Игорь Яркевич

Ум, секс, литература
роман

Ум и литература

Умом Россию не понять.
Тютчев

...вместо носа - совершенно гладкое место.
Гоголь

Умом Россию не понять. Как сказано - так и есть. Умом Россию действительно не поймешь. Россию можно понять только через литературу. Но литературы больше нет. Поэтому Россию дважды невозможно понять.
Таня заметила первой: что-то не так. Что-то не чисто. Все хорошо, но что-то не очень хорошо. Все вроде бы в порядке, но что-то мешает. Что-то по ночам жужжит.
Я тоже заметил - действительно, что-то жужжит. Может, это жужжат мухи. Или мыши. Или еще что-нибудь. Может, это жужжит не в доме, а за окном. А если даже и в доме - ничего страшного! Мало ли что может жужжать в конце века! Может, сам конец века и жужжит.
А где-то через неделю я ночью проснулся. Словно от удара. В июньской ночи - типичная русская ночь, выла сигнализация, в России у машин сигнализация всегда срабатывает от малейшего шороха, в России, а особенно в Москве, машины воруют постоянно, вот сигнализация и воет, воровать, конечно, нельзя, но ведь и выть так тоже нельзя - что-то летало и жужжало совсем близко. Но это была не муха. И не конец века. Лучше бы это была муха или конец века! Но это летало не то и не другое. Это было что-то очень знакомое! Давно и хорошо знакомое. В общем, это был хуй. Самый обыкновенный хуй.
Я не испугался. Я просто не поверил своим глазам, хотя все признаки хуя были налицо. А вдруг я еще сплю? А вдруг это все-таки не хуй? Вдруг это новый вид мухи или бабочки? Но я не спал, а это был именно хуй. Цвет, запах, внешний вид - ну все как у хуя!
Я снова не испугался. Чего только не летает в конце века! Я вырос на байках про НЛО. Байки иногда материализуются. Вот и залетел какой-нибудь посторонний хуй! Залетел по ошибке. Окна перепутал. Опять же ничего страшного - полетает, полетает, еще немного полетает и улетит прочь.
Меня испугать довольно легко. Я мужчина пугливый. Я многого в этой жизни боюсь. Но когда я чего-то боюсь, я руками не дергаю. Я руки сжимаю или, в самом крайнем случае, я руками трогаю голову. Или Таню. Но в этот раз я не испугался. Но чисто машинально, без всяких аналогий, абсолютно случайно потрогал свой хуй.
Хуя не было. На месте хуя образовалось совершенно гладкое место. А хуя как такового не было. Яйца были. Все остальное тоже было. Но вот хуя не было.
То есть это летал не просто хуй. Не посторонний хуй! Это летал и жужжал мой хуй! Мой!
Мой! Моя кровинушка! Мой хороший, мой родной!
Я снова не испугался; я сразу потерял сознание и первый раз в жизни упал в обморок. Как тургеневская девушка. Как служанка из водевиля. Девушка и служанка гуляли в саду. Махали платочками и веерами. Разговаривали. Девушка и служанка вдруг испугались. Может, мыши испугались, а может, еще чего. Кто их, девушек и служанок, разберет! Девушка и служанка упали в обморок. Потом очнулись.
Я тоже очнулся. И сразу схватился за хуй. Он вернулся! Он был где обычно и не жужжал. Он заполнил собой совершенно гладкое место. На этом месте снова было то, что там должно быть всегда по всем Божьим, природным, человеческим, гражданским и уголовным законам.
К счастью, Таня ничего не заметила.
Я мужчина хотя и нервный и пугливый, но здравомыслящий. В НЛО и прочую мистику я не верю. Ночью была трагедия. Но сейчас-то все в порядке! Сейчас-то он на месте! Так что никакой паники и Тане ни слова. Весь день я внимательно следил за хуем. Он вел себя спокойно. Четко исполнял свои функции. В поведении хуя не было ничего неожиданного.
На следующую ночь я рисковать не стал. Следующей ночью я не спал. Я лег отдельно от Тани и всю ночь держался руками за хуй. Окно в комнате было закрыто. Но под утро сил у меня уже не осталось; под утро я заснул. Я быстро проснулся. Хуя снова не было. Яиц в этот раз тоже не было. Первые лучи июньского солнца упали на совершенно гладкое место. В комнате ничего не летало и не жужжало. Под диваном его не было. И за шкафом. И на антресолях. Хуй улетел с концами. Хуй улетел совсем.
Две следующих ночи я ждал хуй. Он не прилетел. Пришлось все рассказать Тане.
Таня сразу закричала и заплакала. Таня кричала, что ей всегда не везло с мужчинами. Один был русский писатель, другой - эротоман, третий - отчаянный православный и не давал ей мяса и водки, а у меня вот улетел хуй. "Но он же может вернуться!" - утешал я Таню. Но Таня все равно кричала и плакала. Женская психика в конце века и так вся в пробоинах. Улетевший хуй становился для корабля женской психики последней пробоиной. Корабль женской психики плавно переворачивался и шел на дно.
Подобная ситуация уже была в русской литературе. Очень похожую ситуацию описал Гоголь. Только там у персонажа пропал нос. Чья пропажа хуже - вопрос некорректный. Все плохо. И нос, и хуй всегда должны быть с человеком.
Мне себя упрекать как будто не в чем. Я всегда относился к хую с уважением. Я могу неделями не стричь ногти. Я могу несколько дней подряд не чистить зубы. Про ногти и зубы я забываю, но про него постоянно помнил. Хуй у меня всегда оставался ухоженным и опрятным. Я никогда его не мучил сверх меры онанизмом и случайными половыми связями.

