Алексей Цветков

Как я работал в загоне?


Загон с вонючим обезьяньим стадом. Неряшливый табор сорока приматов одной породы. Два ветхих сарая, наскоро скроенных из вечно заиндевевших досок. В пристройке сложена наша и обезьянья, не очень-то разнящаяся, жратва. Инструмент: пара острог и лассо, которое умел кинуть американец, ремни, двуствольное ружье на случай, если к обезьянам выйдут волки, кнуты, набор шприцов-дротиков (заряжать в ружье) с прозрачными лентами снотворных ампул к ним, электропровода, батарейки к фонарику, нож, истерзанные когтями бестий ватные человекоподобы (термин "белой сволочи") и прочее.

Мы нанялись в загон вдвоем с американцем и хозяина, представившегося как "белая сволочь", сказать надо, недолюбливали. Чудной был, то нагрянет посредь ночи, перебудит зверей, порвет сети, распинает в припадке вещи не по своим углам, а то и вообще не видно сволочи, лишь из-под мертвой ели командный голос его. Хозяин делился, мол, ставит тут заумный опыт, проверяя приспособляемость дрожащих от мороза особей к несвойственным их отчизне таежным крайностям. Все ли сдохнут? Изменится ли язык их общения? В идеале хотел стать автором новой породы. "Снежные люди". Даже название для вида заготовил.

Но мы не очень-то верили, по-моему сам их боялся, а вернуть где взял боялся еще сильнее. Бывало, заглянет с тоской, уходя в тайгу, через сетку внутрь загона и жалко его до слез, хоть и сволочь он.

Ничем особо не занят после утреннего кормления я палил часто в воздух или по вертлявым куницам и гроздьям шишек, цеплял иногда сетью за ногу подвернувшуюся загонную нечисть и ругался с нею. Сопливая уродина пыхтела и плевалась сквозь гнилые неровные зубы.

Одну мы звали "Ку-Ку". Редко удостаивали их имени, даже такого. Гигантская самка меньше всех ела, бездетна и одинока, сидела с утра до ночи на оледеневшем бревне и ворчала, лазая пальцем в наиболее интимных своих подробностях. Раздосадовать ее не случилось ни разу, а нам так не терпелось глянуть ненависть "Ку-Ку".

Американец, тот злоупотреблял снотворными дротиками, у него это называлось "поставить себе парочку пиявок" или "самострел". Похрапев, оставшееся время тратил в загоне, тыкая диктофон под нос приматам. Надеялся научиться орать по-ихнему. Мечта, подсказанная хозяином, обещавшим за это прибавку. Прослушивая кассеты, царапал что-то в книжечку с клеймом какой-то фирмы на глянцевой обложке.

И великий день наступил. С утра белой сволочи было не слыхать - не видать, во мне гулял беспричинный хохот, мерещился стрекот жестяных крыльев и клокотанье тонущего зверя. Все внутри говорило за то, что работе нашей конец.

Американец, кнутом отгоняя голодных прочь, встал в середине загона, выключил диктофон, упрятал в карманчик книжечку, дал мне знак, чтобы я уже фотографировал и, набрав побольше северной атмосферы в грудь, взвыл их вои, сбегая вниз по нотам, по тонам, удачно выделывая наименее человеческие сочетания. Американец делался ужасен, старательный, похожий на растопыренного краба, схваченного невидимым охотником за бок, исполнял оры и вывизги. Я наводил на него объектив.

Загон взорвался обезьянами. Все сразу, они затряслись в страстном танце, как отпущенные пружинки. Снесли огорождения, трое остались болтаться на электрической проволоке, пока та не провисла и не оборвалась. Одна, кучерявая, подражая подсмотренным когда-то движениям американца, бросила лассо ему на шею. Другие появлялись из сарая кто с чем: размахивая ремнями и подпоясавшись лентами ампул, погоняя друг дружку кнутами, пыряя острогами. Присев, артистичный примат наводил ружье на всех подряд соплеменников, но вставить патрон и нажать, слава богу, головы не хватало. К нему подползал с ножом косматый хитрец. Ребенок с залысинами на спине кусал пластмассовый фонарик, рассчитывая на орех, о котором он мог помнить лишь генетически. Последними из сарая выскочили несколько, подбрасывая перед собой человекоподобных кукол. А зачем, вы думаете, я описывал вначале, подробно, весь этот хлам?

Снег бежал отовсюду: с облака, с крыш, с елочных лап, с макушек осветительных столбов. Мясо американца размазалось по стеклу поваленной будки сволочного наблюдения в левой части загона. Обезьяны безмолвно, отказавшись от своей речи, оскверненной американцем, неорганизованно, но споро, разбирали свой загон.

Бросив фотоаппарат и думая о том, что ампул, даже если бы я успел, не хватило бы на всех (янки слишком часто "пиявился"), я старался потише дышать на скользкой крыше. Белая сволочь не являлась. Приматов разносило по тайге: шишки падали, ветви вздыхали, разбуженные пернатые шарахались вверх. Четверо немых мстителей подскочили к лестнице, которую я, сначала по недомыслию, а после боясь быть найденным, не убрал. Лестница кракнула и преломилась, потому что полезли все, пропорола щетину на брюхе одного нападавшего, раненый молча осел в снег, уставился в небо, разделенное самолетным хвостом, не пытаясь даже вывинчивать гнилую палку из живота. Трое преследователей, не попрощавшись, забыв про меня, дрожащего на крыше и про собрата, пачкающего наст, пустились во все тяжкие дальше.

С высоты самого высокого столба, закрыв лапами глаза, тарамашками вверх отправился лохматый камикадзе. Мой фотоаппарат болтался у него на шее. Лежа ничком на краю невысокой крыши, пробуя губами лед, я расслышал чей-то негромкий плач внизу.

Это плакала "Ку-Ку", присев на корточки и размазывая слезы по подбородку. Обернула ко мне страшную гуттаперчевую рожу и сказала: "Избушка, избушка, не ешь меня, кем ты станешь?". Укоризненно покачала головой и зарыдала еще горше. "Белый самец с человечьим лицом" - добавила она, всхлипывая и с трудом проглатывая слезы.

Ее братья, снежные люди, ушли в лес.



Rambler's Top100

СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА