Все, что Машка делать не умела, - она это и не делала.
Например, она не умела готовить рыбу. Но рыбу она и не готовила. Если мы встречались, и я уже не мог без рыбы, а где-то рядом была какая-то рыба, то рыбу готовил я.
Еще она не умела не любить Бродского. Но для еврейской молодой женщины традиционного плана - маленькой, рыжей, кудрявой, разведенной, с толстой жопой и толстыми бедрами плюс маленький рыжий кудрявый небрежно подмытый и поэтому с резким запахом лобок - не любить Бродского было нереально. Но она и не скрывала своей любви к Бродскому.
Я не знаю, при чем здесь Бродский. У Бродского вроде бы нигде нет, что лобок надо мыть небрежно. Но так получалось: чем выше была любовь к Бродскому, тем небрежней подмывался лобок. Я, в общем-то, не раз говорил Машке, что Бродский - Бродским, а лобок можно не только помыть, но в крайнем случае и побрить. Что Бродский не мешает тщательному мытью лобка. Что к собственному лобку надо относиться так же бережно и с таким же уважением, как к Бродскому. Но она не обращала внимания на лобок; она им, в отличие от Бродского, просто не занималась.
Это была вторая половина восьмидесятых годов. Коммунисты уже потеряли всякий смысл, но еще формально были у власти. Последний всплеск любви к поэзии. Последний всплеск любви к тому же Бродскому. Последний всплеск любви к православию. Последний всплеск небрежно подмытых лобков. Последний всплеск интереса к минету.
Любовь к православию она тоже скрыть не умела. И опять же не скрывала. Даже ездила на пасху в какой-то северный монастырь. И даже привезла оттуда вши, поскольку ночевать пришлось в уже совсем кондовой избе. Но могла подхватить и на обратном пути в поезде; в поездах с Севера едет известно кто и везет оттуда всякую заразу. Сначала она приняла это за знак, но вши стали кусаться и перешли на ребенка. Пришлось вызвать дезннфекцию. Дезинфекция приехала сразу и в ней оказались хорошие ребята. Они ей помыли голову специальным раствором. Помыли и ребенку. Помыли и всю квартиру. Потом выпили чаю и оставили целую банку раствора, чтобы она сама помыла, если вдруг опять. Но вшей больше не было. И вообще все оказалось не так страшно, как пишут в книжках.
Еще она не умела делать минет.
Я прощать умею и прощать люблю. Я знаю в прощении толк и могу показать в прощении высокий результат. Я могу простить практически все. Я могу простить, если какой-нибудь немытый хуй толкнет меня плечом и еще назовет при этом немытым хуем. Я с радостью прощу любого, кто запачкает говном дорогую мне вещь. Я прощу, не задумываясь, двадцатый век за атомную бомбу, Мерилин Монро, гибель Аральского моря и все его остальное говно, которым он запачкал дорогие мне вещи. Я прощу сам все сразу без всякой просьбы простить.
Но все простить не могу даже я.
И прежде всего это касается минета. Если взялся за минет - тогда изволь делать минет. Тогда отвечай за каждое свое движение и веди себя деликатно Хуй не грызи. Яйца не дергай. Волосы на животе не рви. Не суетись и не нервничай - минет надо делать, не заставляя страдать объект минета. Хуй не редиска! И не куриная косточка. И не кожаный ремешок. И не желудь. Не трамвайный билет. Не авторучка. Не ноготь. Его грызть не надо. Тем более в жизни есть всегда широкий выбор, что можно погрызть. А с хуем хорошо бы как-то помягче. А если поступать с ним, как с редиской, или как с куриной косточкой, или как с кожаным ремешком, или как с желудем, или как с трамвайным билетом, или как с авторучкой, или как с ногтем, то есть грызть, рвать и дергать, то этого не смогу простить даже я, который может простить в принципе все. Я не сексуальный тиран. И не половой сатрап. Минет никто делать насильно не заставляет; хуй с ним, с минетом. Жили же мы без минета - и еще проживем. Главное, чтобы все было тихо на русско-чеченской границе и шахтерам в срок платили зарплату. Тем более минет умеют делать не все. Но и жонглировать тоже умеют не все. Но все и не должны уметь жонглировать. Но и ведь и минет тоже не должны уметь делать все. Но еще раз повторяю: если взялся за минет, то изволь делать не что-нибудь иное, а именно минет. Таков закон жанра. Закон жанра соблюдать не нужно. Но в данном случае его имеет смысл соблюдать.
Машка не умела делать минет, между ней и чувством минета была пропасть, - но ее тянуло делать именно минет. Она даже просила достать меня "Самоучитель по минету" или что-нибудь подобное. Но по минету нет специальной литературы. Здесь все решают интуиция и природные данные.
После того, как я выяснил Машкину позицию в отношении минета, я ее долго не видел. Потом случайно встретил на Арбате, где она торговала своими рисунками. Она рассказала, что еще делает на продажу пирожки, недавно собирала клюкву ведрами в Новгородской области, а скоро едет в Сингапур. Ей не понравилось, что я начал писать роман про онанизм. Ее это даже обидело, и она несколько раз спросила, серьезно я это пишу или нет. Я ответил, что так же серьезно, как Бродский пишет стихи. Может быть, даже более серьезно. Вот тут она обиделась окончательно. Но добавила, что после Сингапура собирается в Петербург - знакомиться с сыном Бродского. Еще она рассказала, что сблизилась с хиппи и читает мистику с эзотерикой: Франциск Асcизский, Майстер Экхарт, "История розенкрейцеров", Сведенборг, Блаватская, Штейнер, Папюс, Мейринк, Перуц. Эверс, Гурджиев, Успенский, Даниил Андреев, "Утро магов", Ричард Бах, Кастанеда, Моуди и так далее. Многого не понимает, но многое ей очень близко. А таже хочет покупать тефалевую кастрюлю; русские кастрюли заебали.