Мое поколение - поколение глупое. Бестолковое поколение. Но мое поколение догадалось: хуй не просто кусок тела. Хуй - вполне самостоятельное создание, во многом повторяющее человека. У хуя есть голова. В голове у него есть мысли. У него есть живот и ноги. У него есть и свой собственный хуй. У него есть совесть, есть и вредные привычки. А в конце века хуй может взлететь и даже немного полетать. Поэтому у моего поколения возникают проблемы не только с властью и жизнью, но и с собственными гениталиями.
Самое тяжелое, когда исчезает хуй, - моча. Моча-то ведь должна уходить! Но моча-то ведь закупорена! Закупорена совершенно гладким местом. Но как-то мочеиспускалось. Как - я не знаю, но сложности с урологией не было. Урологи на меня даже немного обижались. Вероятно, хуй исчез как гуманист; перед отлетом он позаботился, чтобы человек не страдал.
Таня на удивление быстро смирилась. Мужчина без хуя - конечно, не мужчина. Но есть и светлые стороны. Зато не будет изменять и не принесет в дом разную венерическую гадость. Чище нижнее белье. А потом: медицина в конце века шагнула очень далеко. Возможно и восстановить. А если и невозможно - тоже не беда, есть разные игрушки вроде искусственных фаллосов.
Я уже не падал в обморок, глядя на совершенно гладкое место. И Таня не кричала и не плакала. Таня была спокойная и даже веселая.
Но ум не мог смириться с тем, что хуй летает и улетает. Летать и улетать может самолет или мысль. Может литература. Но хуй летать не должен! Тазобедренный проем - не аэропорт, в нем нет запасов горючего топлива. Ум искал рациональных объяснений.
Это могли быть происки ФСБ. Или армии. В недрах армии и ФСБ начались эксперименты с новым страшным секретным стратегическим оружием - летающим хуем.
Его можно использовать как бумеранг; как снаряд; как демонстрацию новых возможностей русской силы. Как русский ответ продвижению НАТО на Восток. Таким оружием можно запугать и чеченских террористов, и японских браконьеров, и боливийских наркобаронов, и остатки русской литературы. При воздействии на русскую литературу летающим хуем навсегда исчезли бы и ее остатки.
Но существуют и личные причины. Необязательно ФСБ или армия. Хуй мог взлететь сам - от отчаяния. Денег нет. Машины нет. Дачи нет. Не самая лучшая квартира. Перманентные кризисы в политике и экономике. Театра нет. Кинематографа нет. Музыка есть, но очень плохая. Есть и балет, но балет еще хуже, чем музыка.
Хуй мог взлететь и от радости. Все идет хорошо. Все идет плохо. Но ведь идет!
Ум был однозначно против: хую летать не надо. Хую летать нельзя. Каждая вещь должна находиться на том месте, где должна. Но я понимал, что хуй взлетел не просто так. Хуй взлетел не от безделья и не для повышения адреналина. Хуй взлетел от затянувшейся неопределенности конца века. В конце двадцатого века ничего не известно про двадцать первый. Хую было невтерпеж. Ему очень хотелось заглянуть вперед - а что же там, в двадцать первом?
Другая объективная причина - истерика конца века. Хуй мог испугаться. Опять ничего не понятно. Что нас ждет в двадцать первом? Возможно все. Вдруг снова Ленин? Снова Сталин. Снова в лагеря, в колхозы, в жопу, на хуй, в Сибирь, в пизду, в пятилетку, в Красную армию! Где гарантии, что двадцать первый век от этого застрахован? Гарантий нет.
Хуй мог отправиться в полет и для того, чтобы подвести итоги уходящего века. В конце века все подводят итоги века. Есть энциклопедия "Итоги века". Есть журнал "Итоги". Парфенов на НТВ подводит итоги века. Но концу века не нужны итоги. Конец века уже итог сам по себе.
В конце века слишком много итогов. Все итоги все равно не подведешь! Да и весь двадцатый век какой-то тоскливый! Неудачный век. Лучше заглянуть в следующий век.
Я пытался представить себя на месте хуя. Что же он нашел там, в двадцать первом? Чечня уже не была Чечней Масхадова, Дудаева и Басаева. Чечня стала русской Швейцарией, а чеченцы соответственно - русско-чеченскими альпийскими горцами и дудели в рожки. Между горами паслись толстые чеченские альпийские коровы. Эти коровы давали сыр не только из молока, но из крови тоже. Когда коровам пускали кровь, то кровь текла, текла и свертывалась. Потом из крови получался вполне приличный кровяной сыр.
В остальной России и в соседних государствах тоже все хорошо. В Москве снесли работы Церетели и храм Христа Спасителя, а на каждой станции метро есть туалет. Зарубцевалась социальная язва проституции. Русские девочки больше не занимаются проституцией. Белорусские девочки больше не занимаются проституцией. Украинские девочки больше не занимаются проституцией. Они занимаются спортом, читают книги, ходят в консерваторию и в галереи. Но на Тверской жопой не машут и пизду в чужие руки не дают. Русские, белорусские, украинские девочки ебутся только с мужьями или, в самом крайнем случае, с друзьями и с подругами. Ебутся ради счастья и ради оргазма. Но не ради денег! И вообще русские люди, не только девочки, стали спокойнее относиться к деньгам. Как в девятнадцатом веке и как в двадцатом до Горбачева. Но язва мужской и детской проституций еще не зарубцевалась.
Россия снова первая в космосе. На Марсе уже дают плоды яблони, посаженные русскими космонавтами. Русские космические корабли держат курс на Юпитер.

Все хорошо и в спорте. Чемпионом мира по футболу Россия пока не стала, но в финал чемпионатов мира уже выходит.
Расцвет гуманитарной мысли. Расцвет культуры. Даже театр расцвел! Мощный расцвет русской души. Запад едет в Россию не только за нефтью, лесом и другим сырьем, а прежде всего постигать высокий уровень русской души. Запад едет в Россию за Андреем Рублевым, за Чайковским, за Чеховым. А что же нефть? Нефть может и подождать. Нефть и прочее сырье - дело десятое.
Я все же немного беспокоился о хуе: а вдруг он окажется где-нибудь не там? Тогда это будет уже не хуй, а Руст.
Через недели две после исчезновения хуя Таня уже не выглядела ни довольной, ни веселой. Таня резко изменилась. Таня грозилась завести ебаря на стороне. Таня просила выебать ее пальцем. Таня издевалась надо мной всеми способами, какими обычно сексуально полноценная женщина издевается над импотентом.
Таня захотела ребенка. Когда хуй был, она почему-то ребенка не хотела.
Таня - грубая женщина. Жестокая женщина; но она абсолютно права. Мужчина должен быть с хуем. Хуй должен быть при мужчине.
Надо что-то предпринимать. Надо искать. Обращаться к прессе или к милиции глупо. Они мало изменились со времени Гоголя. Пресса и милиция - громоздкие бюрократические учреждения. Они не будут помогать. Они не станут искать хуй. Пресса и милиция не захотят возиться. Они могут только издеваться и говорить гадости. Но гадости я уже выслушал от Тани.
ФСБ и армия тоже не помогут. Если отлет хуя - их рук дело, к ним обращаться бесполезно. Они будут и дальше продолжать эксперимент. Если не их - тем более бесполезно.
Я просто ходил по улицам. Разглядывал небо. Проверял темные углы и подворотни. Осматривал тупики дворов и ветки деревьев. В конце концов, хуй ведь мог зацепиться за ветки деревьев! Но ничего похожего на хуй не было.
Я пристально смотрел на лица прохожих. Хуй мог принять человеческий облик. Но его бы выдали нос и уши. У хуя все может быть как у человека - но только не нос и не уши! Нос и уши у него такой же формы, как и он сам.
На лицах прохожих было много хуйни. Это неудивительно. В конце века всегда много хуйни. Особенно в России. Хуйня конца века оставляла отпечатки на лицах прохожих.
Я съездил несколько раз в Подмосковье. Бродил по лесам и полям. Его нигде не было.
Таня издевалась. Таня советовала поливать совершенно гладкое место водой; кипяченой и чуть теплой. И смазывать женьшеневым бальзамом. "Может быть, вырастет снова", - вздыхала Таня. Сука! Жестокая сука!
Таня кричала, что надо немедленно идти к специалистам. К врачам. Но медицина здесь не поможет! Здесь надо идти к другим специалистам - к специалистам в области конца века. Я таких специалистов не знал. Не знала их и Таня. Хотя, возможно, такие специалисты и есть.
Я сделал то, чего никогда не делал: я зашел в церковь.
В церкви ко мне отнеслись с недоверием. И прихожане, и духовные лица смотрели на меня с неприязнью. Я, наверное, не заслуживаю любви и уважения. Но в данной-то ситуации я безусловно заслуживал любви и уважения! Или хотя бы сострадания сквозь зубы. Но церковь в России - такой же безнадежно бюрократический аппарат, как милиция или пресса. Мужчина без хуя не найдет в церкви ни любви, ни уважения. Ни хотя бы сострадания сквозь зубы.
В церкви - суровая атмосфера. Очень суровая! Но вдруг с какой-то суровой иконы мне подмигнул Иисус Христос. Подмигнул как другу и единомышленнику. Из церкви я вышел даже немного успокоенный.
Я уже давно не читал газет. Не смотрел телевизор. Не слушал радио. Не было такой необходимости! Но сейчас такая необходимость была. А вдруг! Вдруг будет как в церкви. Вдруг подмигнет.
Газеты ничего про хуй не сообщали. Никто ничего не видел. Никто ничего не находил. Словно хуй и не исчез, а находился где надо.
По радио и по телевизору тоже ничего не рассказали. Словно бы хуй, жужжа, не улетел! Все было тихо. Тихо и в информационных, и в развлекательных программах. Там все было шумно. Но только не о том. Опять Чечня. Опять Ельцин. Опять вонючая русская эстрада. Опять не платят шахтерам. А про хуй - ничего! Про него никаких сообщений. Словно для конца века это нормально: там, где только что был хуй, сейчас - совершенно гладкое место. Как будто в этом нет какого - никакого события! Как будто в этом нет ничего удивительного.
Таня продолжала издеваться. "Тебе нужен отдых! Тебе нужна крепкая здоровая блядь, - неожиданно решила она. - Я не обижусь. Ах, да, - извинилась Таня, - я же совсем забыла".
Да, Таня, да! Мне нужны отдых и блядь! Или не нужны. Не знаю. Но в любом случае прежде-то мне нужен хуй! А уже потом - все остальное.
Прошел месяц. Где-то в июле я проснулся. Обычная русская ночь. Обычная тоскливая ночь оставшегося без хуя мужчины.
Все вроде бы тихо. Но вроде бы что-то жужжит, жужжит совсем близко! Нет, не жужжит. Нет, жужжит! Жужжит! Он вернулся! Он прилетел! Он понял, что без человека ему нет счастья. И человеку без него плохо. Поэтому и вернулся.
Не зря я разглядывал небо и осматривал ветки деревьев. Не зря мне подмигивал Иисус Христос! Не зря я стал смотреть телевизор. Все не зря!
Совершенно гладкое место наполовину закрылось - появились яйца. Но хуя не было. Хуй пока летал и жужжал.
На звук прибежала Таня. Таня хотела достать хуй мухобойкой. Я прогнал Таню. Она могла все испортить мухобойкой и глупыми шутками.
Я не смог посмотреть, как он приземлится. Я опять потерял сознание. Меня словно контузило! Как солдата в бою. Солдат находился в самом центре боя. Рядом прогремел взрыв, и солдата контузило. Но солдат скоро очнется и снова пойдет в бой.
Я скоро очнулся. Уже было утро. И хуй был. Был! Он устал от конца века. Он вернулся ко мне. К совершенно гладкому месту, которое под ним теперь полностью закрылось. К нижнему белью. К Тане. У постели стояла измученная Таня с пылесосом. "Если бы он не приземлился сам, я бы поймала его пылесосом", - Таня пошла убирать пылесос. Бедная моя! Как она измучилась!
Умом Россию не понять. Это абсолютно правильно. И пытаться даже не стоит! И хуй умом не понять. Но через литературу понять его иногда можно. Хуй все-таки ближе не к уму, а к литературе.
Таня боялась, что хуй снова начнет летать, и на всякий случай не убирала далеко пылесос. А я не боялся. Летает хуй - и пусть себе летает! Пусть жужжит. Пусть делает что хочет. Теперь я знал точно: он обязательно вернется!