Вперед, читатель! Мы приближаемся к концу романа и рецензии. Как быстро пролетело время! Я слышу уже звуки музыки на поминках эпохи!
Нет ничего отвратительнее зрелища торжествующей справедливости; потому что осознавшая себя добродетель тотчас превращается в свою противоположность. Тем более, справедливость для избранных и правда - для приглашенных, какими и являются правда и справедливость наших героев. Не подбираю слов для добродетелей героев романа. Они сами рассказали о себе все.
Юбилей Анабель, героини романа, отмечался как национальное событие. Это - смысловой и сюжетный конец произведения. Все крупные газеты и журналы выходят с подборками стихов поэтессы, статьями о ее творчестве, интервью и прижизненными мемуарами о ней. Издательство "Сбагриус" выпускает ее собрание сочинений (изрядно подправленное, с устранением следов ее невинного комсомольского прошлого), все каналы телевидения по нескольку раз показывают документальные фильмы о ней, журнал "Фитилек" и многие другие популярные журналы помещают на своих обложках ее жеманный, как вчерашнее желе, лик. Даже выход романа М.Астурба, как сообщается в самом романе (виртуальная реальность), изданного в том же, что и четырехтомник Анабель, издательстве, был приурочен к юбилею поэтессы. Магнус Магнус, посещавший родину только в самые ответственные ее исторические моменты, то есть в дни собственных юбилеев и чужих похорон (свои юбилеи он отмечал по нескольку лет кряду), когда было достаточно телекамер и корреспондентов (о нем, как и о Лонжюмо, злые языки не без основания говорили, что его невозможно представить себе в гробу - только у гроба),- неожиданно прилетел из-за океана и дал радиостанции "Ухо Москвы" пространное интервью, в котором вспомнил пламенную комсомольскую юность своей неверной музы (Магнус во всех своих, даже надгробных, речах всегда исподтишка сдавал друзей) и ее обидчивую нежность к советской власти, не в пример, например, другой поэтессе, Нонне Юриц, отнюдь не жаловавшей Софью Власьевну, но тоже сделавшей какую-никакую демкарьеру. "Официальные левые" - таково коллективное прозвище, данное им в.
Всегда забавно наблюдать гримасы чужого тщеславия и эгоизма, но ужимки тщеславия Магнуса - это уже не удовольствие, а блаженство, ибо даже в эпитафиях друзьям он успевал ввернуть какую-нибудь гадость, не забывая все же о себе отозваться хорошо. В этот свой последний заезд на родину семидесятилетний поэт, несмотря на чужие юбилейные хлопоты, успел таки порадеть и о себе, любимом: заключил с Полиграфическим контракт на свои будущие выступления - кажется, на сто пятьдесят лет вперед. Администрация Полиграфического, равно как сам поэт и его поклонники, не сомневались, что поэт в России дольше, чем поэт.
Власти, бросившие не только культуру, во самую страну и ее народ на произвол судьбы, вдруг беспримерно поддержали этот чванливый юбилей, равно как и всебульварные торжества по случаю похорон умершего вскоре после юбилея Анабель барда Тибула Бурцилавы, память которого увековечивалась памятником в специальном Указе Президента.(Памятник предполагалось воздвигнуть на родине поэта, то есть, на Арбате, по его собственному, барда, признанию.) Не беда, что нет памятника Ивану Бунину, Антону Чехову, Николаю Лескову, Владимиру Набокову, Андрею Платонову, Белому, Булгакову, Цветаевой, Мандельштаму, Ахматовой, Пастернаку, многим другим русским деятелям культуры; нет памятника Варламу Шаламову (которого ни одна власть не признает своим); нет памятника, кажется, ни одному из иностранных деятелей - хваленая всемирная отзывчивость русского народа - кроме, разумеется, отцов-основателей этого порядка. Конечно, они немало потрудились для этого режима, наши романные барды, прозаики и поэты, и поэтому теперь всего заслуживают - прежде всего за то, что никогда особенно не противоречили ему, не занозили его совесть, а лишь на периферии ума и сердца бормотавшие какие-то невнятные слова. Теперь их можно влить в любую форму, даже в форму прижизненного памятника, приспособить к любой политической конъюнктуре - они все позволят, а после смерти будут служить власти еще вернее, чем при жизни. И все же в этой торопливости властей больше не благодарности к своим громогласно немотствующим слугам, а эстетического стремления насилия, беспокойства власти о своем культурном облике; это качество власти нового времени - эстетически, а не только экономически и законодательно утвердить свое криминальное существование, отлить его в окончательные, т.е. культурные формы. По стремлению власти участвовать в определении ценностных иерархий, нагло вырывающей это право у будущих поколений, узнается зрелость режима, его сложившийся характер. Когда власть достигает расцвета, она становится более агрессивной по отношению к будущему, а не настоящему.
Милая Анабель! Твой голос полон соловьиной дрожи, ты трагически ломаешь руки над безумством эпохи, твои стихи полны какой-то отвлеченной, не моей, правды, драматизм твоих интонаций инструментован не твоей, а чьей-то чужой судьбой. Я чувствую здесь какой-то ужасный поэтический подлог. Я различаю: это не настоящая соловьиная, а булькающая в детской оловянной игрушке трель; ты всегда была с сильными и богатыми, ни на миг не отступаясь от их покровительства и защиты - откуда же взяться трели? Но поэтически оголенные, обнаженные своим божественным даром, не боятся остаться без земной защиты: их защищает трепещущая в горле дрожь. Ты слишком буквально, слишком лично восприняла свое право земного наслаждения: "За Мандельштама и Марину я отогреюсь и поем". Это мог сказать лишь разделивший с ними их участь, случайно спасшийся от гона эпохи, их наследник по прямой поэтической линии, а не такая благополучная девочка, как ты. Черствую корку Цветаевой и Мандельштама не обменять на твой сладенький эклер. Внезапная проговорка твоего репрессированного (режиссированного) поэтического бессознательного выдает тебя с головой; в ней ты признала своей единственной правдой, родиной, почвой - тело, как, впрочем, и остальные герои этого скандального романа. Как апофеоз этой плотской беспочвенности - смерть одного из героев в Париже и юбилей его подруги Анабель в Театре эстрады в Москве.
|
