? Мне кажется. Кассио выглядит честным, но честен ли Кассио? Он их запутывает, они не верят глазам своим, а верят Яго. Он нарушает в них... Что? Объективный взгляд на вещи. Он мошенник, знаешь, как действуют уличные мошенники? Распаляют страсти - зависть, жадность, соперничество - один из вас выиграл шестьсот долларов, но чтобы узнать, кто этот счастливец, надо выложить по сто рублей! "Гоп-стоп, ты подошла из-за угла! Гоп-стоп, ты столько на себя взяла-а!" Они, зеваки, остаются только с чувствами, а чувства преопаснейшая штука. За обман они будут резать, будут бить! У юноши рискованная профессия, надо быть изворотливым, иначе потопчут. Виола, ты меня слушаешь или плачешь? Ты по кому плачешь? Плакать стоит только по Яго, жестокому честному Яго, который и есть жизнь как она есть, без бабочек! Что мы маемся, стараемся, украшаемся, явится Яго с косой и решит все вопросы полностью и окончательно. Что мне не нравится в этой жизни, так это плохой финал. И главное жанр однообразен - всегда трагедия, тьфу! Высокая ли, низкая - но трагедия, а всё остальное - путь к плохому финалу. Вниз по лестнице, ведущей вверх! Вот и чаровница из автомобиля. Просто женщина, сама женщина... "Я давно искал такую, но не бо-ольше, можно ме-ньше!"

Дездемона - мумия, а эта проворна, умна, послушна! Воплощённое здравомыслие. Какие речи, Виола, это ты или Шекспир придумал феминистский текст о равенстве желаний? Что-то стал меркнуть Яго. Отдай мне девочку, девочка богатая, глубокая, будет настоящая прима, выдержит, сильная. Ага, влопалась! Простолюдинка всё-таки, недоумка, сто раз повторяет "Мой муж? Мой муж?" Не может поверить, что он - исчадие ада. Не верит, что живёт с дьяволом, думает, что с обыкновенным мерзавцем, ан нет, с дьяволом, масштаб не рассмотрела. Как свежа, жива, естественна...

- У них и в жизни распри. Бурный роман.

- Как это? Разве у неё нет мужа-астронома?

- Нет. Только Яго. Раз в месяц, когда спектакль.

- Ты что-то попутала, Виола. Она рассказала мне в дороге свою жизнь.

- Она ещё стихи пишет. И вообще актриса, не обессудь...

- Не может быть. Девочка с несчастливой звездой - такая злонамеренная врунья? Я разберусь, что это значит. "Нелюдима-а-я ждёт тебя у окна..." Похлопаем, браво! Блеск. Виола, позови труппу в зал. Пойдём, я речь скажу неизбежно.

- Господа актёры, вы знаете, как ревнивы режиссёры к чужому труду. Ничто человеческое мне не чуждо, я испытал зависть и не стыжусь. Я готов всячески содействовать выдвижению на конкурс этой свежей и сильной работы. Что нового можно сделать с Шекспиром? Но вам удалось поставить акценты так, что выступила азартная природа зла. Это поэма злодейства, гимн его сути! Уважайте зло, страшитесь, не будьте глупы и самоуверенны, как Дездемона, тяжёлы, как Отелло, бойтесь западни. Будьте почтительны со злом, иначе оно свернёт вам шеи. Яго непобедим, потому что умен и красив. Хочется отметить исполнителя главной роли, это актёр редкого обаяния. Это само зло, неотразимое, властное, сочное, как мясо. Я бы охотно принял его в свою труппу. Отелло мешает живот. Человеку с такой фигурой не идут сильные чувства. Меня порадовал красочно мужественный стиль спектакля. Так и надо говорить о серьёзных вещах, ярко, но без причитаний. Правда не жестока и не добра к человеку, она ему необходима. Но поскольку стиль - заслуга режиссёра, я поздравляю вас с лоцманом. А теперь, друзья мои, попрощаемся, буду рад встретиться с вами на конкурсе и сразимся в честной схватке! Уфф! Алёна, куда ты, постой, давай спустимся в буфет. Шампанского? Давай чуть-чуть за театр, за родину духа! Что-то я патетичен становлюсь. Раньше женщин в кусты волок, а теперь хочется цветы покупать, старость, что ли? Спектакль вытянули двое - ты и Яго, без вас всё рассыплется. Мальчишка чудовищно одарён, внешне тоже. Ты - глубокое озеро, актриса с будущим, если отнесёшься к себе серьёзно. Я хочу дать тебе шанс, слушай внимательно - грим снять, отвечать правду и ничего, кроме правды. Я возьму тебя в свой театр, ты достойна хороших ролей и комнаты в общежитии, и мальчика возьму тоже при одном условии. Это твой мальчик?

- Нет.

- Ты врёшь, Виола сказала - он твой любовник.

- Не знаю, зачем она это сказала.

- Давай начистоту. Я беру тебя в любом случае - с астрономом или Яго, безразлично, скажи только правду, кто.

- А если не скажу?

- Тогда не возьму.

- Хорошо. Виола сказала правду, а всё остальное я сочинила.

- Ну какой дурак этому поверит? Могла бы врать поубедительней.

- Только что это сыграли, - она недовольно пожала плечами. - Мой Отелло мне не верит?

- А моя Дездемона неверна? Пусть Яго подтвердит.

- Что подтвердит? Что он мой любовник? Он из кожи вылезет, чтобы утопив другого, выплыть самому. Всех затоптал, разве не видно? Я сражаюсь с ним одна, остальные терпят, стиснув зубы. Так что здесь не получится, рассчитывать не на что, бог свидетель. Он говорит только то, что выгодно.

- Теперь это твои проблемы. Найдёшь доказательства - я тебя беру. Если нет, не беру. Я должен знать, с кем имею дело. Насколько актёр послушен и гибок в руках режиссёра. Ты, надеюсь, понимаешь, как это важно. Иначе с талантом каши не сваришь. Пойдём потанцуем? Один раз. Что за жизнь, не пойму, еды нет, зато оркестр - закачаешься. Духом единым вы тут живёте, что ли? Повернись, быстрей, ещё. Ещё так сделай бедром. Ужас, сколько в тебе энергии. Мистическое место, где жизнь бьётся со смертью всерьёз, и потому так свежи и сильны участники схватки. Вы обновляете кровь в борьбе? Русский человек наоборотный. Делает не благодаря, а вопреки. Потому и живуч, подлец.

- Не надо тащить с меня платье.

- Извини, я не хотел так грубо, просто надо кое-что выяснить.

- А я не хочу.

Отвернулась, показала язык и ушла. Такой хитрый розовый язык, а божилась, что мечтала встретиться, играть в моём театре. Как прикажете это понимать? Поневоле почувствуешь себя уязвлённым. И не то, чтобы я на неё претендовал, хотя не без этого, конечно, но не лукавил, когда обещал взять с Яго или астрономом. Я успел увидеть на плече крошечные, едва заметные звёзды Млечного пути... Знаю же, что ничего не ценит этот народец - неужели откажется от такого театра, как мой? Надо быть дурой, а на это не похоже. Спокойная, рассудительная, чёрный платочек на голове, и узелок на тонкой шее сзади торчит. Виола, погоди, я ещё не похвалил тебя. Что ты плачешь опять?

- Весь день реву из-за Савичева, что он не смог прийти, это его детище, от начала до конца. Надо поздравлять его, а не нас. Как ты догадался про мужской стиль, почувствовал?

- Я не знал, что он с тобой работает.

- За двоих. Надоело болеть.

- Пойдём посидим, чёрт, отличный оркестр, сильный спектакль, откуда вы тут в глуши такие берётесь?

- Кстати, о глуши. Сегодня играли седьмой раз, значит, последний. Те, кто ходит в театр, уже посмотрели, остальные не придут. Надо ставить новый, а денег нет. Даже на декорации и зарплату, с костюмами можно придумать, старьё пустить. Май на носу, всё разъедутся сеять, полоть, шашлыки на природе лопать. Не знаю, что придумать, главное, чтоб Савичев не сник. Мы на птицефабрике выступали, нам заплатили яйцами в непомерном количестве. Хочешь смейся, хочешь плачь, одна актриса на рынок пошла, так её прогнали и парик изорвали, потому что цены были ниже.

