Алексей Цветков

Пощечины


Глядя издали: фамилия, торговая марка или не известный тебе пока сорт выпечки, стоюродный родственник, скажем, бубликов, седьмая вода калачей.

Девушка в магазине под этой вывеской прыснула духами себе в ладонь. Её смешок - акустическая тень от пшика стеклянного распылителя ароматов. Полушепотом она шутит с недорослем, кивающем ей и беззвучно стригущим проворными ножницами пальцев невидимый дым двух тлеющих хворостинок в другой руке.

Остальные - покупатели. Выходят из "Пощечин" с лицами справивших важный обряд, торжественно и самоуглубленно удаляются по улице к сабвею. Вопрос, впрочем, покупатели ли они и магазин ли это? Никаких денег внутри "Пощечин" я не заметил.

Без подсказок догадываешься: главное - не заплакать. Здесь принята другая форма оплаты, она же - условие исполнения.

Господин в тонюсеньких усиках и в перчатках не смотря на погоду. Девушка слушает его почти закрыв глаза. По очереди и другие сообщают ей желания на ухо и, не дослушав, она кивает или быстро читает протянутую бумажку, некоторые отдают мечту отроку. Каждому заранее предложен белый скользкий платок - приложить к месту. Мальчик чаще бьет двумя сразу, словно убивая муху или лопая праздничный шар, а если примерещится неудача, властно рулит клиента к себе спиной, чтобы дать сзади по тем же щекам, но другими руками.

"Пощечины", наверное, вроде пасхального поцелуя с единоверцем, крашения яиц, прыжков над костром этой страны. Дожидаясь их милости, я перебирал в уме свои мечты и чужие, известные мне из книг, фильмов или от знакомых. Глаза, притерпевшись к уютному сумраку, различали вокруг бьющих гирлянды переглядывающихся зеркалец и зеркальных створок, склянки и вазы с багровыми и рыжими порошками, синеватой мукой, молотым желтым листом. На полках под потолком амулеты, флаконы, иконы, брелки, статуэтки, свезенные со всего свету. В будни тут, конечно, предлагают сувениры и снадобья, преображенные нынче ради праздника. Крутящаяся сушилка держит отдельные страницы каких-то книг, изрядно залапанные. Целые алфавиты приклеены прямо к потолку, девушке нужно вскидывать правую и на что-то привставать, чтоб порхнуть пальцами по буквам, как на клавиатуре, но что набралось за слово, не успеваешь уследить. Промотать и ещё раз отсмотреть на другой скорости. Да и то навряд ли, алфавиты фиктивные, красивыми рядами построились значки слишком разных азбук. Греческое А, например, соседствует с гнутым арабским лезвием и парой длинных и неправильных римских цифр. Недоросль же вообще туда не дотягивается.

Я говорю, стараясь не торопиться. Фокус в том, что мой язык вряд ли известен в этом помещении хоть кому-то. Но я не слишком хорошо освоил местный, чтобы меня здесь верно поняли. Девушка отворачивается, обидевшись, и резко, не глядя, звонкий, ледяной, а потом сразу огненный и слепящий электрический вспыш слева. Я выхожу из "Пощечин" с коченеющей половиной реальности. Треть моего заграничного лица похожа сейчас на рдеющий октябрьский лист, готовый пуститься к земле по воздуху.

Вот что есть варварство, пускай и декоративное, сохраненное в ритуалах, обезьянья имитация более высоких культурных форм. Тыкать пальцем в фиктивный алфавит, как это делал могущественный пришелец со своей азбукой, прикасаться к лекарствам, специям, фигуркам и святым дарам, как поступают миссионеры, но не знать точно зачем. Не возникли ли "Пощечины" из буквально истолкованного евангельского правила, не были ли наивным залогом лояльности нации к новой вере с немедленным обещаньем спасения, хотя шанс, кажется, только один, вернуться и повторить процедуру вряд ли льзя, подставлять другую щеку не принято.

Улыбаясь, должно быть, несколько страдальчески тлеющей и звенящей щекой, я обдумывал загаданное. Если я всё правильно понял и если обряд взаправду действует, даже на иностранцев, сегодня ночью я усну и навсегда окажусь в галерее авантюрных грёз. Похороненный в этом не надоедающем сне, я не умру. Физически. А точнее, я могу проснуться и умереть только исчерпав всё, возможное в нашем языке. Моя вера в бессмертие в этом рассказанном аборигенке анекдоте следует из надежды на бесконечную эластичность потенциальной фабулы.

Подавая утешительный холодный платок, от которого я молча отказался, бившая смотрела в глаза с вызовом, будто я действительно её обидел. Никаких слёз. Доставалось мне и похлеще.