После этой встречи я ее не видел лет семь или восемь. Может быть, и все десять. О ней не было никаких известий. Я, в общем, совсем забыл о Машке. Я не предполагал, что я когда-нибудь ее снова увижу. Я о ней практически не вспоминал. А если и вспоминал, то только о минете - как она очень хотела его делать, но абсолютно его не чувствовала. Однажды я вспомнил, как мы с ней говорили о разнице между Толстым и Достоевским. Для Машки разница была вот в чем: Толстой - это язык, а Достоевский - наоборот; неязык. Или антиязык. Я так понял, что Машка Достоевского вообще писателем не считает. Но Машка сказала, что считает, но только писателем вне языка. Еще она пыталась научить меня слушать русский рок. Но так и не научила. Как и я ее минету.
Наступили девяностые - очень сложные годы, чтобы о ком-то еще вспоминать. В самом деле сложные; два путча. Реформы. Прочая хуйня. У меня вышел роман про онанизм, и в ту же неделю выбрали Ельцина президентом на второй срок. В такие времена о многом быстро забывают, тем более о людях, которые не умеют делать минет.
Девяностые годы вообще оказались для минета роковыми. Хотя у минета были какие-то шансы, не очень большие, но конкретные. Были и связанные с этим конкретные надежды. Но все оказалось напрасно. Выяснилось, что минет не умеет делать не только Машка - минет не умеет делать никто. К хую в России относятся как к последнему говну - то есть как к редиске или как к кожаному ремешку. С ним не считаются. Его забывают. Ему не подают руки. Его не уважают. Его только третируют. С минетом все кончено. Животному "минет" нет места в русском зоопарке. Слово "минет" пора вычеркивать из русского лексикона. Блюдо "минет" пора убирать из меню русской кухни. Планету "минет" пора уводить с орбиты русской жизни.
Я плохо умею встречать людей, которых когда-то давно знал. Мне почему-то перед ними стыдно. Я не знаю, за что, но стыдно.
Я знаю. за что. Во-первых, капитализм в России не прижился. Реформы идут туго. Во-вторых, рубль не окреп. а только наоборот. Шахтерам не платят зарплату. Не все спокойно на русско-чеченской границе. В-третьих, опять застой в культуре. И. наконец, никто не умеет делать минет. За это действительно может быть стыдно. Поэтому, когда я опять встретил Машку, то мне сразу же стало стыдно.
Она очень удивилась, что я помню, как ее зовут. Я сам удивился, что помню как ее зовут.
Она рассказала, что пишет женские романы и вообще пишет для женских журналов. Она была с молодым человеком классического русского еврейского плана - кудрявым, бородатым, в очках и с сонным грустным взглядом. Наверное, после работы над женским романом она читает ему вслух Бродского; от этого он грустный и не высыпается.
Я хотел сказать Машке, что нельзя так откровенно, не стесняясь, обслуживать крупный финансовый капитал. Но я боялся, что она не поймет, как связан женский роман с крупным финансовым капиталом и почему писать женские романы и вообще для женских журналов - значит, обслуживать крупный финансовый капитал. Но это действительно сложно. Это можно не понять.
Машка сказала, что женские романы у нее хорошие. Я не поверил. Женские романы хорошими не могут быть в принципе. Потом хороший женский роман не может написать женщина, у которой рыжий кудрявый с резким запахом лобок и полное отсутствие чувства минета.
Машка осталась прежней. Что она не умела делать, - то она и не делала. Она не умела не спрашивать. Она меня снова, как тогда на Арбате, спросила: серьезно или нет я написал роман про онанизм? Еще она спросила, не могу ли я принести ей грушевый сок в пластиковой упаковке.
Встретить Машку уже было стыдно. Но тут мне стало настолько стыдно, что я даже не смог послать ее на хуй. Вместо этого я принес грушевый сок в пластиковой упаковке и дал ей свой новый телефон.
Когда-то нас связывали страшные тайны советского быта - ведь мы были знакомы еще до Горбачева. Когда-то у нас все было очень серьезно: почти по Достоевскому, которого Машка считала писателем вне языка. Однажды мы всю ночь шли в Загорск на утренний молебен в Лавру; не из самой, конечно, Москвы, но до Загорска все равно было прилично. Однажды она всю ночь прождала меня в подъезде. Но не я лишил ее девственности - тогда у меня было к целкам средневековое отношение; я боялся к ним прикоснуться. Поэтому она вышла замуж за какого-то придурка и родила от него ребенка. От меня она потом делала аборт. Может быть. даже и два; но про второй я мало что знаю.
Если она позвонит, то правильно сделает - у нас не все потеряно. Она когда-нибудь научится делать минет, а я стану с уважением относиться к Бродскому и к стихам. Она будет писать женский роман, а я - вытирать пыль с компьютера, готовить рыбу в тефалевой кастрюле, варить кофе и приносить ей грушевый сок в пластиковой упаковке и свежие идеи для женского романа. Мы будем вместе обслуживать крупный финансовый капитал. Я сам буду брить Машке лобок и встречать ребенка из школы. Я ведь умею не только писать про онанизм. Я еще много чего другого полезного умею. |