- И не такое слыхал, сам пока не пробовал, но поскольку езжу, знаю этот фольклор. Директора своего дави, Ваню с пейджером, гусь важный, мало бегает, плохо кланяется. Расскажи про Савичева, Виола, кисну без него, настоящих буйных мало, вот и нету вожаков.

- Дразнит закройщицей по Шекспиру. Я его тянуть из инвалидного кресла, он - дразниться, но это слава богу не то, что восемь лет молча просидеть на пенсии. Это из-за Оленьки. После того, как её эндурец повалил Савичева, прыгнул на грудь и вырезал глаз.

- Я слышал об этом.

- И ещё сказал: "За кривого она не пойдёт". Савичев не оттого стал совсем слепнуть, что глаз один, а оттого что Оленька вышла за эндурца. Когда слышал об эндурцах, вздрагивал. Но вздрагивал, даже если кошка чихала. А до этого было всё наоборот - он чихал, а кошка вздрагивала.

- А ты что делала в это время, Виола? Я подозреваю, что ты с твоим прокурорским прошлым всё вытащила?

- Пыталась, но что сделаешь, когда человек тебя не видит. Сидит и смотрит внутрь себя и туда же думает. Может быть, там внутри у него всё чисто и здорово, поэтому он встал.

- Преуменьшаешь себя. Как ты его подняла, легенды ходят.

- Я перевезла к себе, посадила у окна в кресле, подкармливала, когда пенсии не хватало.

- Восемь лет?

- А что?

- А двадцать смогла бы?

- Безразлично сколько, когда привыкнешь. У меня была истерика, когда вернулась - ужин на столе, а Савичев улыбается. Под ногами мешался первое время! С телом проще было.

- А ещё проще с трупом!

- Как начал под кожу лезть, просто с первой же минуты - закройщица, закройщица!

- Ты его восемь лет продержала в живых. Он потому дразнится, что стыдится.

- Главное, он встал, а не похоже было. Я его уговорила работать, вначале в детской студии. И надо такому случиться, он пришёл, стал записывать детей - семилетний мальчик, черноглазый, славный такой, называет фамилию эндурца. Савичев говорит: "Твою маму зовут Ольгой". Тот заплакал: "Да. А папу позавчера убили". Ты толковал про зло, а я не соглашусь, что это гимн. Савичев не мог такого поставить, потому что хуже него мало кто пострадал. Все правильно, эндурец мёртв, но одноглазое добро восемь лет просидело в кресле у окна. Ты сколько за это время поставил?

- А ты слишком женщина, Виола, чтоб понять. Савичев, как все стоящие мужики, реваншист. Ему нужен сильный противник, поэтому Яго блещет. Может, ему обиден эндурец или, наоборот, эндурца он увидел таким, ведь вздрагивал же. А что Яго?

- Ах да, не успела сказать во время спектакля... Хлебнёшь с ним лиха. "Унизить рад, кольнуть, завистлив, зол и горд". Буян без рамок. Лучше Анну возьми. Она упрямится, пока не поймёт, а когда поняла, то распишет, расцветит.

- Хочу освежить состав. Сегодня выслушал две истории - про твою жизнь и её, полная противоположность.

- Новое поколение. - Виола пожала плечами. - Они другие.

- Совсем. Пойду поговорю с ней.

- Она только что из театра вышла, догоняй.

Что я так бросился? Выскочил на площадь - тишина, пусто. Показалось, что где-то шаги прозвучали, - метнулся - никого. Медленно обошёл площадь по кругу, позвал "Алёна", и она выступила из тьмы в длинном пальто и платочке. В этот момент пошёл снег.

- Я не догадалась, что вы меня так трогательно ищете. Как ребёнок маму потерял. Очень подкупает.

- Через полчаса уезжаем, ты остаёшься или едешь?

- Я остаюсь.

- Ты обдумала моё предложение?

- Что тут думать... Условие невыполнимо, доказательств нет и быть не может. Я сочинила астронома, может, это мечта? Или сказка? Люди же утешают себя сказками. А что, нельзя? Если бы вы могли поверить на слово...

- Знаешь, пожалуй что могу. То есть это не имеет особого значения, что у тебя с кем. Однако такого насвистеть в уши не у всякой получится, ты палку не перегнула?

- Я так, выдаю желаемое за действительное, как в последнем акте... А если вы правы, и Яго непобедим? Когда красота с низостью, как быть тогда?

- Всё равно биться. - Мы медленно обошли площадь по кругу раз, другой, третий. Небо словно прохудилось, хлопья валились, как из дырявой кастрюли. - Природа безнравственна, мы сами наделяем красивое всем, что нам нужно, чтоб любить.

- Снег в апреле, - сказала она. - Какая тяжёлая зима. Если б мне удалось освободиться...

- Тебе нужна помощь?

- Боюсь, что да.

- Тогда едем вместе. Резко.

- Мы договорились о свиданье.

- Он обманет, яго красноречивы. Тебе решать, но упустишь раз удачу, и она привыкнет пролетать мимо. - Я обнял её плечи, она не сопротивлялась, а вложила руку в мою и слабо пожала. Рука была юной, влажной, чуткой.

- Спасибо. Вы и человек славный, не только режиссёр. - Я повернул её к себе и поцеловал в губы.

- Если хочешь, я помогу тебе сейчас. Потом не знаю, но сейчас я таю. Как этот снег на лету. Завтра буду другим, послезавтра третьим, ибо трудовой инстинкт стал игровым. "Снег кружится, летает, лета-а-ает... м-ммм и, хвостом своим крутя, замета-а-ает зима, замета-а-ает всё, что было! До тебя!" Это вальс, ты не то делаешь, глупая, перебирай ножками вокруг меня, обегай! Нельзя, чтоб ты пропала. Почему-то я всегда любил умных. Поступи умно.

- Я не мужчина.

- Это я заметил. Но это не есть повод, чтобы заколотиться в гробу.

- Виола же...

- Извини, что перебиваю, но Савичев того стоит. Не шути с собой, не надо.

- Как угадать, кто чего стоит... Жизнь пёстрая.

Я не заметил, как он подкрался. Может, он всё время за нами крался и подсматривал, не знаю, не видел. Но в тот миг я его почувствовал, как укол острием в спину, и оглянулся.

- П-п-простите. - Яго заикался!

- М-м-можно вас прервать? - Он заикался мучительно, дьявол, актёр, собака! - У меня пара слов к Алёне.

На нём не было головного убора, волосы промочил снег, по лицу текли струи, как слёзы. Он был безумно хорош, ее романтический возлюбленный с сияющими глазами. Во мне стартовал профессиональный кретин - в голове замелькало, что можно поставить с таким. И ещё - что он уведёт её навсегда. Они завернут за угол - и все, конец.

- Вы меня простите тоже. Прежде чем расстаться, хочу вам сказать, что поздравляя труппу, я пригласил вас к себе официально. Виола не возражает, Алёну я тоже возьму, если согласится. Комнаты в общежитии будут, большего не обещаю.

Кто меня тянул за язык, спрашивается? У мальчика посветлело лицо, я думал, он бросится целовать руки и на всякий случай убрал их за спину. Пока он благодарил, я увидел свой живот. Облагодетельствовал детей? И кто я, со своими титулами и регалиями, рядом с ним? Пожилой добрый дяденька с животом. Я посмотрел, как он по-хозяйски обнял рукой сзади её шею, развернул. Потом они двинулись прочь. Он так и вёл её, привычно держа за шею.

Трудно догадаться, каков был финал? По-моему, легко. Угадывайте.

"Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой! В комнате с белым потолком, с правом на ошибку... Пожарный, дай мне справку, что дом тот сгоре-ел!"

Ладно, две драки, один инфаркт, моя развалившаяся труппа. Отелло с животом, аборт, звездный взлет Яго... Зло прекрасное и непобедимое.



СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА



Rambler's Top100