Видимо от синей мази, куда она сунула пальцы перед ударом, сильно клонит в сон. Или виной их незаметный дым. Челюсти разжались и глаза бессмысленно посмотрели в небо.

Зевающий господин в витрине ловит такси до отеля, чтобы раньше сегодня лечь. У нарисованного на асфальте перехода турист крутит головой, соображая кому верить: зеленой фигурке светофора или надписи "милиция муниципальный округ" на подплывающем капоте.

Ты уверен, этот номер единственный на этаже без ТV, точнее, с испорченной стеклянной колбой, сколь в неё ни цель пультом. В последний раз, если верить в "пощечину", открыв глаза, ты видишь на слепом экране фантом. В отраженной комнате мимо отраженного тебя и дивана, проходит некий человек, и, кажется, он как Адам голый.

Адам Яффе -- в этой фамилии студенты усматривали две опиумные головки. Профессор читал античность. Обе руки его были отхвачены несчастным случаем. Обходился без записей. Память необъятная. Темперамент ведущего детских шоу. Входя в раж, Адам Яффе доставал из карманов свои культи, и потрясал над головой этими последними доказательствами того, что "любой мимесис это всегда эллипсис". Вы никогда их не видели. Этих доказательств - культей. Только наглухо зашитые рукава.

У этого, показанного испорченным телевизором, тоже не то что-то с руками, поэтому ты и сравнил. Закрывай глаза. Телу надлежит умаляться как неполной плоти искалеченного Адама, а сну предстоит расти.

В личном мраке под веками жалкие останки сегодня: свет в вагоне иссяк, есть лишь снаружи, в стучащей тьме сабвея, и только посверкивает полумесяцем браслет чьих-то часов, да жужжит о любви чей-то плеер. Почему ты вспоминаешь именно это? Рядом, у самого лица, чувствуешь темно-красный запах губной помады, но ничего не предпринимаешь, даже мысленно. Некто закашлялся и вернулся свет. Состав уже тормозил. И еще потому, что выходишь на первой же станции в город, к "Пощечинам".

Сознание, бывшее днём прозрачным шаром, совпадающим с объемом черепа и глядевшим наружу через глазницы, в персональном мраке съежилось до маленького пузырька где-то под теменем, плавающего в аквариуме и со всех сторон теснимого пористыми, полыми, голыми и взаимозаменяемыми персонами сна. Автопортретами, как считал Адам.

Когда-то ты боялся спать. Где-то тебе сказали, за ночь вырастет борода, как у Карабаса. А теперь этот страх прошел.

Господина доставили домой морем, хотя к месту своего несчастья он летел. Неудобно грузить в самолет горизонтальное тело, а в вертикальном сне могла заметить что-то неуважительное пресса или родственники. Через месяц напрасного медицинского энтузиазма, господин уже оброс рыжеватой бородой и его требовалось брить. Господин худел и на шестом году сна весил половину себя бодрствовавшего, а в росте уменьшился до начального школьника. Борода всё росла и её теперь только подравнивали на уровне туфель, а потом стали наматывать на валик. Господин давно заработал прозвище "бородатого мальчика", потому что она была длиннее тела. Бородатый мальчик лежал почти невесомый, исчезающий день ото дня на огромной теперь, по сравнению с ним, кровати, живой и довольно розовый, кроме одной щеки, парализованной и матовой, словно шершавое молочное стекло. Ученые бились: как эта выключенная часть позволяет жить организму вот уже столько лет безо всякого внешнего питания, правда, постепенно уменьшаясь? Со временем, когда переживший родственников господин сделался с детскую погремушку, на него стали претендовать и церковники, срамящие ученых и говорящие: создатель может дать всякому любую судьбу, в нарушение всех так называемых законов физиологии. Через сорок лет после своей поездки за границу господин уже не обгонял ростом ничтожнейшую мышь и спал в блюдце, на вате. Бороду обрезали, она не росла больше, а наш наблюдаемый кротко белел, походя на фигурку, вырезанную из каменной соли. Теперь он весь выглядел как своя отбитая щека. Популярность господина в это время возросла, все сетовали, что скоро уже не смогут его, без сильных линз, видеть. Валик с намотанной рыжей бородой выставляли отдельно. В настоящее время лаборатория уверяет, что спящий, находясь под специальным стеклом, приближается к росту только что оплодотворенной яйцеклетки. Что будет дальше, они не могут или не хотят нам сказать.

Господин превратился в нереально увеличенный снимок, архивный курьез, анекдотическую идею, литературный образ.



Rambler's Top100

СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА